Слух о том, что к городу приближаются повстанцы из Кирены, распространился по Александрии со скоростью лесного пожара в засушливое лето.
Тиресий осмотрел дом Аттия со всех сторон. Построенный на римский манер – без уличных окон и с единственным входом с улицы, – дом вполне годился, чтобы сыграть роль маленькой крепости. Самым уязвимым местом был открытый перистиль – если нападавшим удастся забраться наверх, на крышу, и оттуда спрыгнуть во внутренний дворик, они быстро захватят все помещения. Узкий проем в потолке атрия Аттий приказал срочно заделать. Тиресий притащил сложенные в кладовой доски и принялся сооружать на крыше что-то вроде крепостных заграждений – за ними могли бы укрыться защитники дома и, сидя наверху, сбрасывать вниз камни и вести обстрел дротиками.
Аттий отнесся к предложению пустить в дом еще нескольких пришлых без особого восторга. Но, поворчав, прикинул, что хороший боец в такое время – большая находка и стоит миски бобовой каши или краюхи хлеба. Тем более что и Вонобий, и Марк Антоний прибыли со своими припасами.
Аттий один с сыном и с несколькими рабами, надежность которых была под большим сомнением, удержать дом не смог бы при всем желании. Трое сильных бойцов, да еще Тит повышали его шансы выжить. Вот только, если соседи разведают, что в доме Аттия – римские солдаты, наверняка донесут восставшим – дабы натравить на римлян грабителей, а самим уцелеть. Аттий не поручился бы сейчас ни за кого. В такие минуты самые верные друзья порой превращаются в продажных доносчиков.
Дом был богатый – мраморные статуи в атрии, полные сундуки, горы подушек на ложах. Совсем недавно это был безопасный островок, но теперь волны восстания грозили его захлестнуть. Все это может сгинуть в одно мгновение, потому что мир за дверью – вовсе не так покоен и надежен, как нам хочется думать.
Ну вот… Опять какие-то размышления ни о чем. Тиресий пытался прогнать ненужные мысли. Но ощущение, что вместо твердой дороги под ногами оказалась трясина, его не покидало. Всё тревожило – крики на улице, неведомый, что долго барабанил в дверь бронзовым кольцом, запах дыма, наполнивший и перистиль, и комнаты.
Там и здесь над городом поднимались столбы дыма – это уже где-то грабили и врывались в дома повстанцы, не дожидаясь прихода подкреплений из Кирены. О том, что римские войска оставили город, знал в Александрии каждый младенец.
Тиресий поплотнее закутался в плащ. Прогулка на рынок – за овощами и молоком для детей – на четвертый день восстания в Александрии стала делом опасным. Нет, не просто опасным, а очень опасным. Если в Тиресии опознают римлянина – ему несдобровать. К счастью, серая туника и серый плащ – такие, что обычно носят рабы, – ничем его не выделяли. И еще – слава Фортуне – беспорядки в Александрии никак нельзя было назвать всеобщими. Они вспыхивали там и здесь и быстро затихали. Судя по всему, грекам пока удавалось отбиваться. Порой они сами врывались в кварталы иудеев и тогда поджигали дома и предавались грабежу. По тому, где поднимались вверх столбы дыма, можно было определить, кто и где атакует.
Мимо пронеслись трое парней лет восемнадцати – на пухлых щеках лишь слегка начинали курчавиться черные завитки будущих бородок. Один тащил за волосы отрубленную голову. Пальцы были скользкими от крови и не удержали добычу, она упала. Покатилась по мостовой. Парень пнул ее, как кожаный мяч для игры. Второй парень накинул на плечи кожу убитого.
Тиресий завернул за угол и уставился на дверь дома Аттия. Какой-то здоровяк колотил в дверь обрубком бревна, доски трещали под его напором. Тиресий представил Ари, что свернулась клубочком где-то в темноте дальней комнаты и ждет… она только-только начала приходить в себя. И тут такое. Сразу жаром полыхнула в груди ярость, распирая.
Трое парней с визгом и хохотом подскочили к своему товарищу. Еще несколько мгновений – и дверь рухнет. Тиресий огляделся. Кроме четверки, никого на улице видно не было. Центурион поставил корзину на землю и сделал шаг к дому. Теперь он разглядел грубо нарисованный углем значок орла – черный на белой стене дома. Так иногда «доброжелатели» помечали дома соседей: эй, глядите, тут живут римские граждане. Впрочем, квартал этот греческий, и любой дом на этой улице – потенциальная добыча. Если ворвутся внутрь – пощады не будет никому: ни женщинам, ни детям, ни свободным, ни рабам. Рабы римлян тоже обречены на смерть.
Аррия… Не для того Тиресий спас ее из логова Амаста, чтобы она погибла здесь, на улицах Александрии… Четверо против одного. Ну и что?! На его стороне внезапность. Но если в переулке появятся новые погромщики – что тогда? Одна надежда – Тит, Вонобий и Марк Антоний сейчас затаились там, внутри, но наверняка ринутся на помощь. Да и Аттий должен подмогнуть. Почему они там сидят и просто ждут – почему не мечут сверху дротики? Тиресий обнажил меч и метнулся вперед. Первым ударом он вонзил клинок в бок парню с человеческой кожей на плечах. Тот успел лишь прохрипеть нечто невнятное – когда железное жало вошло ему в плоть. Тиресий тут же выдернул меч, выхватил из пальцев убитого нож и прыгнул вперед – на второго, что приготовился швырнуть отрубленную голову в пробитую здоровяком дыру. При этом парня разбирал безудержный смех, и выглядел он то ли безумным, то ли пьяным. Не успел. И его Тиресий прикончил прежде, чем парень сообразил, что к чему. За несколько мгновений двое погибли. Но двое остались, и оба обернулись лицом к римлянину. Тиресий постарался их оценить. Тот, что ломал дверь, сильно умаялся. Здоровый, но уставший – значит, будет медлителен. А вот молодой парнишка в кожаной лорике и с мечом в руках – крепкий и жилистый, и наверняка быстрый. Возможно – быстрее Тиресия. Опытнее – нет. Но скорость в такой схватке решает многое. Если не все. Один пропущенный удар – и тебе конец. Ни лорики на Тиресии, ни шлема. На рынок в шлеме не ходят. Быстрым движением центурион намотал на левую руку плащ. Ну вот – он почти защищен. Широкий кожаный пояс закрывает живот. Но удар под ребра все равно пройдет. Это так, к сведению, – все равно в схватке будут работать рефлексы.
Здоровяк ринулся вперед первым – Тиресий просто уклонился от его падающей сверху дубины и ударил вслед – не достал – вернее достал чуток – лезвие клинка вспороло кожу. И тут же на римлянина коршуном пал молокосос. Тиресий принял его удар на обмотанную руку, как на щит. К счастью, клинок был не слишком хорошо заточен или затупился за день, рубя человеческую плоть, посему ткани не пробил – была только боль, что отозвалась в кости. Почти как удар дакийского фалькса по щиту. Это был шанс – и Тиресий воспользовался им. Колющий удар – отработанный до четкости машины прием – и меч вошел в шею парню, кровь волной плеснулась на камни мостовой. Тиресий повернулся, парировать удар здоровяка он не успевал, вновь попытался увернуться – но удар дубины смел его и швырнул на стену.
В следующий миг разломанная дверь распахнулась, и наружу вырвался Тит с римским мечом – только держал дакийский юноша гладиус двумя руками – будто собирался орудовать фальксом – кровь дала о себе знать – память о детских годах всплыла и замутила все, что случилось потом, все уроки, преподанные римлянином. Сейчас он снова был даком и сражался как дак, то есть, вместо того чтобы колоть гладиусом, – рубил наискось. Здоровяк рыкнул и развернулся к Титу. Был миг – только один миг – когда Тиресий подумал, что бывший раб набросится на своего господина. То есть на него, Тиресия. Но ошибся центурион. Тит рванул к здоровяку и обрушил на того град ударов. Раз – отбит дубиной. Два – пропущен – три – попытка отбить – и опять пропущен. Четвертый (уже колющий) доконал здоровяка… Смертельно раненный мародер покачнулся, рухнул на колени. Удар в шею – сверху вниз – удар гладиатора, добивающего добычу. Здоровяк, даже получив смертельный удар, еще несколько мгновений стоял на коленях, а потом с глухим стуком пал на мостовую и растянулся в пыли и крови.
– Сейчас еще появятся… – выдохнул Тит.
– Что?
– Я уже говорил Аттию, как только увидел этот знак… Надо его как-то соскоблить или затереть. Приготовил… краску. Ну то есть не я приготовил, но краска есть. Да вот – не успел… Я даже предлагал спрятаться в доме напротив.
– Хозяева не откроют, – усомнился Тиресий.
– Еще как откроют! – хмыкнул Тит.
– Лучше убрать отсюда трупы и затереть знак, – решил Тиресий.
Из дома тем временем выскочили вольноотпущенники и рабы Аттия, стали утаскивать тела на соседнюю улицу, к сожженному в прошлую ночь дому.
Вонобий и Марк Антоний, вооружившись дротиками и мечами, охраняли. Тит постучал в дверь соседа-сирийца, и – о, чудо – ему тут же открыли. В проеме Тиресий разглядел тонкую девичью фигуру в длинной шелковой тунике. А, конечно… кто же может устоять перед этим взглядом чуть исподлобья серых глаз, перед белозубой улыбкой, белой кожей и золотыми кудрями юного красавца.
Девушка протянула Титу горшок с краской и кисть.
Тиресий усмехнулся, но было некогда смотреть, что же там дальше. Центурион заскочил в дом Аттия и быстро извлек из чехла прислоненный к стене щит.
Шансов, что в переулок не сунется никто из погромщиков, пока уносят тела убитых и закрашивают стену, было мало.
Увы, сбылись тяжкие предчувствия Тиресия. Едва выскочил он назад, на улицу, едва хозяйка загнала внутрь ораву ревущих детишек, высыпавших наружу поглядеть, что случилось, как в переулок ворвалось сразу человек десять.
Десять на одного – многовато. Даже для римского центуриона – слишком.
Но Тит очутился рядом. Молодец, парень, тоже прихватил свой щит из дома. Теперь он держал меч, как и положено римлянину в строю. Рядом встали Вонобий и Марк Антоний.
– Камни! – успел крикнуть Тиресий, как со стороны набегавших погромщиков на римлян обрушился град камней – кто-то за их спиной вскрикнул – несчастливцу из домашних Аттия досталось по спине. Асам Аттий тоже очутился рядом со своими гостями. Ни меча, ни щита у него не было, зато имелось два дротика. Шесть дротиков – один за другим полетели в набегавших на римлян погромщиков.
Трое пали сразу. Кто-то на бегу споткнулся об убитого и полетел кувырком, второй за ним. Третий успел перескочить, но его встретил Тиресий ударом клинка. А потом сверху из окон полетели камни – просто камнепад в горах – и обрушились они на голову бегущих навстречу римлянам мародеров.
Лишь двое успели отскочить к стене и тем ненадолго спастись – остальные остались лежать на мостовой. Этих последних двоих Тиресий и Марк Антоний успокоили быстро – благо у парней имелись при себе только ножи.
– Что теперь? – спросил Аттий, переводя дыхание.
Тиресий огляделся.
– То, что запланировали. Тела – в сожженный дом. Стену – закрасить.
Ночью на соседней улице подожгли богатый особняк. Тиресий, стоявший в карауле на крыше, видел, как перекидывают через стену зажженные факелы беснующиеся мальчишки. Ему даже показалось, что это свои, с соседней улицы, решили под видом гостей из прибрежных кварталов заняться грабежом.
Налетел ветер, подхватил пламя, огонь мгновенно скакнул на крышу ближайшего дома. Кажется, там проживал египтянин. Потом загорелся третий домус, за ним четвертый. Пламя весело перебегало от крыши к крыше, рвалось из окон, тянулось к небу. Люди кричали. Не было пожарных, чтобы погасить огонь. Первозданный Хаос вырвался из глубины первозданного мрака и заливал темными волнами все вокруг. Ненависть, ярость, смерть срослись в ночного цербера, что разгуливал, рыча, по улицам города.
Тиресий поднял тревогу, разбудил всех – приказал непрерывно набирать в колодце воду, наполнять амфоры и кувшины, бурдюки. Несколько рабов, разбуженные Аттием, встали дежурить на стенах. Другие таскали туда ведра с водой, поливали черепицу. Тиресий, то и дело оглядывая с высоты соседние дома, видел как при свете пламени мечутся темные человеческие фигурки – то ли пытаются спастись, то ли исполняют какую-то жуткую радостную пляску.
– Можно нарисовать картинку пожара… – сказал один из живописцев, ставя рядом с центурионом ведро с водой. – Наверное, вот так же горел Рим при Нероне. А правда, что император стоял на акведуке и пел, подыгрывая себе на цитре?
– Байки.
– Смотрелось бы хорошо. Значит, станет правдой… – хмыкнул художник и полез вниз по лестнице – за новым ведром.
Вместо него наверх поднялся Аттий – принес запас дротиков.
– Можно как-нибудь выбраться из города? – спросил Аттий, садясь рядом с Тиресием.
Центурион покачал головой:
– Пока не вижу, как это сделать. Надо ждать, когда подойдут римские войска…
– К этому времени нас всех перебьют, – вздохнул бывший легионер. – Я решил уходить. Завтра вечером. Готовься и ты.
У Тиресия возникло подозрение, что никуда Аттий уходить не собирается, а попросту хочет выставить нежелательных гостей за дверь, чтобы никто более не рисовал на белых стенах его дома черных орлов. Какой глупец!
– Лучше остаться и продолжать оборону… – сказал Тиресий.
– Э, парень, тут ты мне не командир, – оборвал Аттий, чем еще больше уверил Приска в задуманной подлянке. – Я сам служил и знаю, что лучше.
– Понятно…
Тиресий вскочил и спустился вниз. Срочно собрал всех, кроме караульных, в перистиле.
– Я не уйду из дома и вам не позволю, мы все остаемся и будем обороняться. У нас достаточно сил, чтобы защищаться… – выкрикнул центурион. – Вонобий. Ты со мной?
Но человек из Кирены не ответил. Напротив, отступил. И это было плохим знаком – Тиресий ощутил это буквально кожей.
– Разорался тут… – раздался голос из темноты.
И вперед выступил смуглый грек с курчавой бородкой, а рядом с ним еще двое – сильно смахивающие на гладиаторов. До этого часа Тиресий их не видел и не знал. Как они вообще появились в доме – разве что хозяин сам их пустил вечером.
– К вечеру тебя, римлянин, не должно быть в моем доме! – объявил Аттий, выходя на середину дворика.
– Так ты никуда не уходишь. – Тиресий покачал головой. – Я так и знал…
– Разумеется, не ухожу. Уходишь ты. Вечером. Или к следующему утру умрешь.
Тиресий нахмурился. Если бы он был уверен, что Марк Антоний и Вонобий на его стороне, можно было бы попытаться прикончить эту троицу… но нет. Вонобий точно не будет драться. Да и на Марка надежда слабая. Эти александрийцы легионеру Двадцать Второго Дейторатова легиона куда ближе, чем пришлый центурион.
– Я с моими людьми уйду… – ответил Тиресий, и слова его более походили на рычание. – Но не пожалейте об этом…
К утру пошел дождь, и пожар стал стихать. Тит и хозяйский мальчишка остались на крыше дежурить, а Тиресий лег спать. Аррия пришла к нему, легла рядом. Положила голову на грудь. Так бывало всегда. Она лежала тихо-тихо, не шевелясь, потом он просовывал руку под тунику, медленно задирал ее. Она не двигалась, только дыхание становилось прерывистее. Потом она начинала тихо поскуливать и делала слабую попытку вырваться, он удерживал ее и переворачивал на живот. Тогда она на миг замирала и лежала, будто оглушенная. Вновь пыталась вырваться, но он придавливал ее к тюфяку и брал, как берут полонянок, – грубо, жестко, без предварительных ласк и поцелуев. Иногда она лежала покорно, иногда начинала кричать. Тогда он поднимал ее на четвереньки и уж приходовал как в лупанарии. Потом она лежала бездвижная, совершенно безвольная. И тогда он начинал ее целовать, – погружал пальцы в лоно и ласкал холмик Венеры меж ее ног, пока она не начинала постанывать, пока ее тело не откликалось на ласки и не начинала уже Аррия придумывать всякие Венерины утехи. Если уж случался у них третий заход, тогда это было воистину буйство – до исступления, до криков, до сладостных стонов, от которых просыпался весь дом.
– Тирс… что ты со мной делаешь… – бормотала она в такие мгновения.
В этот раз они забылись только на рассвете.
А днем Тит разбудил их.
– Коли Аттий хочет, чтобы мы ушли сегодня, мы уйдем. Я придумал, как нам удрать из Александрии… – сообщил дак.
План был отчаянный. Тит предлагал ближе к вечеру, незадолго до заката, выйти из дома небольшой группой, одетыми в иудейские и персидские одежды. Длинное платье из толстой ткани должно скрыть их римские туники, накладные бороды – бритые лица, шапки, платки – на римский манер остриженные волосы. Аррию предлагалось переодеть юношей и обрезать ей кудри. Тит решил отрубить головы трупам, что бросили в разрушенном доме на пожарище. Чем сильнее они будут обезображены, тем проще будет выдать их за казненных римлян. Еще Тит обещал принести снятую с трупа кожу. Вооруженные, измазанные кровью, размахивая жуткими трофеями, римляне дойдут до неохраняемых ворот (вся стража либо перебита, либо разбежалась) и окажутся на дороге в Аполлонию. Аполлония, правда, недалеко от Кирены, что приснилась Тиберию и стала его самым страшным кошмаром. Но там восстание стихло – после того как город был полностью разграблен, а мятежники двинулись дальше. Так, во всяком случае, донесли Аттию его друзья, которым удалось переговорить с одним из прибывших из Кирены мародером. В Аполлонии беглецы сядут на корабль и доберутся до Лептис Магна. А уж в Лептисе их защитит римское оружие. Когда восстание утихнет, они без труда вернутся в Антиохию. Уплана имелось два изъяна – как пройти по объятому восстанием городу среди резни, как миновать ворота – это первая трудность. А вторая – владелец корабля наверняка заломит огромную сумму. И где взять эти деньги, Тит представлял плохо. Как и Тиресий.
Если бы не Аттий, Тиресий предпочел бы не рисковать и не отправляться в сомнительное путешествие, а держать оборону. Но сейчас выбора не было. Даже если Тиресию силой удастся захватить дом Аттия, без потерь не обойтись. Вонобий и Марк Антоний тоже решили уходить, и уходить по одному. Так что оставалось одно – бежать.
– Римские войска подойдут не скоро, – решил Марк Антоний, – попробую вместе с конкубиной и сыном пробраться в лагерь. У Аттия тут я сидеть не хочу.
Тиресий тоже подумывал о том, чтобы пробраться в лагерь легиона. Но не был уверен, что ворота лагеря откроются перед беглецами. Мелкий Турбон – не тот человек, что станет рисковать даже ради спасения гражданина.
Тиресий оценивал шансы на то, что удастся выбраться из города, как неплохие. Пока что восставшие, в основном, разрушали храмы и термы, в дома врывались редко – это Аттию так «повезло». Разрушили гробницу Помпея Великого. Но Помпею после Фарсал было уже на все в этом мире плевать, а уж теперь, мертвому, плевать вдвойне – решил Тиресий.
Центурион предложил Марку Антонию и Вонобию идти вместе. Хотя эти двое никак замаскироваться не могли. Любой с закрытыми глазами в них признает римлян. Вонобий отказался: у сестры были какие-то знакомые в городе, обещали укрыть. Но только ее с братом. Никого кроме.
– Тебе стоит попробовать… – сказал Вонобий Тиресию. – Никто не знает в такие дни, что принесет спасение, а что смерть.
– Идем вместе… – предложил центурион Марку Антонию.
В ответ тот зло мотнул головой: его сожительница была беременна, да еще маленький ребенок… нет, им не выбраться, не дойти ни до какой Аполлонии. Хорошо – если до лагеря легиона доберутся.
Тиресий решил двинуться в путь, едва стемнеет, – так проще сойти за повстанцев.
Достать одежду не составило труда – в доме Аттия оказалось немало долгополого парфянского платья, шапок и прочего – товары оставил сосед-торговец, прежде чем уехать в Антиохию в прошлом месяце.
Аррию трясло, когда она наряжалась мальчишкой, а Тиресий срезал ей волосы. Тит первым покинул дом с мешком и мечом под мышкой – его задачей было найти подходящие трофеи. Он вернулся довольно быстро с четырьмя головами в мешке и чьей-то кожей, снятой с тела весьма неумело – куски мяса и жира так и остались на ней, и с трофея капало. Аррия старалась не смотреть на принесенное. Тиресий дал выпить ей горячего вина с маком. Сделал и сам пару глотков. Потом передал чашу Титу. Дак глотнул последним и ухмыльнулся – похоже, кровавое буйство на улицах его мало трогало. Но Тиресию не понравился хмельной блеск в глазах юноши.
Прежде чем выйти из дома, Тиресий положил ему руки на плечи:
– Тит, ты понимаешь, что план наш – отчаянный…
– О, я умею убивать… – ухмыльнулся юноша. – И я хочу убивать.
Запалив серные факелы, они вышли за дверь. Тит шагал впереди с дерзкой улыбкой на губах. Он менее всех походил на иудея и потому обмотал голову окровавленной тряпкой, с которой ему на щеку натекло изрядно чужой крови. Пестрые одежды его развевались, шаг был широким, уверенным. Тиресий держался следом – он двигался настороженно и разыгрывал роль немолодого парфянина, который решил примкнуть к восставшим (а возможно, и руководил ими). Третьей трусила, сбиваясь с шага на бег и обратно, Аррия. Они миновали квартал, когда их окликнули. Это был Секст, четырнадцатилетний сын хозяина, и он хотел уйти с Тиресием – именно с Тиресием, а не с отцом или Марком Антонием. Вместе с Секстом увязался один из рабов его отца – для охраны. Ему было лет двадцать пять и, обрядившись в принесенные тряпки, он сделался вылитым разбойником.
– Я хочу в легион, а отец против… Я уйду с тобой, а когда вернусь через двадцать лет центурионом – вот тогда отец удивится! – выпалил Секст.
Тиресий не стал уточнять, что отец может и не прожить эти двадцать (а уж вернее – двадцать пять лет, потому как досрочная почетная отставка – вещь редкая). Не стал он и отсылать эту парочку назад, а приказал двигаться в арьергарде. Так они и шли по улицам, размахивая факелами и отрубленными головами, насаженными на острые палки. Тит орал нечто нечленораздельное.
Секст и Матфей – так звали слугу – орали вслед наперебой. Как и те убийцы, что шлялись по этим улицам днем.
На перекрестке валялись убитые со вспоротыми животами. Кто-то искромсал им кишки ножом и рылся в фекалиях в поисках проглоченных сокровищ. Смрад стоял ужасный. Аррия старалась не наступать на эти мерзкие лужи из крови и содержимого желудков и кишок. С одного из мертвецов пытались содрать кожу, но действовали неумело и бросили это занятие. Самих убийц рядом не было. Вокруг вообще не было ни души, ни одного огонька масляной лампы в окнах, ни одного зажженного фонаря в вестибуле – все как будто умерли.
Еще два перекрестка. На одном разрушено святилище коллегии, но в остальном все тихо. Казалось, судьба им благоволила. На этих улицах проживали в основном римляне и греки, один из домов стоял с выбитыми дверьми, выломанными оконными решетками. Валялась выброшенная наружу мебель, но в этот раз трупов рядом не было.
А потом им навстречу молча вышли человек восемь и загородили дорогу. И тут же еще четверо встали сзади – не убежишь.
Предводитель – чумазый от сажи, в окровавленной тунике, с блестевшими на грязном лице зубами, что-то спросил. Тиресий не понял что.
– Кто предводитель? – спросил чумазый уже по-гречески.
И Тиресий понял, что план их не просто плох, а очень плох, – незнание языка выдавало их с головой. Никто не примет их за повстанцев, если говорят они на латыни или по-гречески.
– Я, – сказал Тиресий, выходя вперед.
Оставалась жалкая надежда, что их не тронут.
– Ты, римлянин, убил иудеев… – Предводитель отряда указал на жуткие трофеи Тита. – И хвастаешься этим?
– Будь ты болен! – простонал юный дак.
– Убить! – приказал предводитель.
Тиресий не стал дожидаться, пока на них нападут, – все равно держать строй в этом переулке с такими бойцами, как Секст или Ария, не получится. Он напал первым – на того, кто до него добежал, но ударил не мечом, а щитом, сминая умбоном лицо, щит по инерции потащил его, и Тиресий повернулся вкруг своей оси и, завершая движение, всадил второму набегавшему парню клинок под ребра. Потом стряхнул с меча тело и просто махнул мечом – третий – готовый атаковать – отшатнулся. И вновь центурион ударил щитом нападавшего слева. Удар был такой силы, что щит треснул сверху донизу и сделался бесполезен. Краем глаза Тиресий увидел, как резко присел Тит, и ринувшийся на юношу парень перелетел через него, а дак пригвоздил погромщика к земле. А потом закричал Секст и следом – Аррия. Тиресий обернулся и ощутил, как в бок ему входит сталь – жгучее и одновременно ледяное прикосновение…
Он вновь развернулся, визжа от вспыхнувшей нестерпимой боли и сбрасывая с левой руки ненужный более щит. Ухватил меч двумя руками и изо всей силы всадил его в живот человеку напротив. Снизу вверх – разрывая диафрагму и легкие, – чтобы острие дошло до самого сердца.
А потом стены домов стали опрокидываться, и перед глазами почему-то явилось ночное небо.
Стало совсем тихо. Только где-то далеко услышал он волчий вой Тита и следом – пронзительный, полный боли вскрик умирающего. А потом еще один. И еще.
Очнулся Тиресий довольно быстро. Он лежал на мостовой, а на коленях рядом с ним стояла Аррия и держала над ним факел. Все тело ее дрожало, рука тряслась, и отблески огня мельтешили. Кажется, лицо ее было забрызгано кровью. Тит стоял – тоже на коленях – с другой стороны – и плескал в лицо центуриону воду из фляги.
– Где они? – спросил, клацнув зубами.
– Прожили… – отозвался Тит.
Тиресий сделал несколько глотков, фыркнул. Ощупал пальцами бок – вся туника была липкой и мокрой.
– Разрежь ткань! – приказал он Титу.
Тот принялся кромсать лезвием меча тунику, мокрая от крови ткань резалась плохо. Наконец Тит обнажил бок. В свете факела рана казалась черной.
– Сильно кровоточит? – спросил Тиресий. Рану ему было не разглядеть.
Запоздало пожалел, что не надел под тунику нагрудник, слишком уж понадеявшись на дурацкое переодевание.
– Нет… чуть-чуть… – Тит судорожно сглотнул.
Тиресий встретился с парнишкой взглядом. В глазах дака стоял ужас – он просто не представлял, как ему быть дальше, если Тиресия не станет. Как спастись здесь, одному, в городе, который агонизировал, как когда-то его родная Сармизегетуза.
– Чуть-чуть – это хорошо… Тогда прижги рану, как я учил.
Тит кивнул. Потом закусил губу. Пошуровал на мостовой и подобрал нож одного из нападавших. Вытер о тунику. Нагрел на огне факела.
– Быстрее, – прохрипел Тиресий.
Стиснул зубы и захлебнулся нутряным криком, когда Тит приложил раскаленный металл к ране.
– Теперь затяни полосой туники как можно сильнее.
Он вновь давился криком, пока Тит стягивал ему бок. Дышать теперь, казалось, не было никакой возможности, но Тиресий втянул в себя воздух.
– Где фляга с вином…
– Я все вылил на рану прежде… Но, кажется, еще у Секста была.
– Сейчас я встану… – не слишком уверенно пообещал Тиресий. – И мы пойдем.
– Куда?
– Назад, к Аттию. Куда же еще? Я – раненый – теперь не шибко хороший путешественник. – Даже говорить было тяжело – бросало в пот. Тиресий не ведал – как ему подняться на ноги, подобное усилие вдруг стало казаться невозможным. – Он наверняка никуда не ушел. Будем надеяться, что пустит назад… хотя не знаю. Если нет, тогда найдем пустой дом.
– К Аттию вряд ли… – пробормотал Тит.
– Это почему?
– Секст погиб, – подала голос Аррия – кажется впервые, после того как Тиресия ранили. – Мечом – прямо в сердце. Парень хорошо дрался, одного убил. Второго ранил… но их было слишком много. Я ударила одного кинжалом в спину, и он упал… – Она не сказала – убила, или раненого добил Тит.
– А раб сбег, – добавил Тит. – Скотина… поймаю – прирежу.
– Все равно нам некуда больше идти. Только назад.
Или все же попробовать выйти из города и добраться до лагеря легиона? Нет… уже не дойти.
Тит принес флягу с вином. Раненый сделал большой глоток.
«Если вырвет, то мне конец…» – подумал Тиресий.
Но его не вырвало.
Почему в пророческом сне он всего этого не увидел – ни предательства Аттия, ни краха мальчишеской затеи Тита, ни ужасов их ночного путешествия, ни собственного ранения, ни смерти юного Секста? В час, когда пророческий дар ему был нужен позарез, предсказатель его утратил…
Опираясь на плечи Тита и Арии, Тиресий все же поднялся, постоял, шатаясь. Примеривался сделать шаг, едва не упал. Тит подхватил его, Аррия удержала, и он понял, что может переставлять ноги. Так они ковыляли назад – к дому Аттия. Тиресию казалось – они отошли совсем чуть-чуть к тому моменту, когда столкнулись с бандой. Но обратное путешествие длилось целую вечность. Каждый шаг отдавался болью в боку. Тиресий, глядя вниз, в ледяном ужасе видел, как слабеющее тело с трудом переставляет ноги. Ощущал, как стекает по бедру струйка крови – рана так и не закрылась полностью.
– Там – впереди – горит… – вдруг сказал Тит.
Тиресий поднял голову.
– Погляди…
И осел на мостовую. Аррия примостилась рядом, обхватила его руками. Вцепилась так, будто боялась – отпустит, и Тиресий тут же отправится к Стиксу.
Тит скользнул в темноту.
«Он не вернется…» – мелькнула мысль.
Странно, но Тиресия это почему-то не удивило и не разозлило.
«Надо было ему сказать – пусть бы взял с собой Аррию, – подумал раненый. – А я бы вот так… здесь…»
Он закрыл глаза, и его стало затягивать куда-то в темную липкую воронку…
Очнулся он от того, что Тит тряс его за плечо.
– Это дом Аттия, – сказал он. – Он горел… Там все разграбили и теперь ушли.
– А где… – прохрипел Тиресий.
– Мертвые… – выдохнул Тит.
– Все?
– Не знаю. Аттий – точно.
«Если бы мы не ушли, то все сообща могли бы отбиться… – подумал Тиресий. – Или не могли бы… если нападавших было слишком много. И мы бы тоже умерли. Но он сам виноват. Он сам это выбрал…»
Тиресий мог бы позлорадствовать при мысли, что острие предательства обернулось против самого Аттия ядовитым жалом. Но в этот миг центуриону было не до торжества.
– Куда мы теперь? – спросила Аррия.
– К соседям, – отозвался Тит. – Их дом уцелел. И нас там ждут.