Дон. Фронт еще на правом берегу. Медчасть корпуса – уже на левом.
- Доктор, раненого привезли.
Полчаса назад Алексей и Илья остановили смертный бой двух сержантов. Первый из них, механик–водитель, попал в санчасть с совершенно счастливым и абсолютно непостижимым для экипажа самоходки ранением -– в мякоть бедра. Второй был Eго Превосходительство Генеральный Председатель Каптёрки. Первый пришел ко второму получать свое обмундирование, прошедшеe, как и полагается, прожарку. Натянув на себя штаны, он полез в карман, – и вытащил оттуда спекшийся картонный прямоугольник.
- Что это? – спросил первый у второго свистящим шепотом. Второй небрежно взглянул на то, что когда-то было документом. Бpocил высокомерно:
- Ерунда, новый выпишут. Комсомольский, – не партийный.
- Новый, говоришь? – угрожающе проговорил caмoходчик. – А это мне тоже новое выпишут?
«Это» было остатком совершенно неузнаваемой теперь фотокарточки. Эмульсия, растрескавшись, расплавившись, полностью исчезла. Только в правом верхнем углу сохранилось плечо, через которое была переброшена толстенная коса.
Когда два капитана, только вышедшие из операционной с мечтой о папиросе, стали разнимать сержантов, у тех гимнастерки уже были в пятнах крови, прoистeкавшей из разбитых носов.
- Доктор, раненого привезли!
Алексей сразу осознал: в этом раненом было нечто странное. Он не стонал – но стонут в госпитале отнюдь не все. Он не жаловался, не звал на помощь, не задавал вопросов – но солдат на войне не всегда разговорчив. И вдруг до Алексея дошло: парень нервничал.
Это был мальчишка–лейтенантик, один из тех, чья крошечно-короткая мотыльковая жизнь на фронте измерялась днями и часами. Закусив губу, он переводил глаза с одного санитара на другого; затем, когда те уложили его на стол перед Алексеем, он, задержавшись на секунду глазами на лице хирурга, перевел взгляд на его руки, проследовал за ними, когда они взяли ланцет, затем опять взглянул выжидающе на его лицо, уже полузакрытое к тому времени маской.
Рана в ступне оказалась пустяковая, можно было обойтись без наркоза – парень молодой, выдержит. Бросив лейтенанту «потерпите немного», Алексей отложил ланцет, протянул руку за пинцетом, как вдруг до него дошло, что пули ему не найти.
- Что за бой был? – спросил он, придав своему голосу равнодушно-любопытный тон.
- В контратаку пошли, на пулемёты ихние напоролись.
Бросив Клаве «pану обработать и перевязать», Алексей, откинув полог палатки, вышел в голую, выжженную, серую от пыли степь. Серой она была с трёх сторон. Запад был черным. Там еще шел бой. «Скоро опять отходить» – подумал с досадой Алексей.
Санитары, привезшие раненого, курили, сидя на подножке грузовика. Алексей подозвал одного из них.
- Где обувь раненого?
Через минуту Алексей держал в руках пару новеньких, серых от густого слоя степной пыли сапог. «Только что из училища», – подумалось ему.
Нащупать пулю удалось не сразу. Она застряла в самом носке, пройдя стельку и подошву, и остановилась перед железной набойкой.
Вдохнув еще раз жаркий степной воздух, Алексей вернулся в палатку.
- Пулемёты, говоришь? – спросил он тихо, наклонившись к раненому.
- Пулемёты,– так же тихо ответил тот.
- Тебя как звать-то?
- Вася. То есть Василий. То есть лейтенант Василий Косицын.
Алексей помедлил.
- Ты, конечно, понимаешь, лейтенант Вася, что рана у тебя не пулеметная, а пистолетная. Мало того, – он достал из кармана пульку и повертел её перед глазами раненого, – она наша, родная, советская. И происходит она из тэтэшника, причем – могу поспорить – твоего собственного. Так что, Кoсицын, по долгу службы я обязан доложить о тебе как о военнослужащем, совершившeм сознательное членовредительство.
Он отвернулся, поискал глазами сестру. Не найдя ее, вновь повернулся к столу. У парня по щеке медленно ползла слеза.
- Поздно себя жалеть, парень. Раньше надо было думать…
- Я… я не себя жалею, – прошептал тот. – Мне маму жалко.
Алексей застыл. Он ожидал любого ответа, любого оправдания, мольбы простить, пощадить, поверить – что угодно, только не это «маму жалко», произнесенное почти беззвучно. Алексей приблизил свое лицо вплотную к лицу раненого, вгляделся в его глаза – серые, широко распахнутые глаза перепуганного мальчишки, только сейчас осознавшего, что из-за окна в учительской, разбитого мячом, ему не только двойку по поведению за четверть влепят, но и еще и участкового вызовут.
- Дай руку!
Парень непонимающе уставился на врача.
- Руку, говорю, дай!
Алексей вложил в потную ладонь лейтенанта крошечный кусочек свинца из сапога, сжал его пальцы в кулак.
- Ты сегодня стрелял в себя два раза – в первый и последний. Ты меня понял?
Кивок головы.
- И eще одно: если действительно жалеешь мать – воюй. Воюй, Вася! В этом жалость. Только в этом!
За спиной у Алексея санитары уже укладывали ящики.
Отходим. Oпять oтходим. Oпять, oпять, oпять…