- Майор, где вы пропадали?
Рувинский брился, сидя за столом в огромной гостиной. Санчасть облюбовала для себя два стоявших рядом больших особняка в старой Буде, за цитаделью, на улице, которая вся состояла из таких особняков. Hекоторые из них вполне могли сойти за небольшого размера дворцы. Полковник мог бы с гораздо большими удобствами побриться в ванной – большой, светлой ванной, выложенной голубыми плитками, тем более, что сбежавшие куда-то владельцы оставили весь набор сверкающих хромом бритвенных принадлежностей в кожаном несессере, явно забыв о нём в спешке. Но привычка, выработанная за три с половиной года фронтовой жизни, стала частью этой жизни: стакан с водой, огрызок мыла, помазок, давно растерявший половину своих волос, и складная бритва, купленная в военторге еще перед финской.
- Товарищ гвардии полковник, я … я с городом знакомился. Раненых не было, а Васькова вы сами разрешили эксплуатировать, пока вы отдыхали. А отдыхали вы, товарищ полковник, мертвецки. Наверное, за прошлую неделю и за будущую.
- За прошлую – точно, тяжелая была, а что каcается будущей – узнаем на месте. Алексей, вылет через три часа. Haдеюсь, на сборы хватит?
- Вылет? Какой вылет?! Куда?!
Рувинский в последний раз провел лезвием по щеке, аккуратно вытер его о кусочек «Красной Звезды».
- Пришел запрос на медиков из Первого Белорусского. Лично от начальника санслужбы фронта генерала Баранова. Там готовятся к последним боям. К завершающим. Вы представляете, Алёша, что это значит?
- Представляю, Лев Иосифович, – упавшим голосом сказал Алексей. – Мясорубка.
- Вот именно! – Бритва, помазок и обмылок заняли свои места в чемоданчике. – Так что и я, и вы, и еще трое человек прощаются со Вторым Украинским. Клаву я забираю в добровольно-принудительном порядке, я без неё в операционной, как без рук. То же самое относится и к Васькову, без него я, как … как без ног, простите за каламбур. С ним войну начинал, с ним, дай Бог, и финишировать будем. Ну, а Илья Исакович мне нужен, как ваше alter ego, только с обратным знаком. У вас, Алёша, прекрасные, спокойные руки и горячая голова – это замечательное качество для хирурга тылового госпиталя, каковым наша санчасть, в конечном счете, и будет. У Гальперина – холодный, иногда слишком холодный разум и блистательные, горящие пальцы – это нужно на войне, которая еще не закончилась.
Он взглянул на Алексея.
– Я надеюсь, у вас нет никаких незаконченных дел в этом древнем городе?
Вместо ответа, Алексей неопределенно пожал плечами.
На написание краткого письма у Алексея ушло пять минут. Еще десять минут было потрачено на поиски ефрейтора – водителя санитарного автобуса, которому Васьков передал в наследство свой «виллис». Васьков же взял с паренька честное комсомольское – доставить письмо по указанному адресу не позже завтрашнего утра. В том, что ефрейтор слово сдержит, Николай ни секунды не сомневался. В 43-м, когда автотранспорт санчасти на огромном пароме переправлялся под артобстрелом через Дон, паром сильно качнуло от взрыва, и ЗИС-5, в кабине которого сидел этот парень, тогда еще – рядовой, тихонько скатился в воду. Васьков нырнул за парнем. Такое на фронте не забывается.
Утром, с трудом лавируя по заваленному битым кирпичом и железом Надькёрут – Большому Кольцу – ефрейтор притормозил и опустил стекло, чтобы выяснить направление у своей сверстницы, молоденькой симпатюльки в плотно прилегающем полушубке, с флажком в рукe. Ни регулировщица, ни шофер не знали, что за ними сквозь прицел внимательно следит правый глаз их сверстника, стоявшего за портьерой у разбитого окна квартиры на пятом этаже. Левый глаз молодого венгра был прищурен.
Пуля, предназначавшаяся девушке, раздробила череп ефрейтору.