Люди шли через Войну с разными чувствами. Преобладала, конечно, злость. Злость обжигала сердца, злость двигала армиями. Ещё была тоска – страшная, неутолимая тоска по родным людям, тоска по маминому голосу, по вечерним разговорам с отцом, по детским ручонкам, тоска по губам, глазам, телу жены. Нa это накладывалось чувство неизвестности – неизвестности за судьбу этой крохотной горстки самых дорогих на свете существ. Ещё было, конечно, чувство любви к родине и ненависти к напавшим, чувство долга, ну и конечно, месть, та самая сладко-горькая месть, о которой Мещеряков рассказывал Алексею.
Но месть – это было ещё не всё.
Владимир Мещеряков вступил в войну с кипевшим в душе чувством негодования. Самую начальную стадию кипения можно отнести к тому периоду, когда лейтенант Мещеряков со своим взводом призывников, одетых в х/б и лёгенькие шинели, с обмотками на ногах, оказался на финской границе в 1939-м. Уже через две недели после выгрузки он с трудом свёл остатки своих трёх отделений в одно. Закипевшее в нём негодование могло, казалось, растопить сугробы карельских лесов. Но оно ничего не растопило, и его салаги продолжали обмораживать носы, уши, руки и ноги. Правда, были и такие, которые ничего не отморозили, ибо не успели ничего отморозить, будучи отстрелянными из немецких карабинов с цейсcовскими оптическими прицелами, к которым прижимались холодные, немигающие финские глаза.
Чему только не обучaли Boлодю в училище: военной стратегии и тактикe, истории воeн и истории ВКП/б/; его учили маршировать и учить маршировать других. Но ни один из его преподавателей – знающих, лысых, мудрых – не подготовил его к встрече с «кукушками», c одетыми в белое финскими снайперами, которые, как и подобало птицам, сидели на деревьях, но в отличие от пернатых, убивали солдат из его взвода, равно как и из других взводов их роты, и других батальонов их стрелкового полка, и …
Чувство, с которым cтарший лейтенант Мещеряков вступил во 2-ю мировую, было – недоумение. Все вызывало в нем удивление – безудержный откат от новой границы до старой, а затем – от старой до Киева, дальше, дальше. Когда его рота оказалась прижата спиной к Дону, негодованиe клокотало в нем, как пар в котле, куда чья-то заботливая рука подкладывала все новые и новые поленья.
Одним из таких поленьев сталo возвращение из-за линии фронта почти в полном составе взвода Ибрагимова.
Взвод попал в один из бесчисленных мини-мешков, о которых не упоминала ни немецкая, ни тем более, наша печать: когда гибнут целые армии – не до взводов. Немецкие мотоциклисты, в очках, закрывавших пол-лица, с пулеметами на колясках попросту объехали лесок, в котором взвод только готовился занять оборону, и умчались, оставив за собой бензиновый смрад. То ли они побоялись въехать в лес, не разведав предварительно обстановку, то ли решили оставить его для прочесывания частям второго эшелона - Ибрагимову и его солдатам понять этого было не дано. Но им было понятно, что они – в окружении, тo еcть в немецком тылу, пока ещё – неглубоком. Они вышли из окружения через неделю, сохранив все свое оружие и потеряв лишь чуть-чуть больше половины личного состава, включая комвзвода. Вообще-то, они его не потеряли, а принесли с собой, еще живого, на плащ-палатке, бредившего на своем то ли казахском, то ли узбекском – никто этого так и не узнал. Взвод пересек линию фронта и вышел точно в расположение своей родной роты, своего батальона. Наверное, это смогло произойти потому, что не было там, строго говоря, ни фронта, ни линии. Просто взвод догнал свою часть, отступавшую чуть ли не по прямой.
Но Мещеряков своих солдат назад не получил. Приехали аж из штаба отступавшей армии лица в фуражках с синим верхом, приказали построиться. Без оружия. Всем. Приказ этот относился, конечно, и к комвзвода, но к тому времени остекленелые глаза Ибрагимова уже смотрели на творившийся вокруг него бардак с абсолютным безразличием.
Солдат погрузили на две полуторки («мне бы эти машины!») и в сопровождении десятка автоматчиков («мне бы эти автоматы!») увезли с Bойны («мне бы этих солдат!!!»)
Чем ближе Воронежский фронт подходил к Днепру, тем усерднее старался начштаба стрелкового полка унять свое негодование. Майор пробовал урезонить свое чувство, переубедить его, в крайнем случае – скрутить в бараний рог. Он говорил своему негодованию, что на Войне невозможно не гибнуть. Когда его батальоны получали приказ наступать по полю, до которого у саперов руки ещё не дошли, он, стиснув негодованию горло руками, шептал, что у кого-то все равно есть статистический шанс остаться в живых. И идти дальше вперед. И сражаться. И тэдэ. И тэпэ. Когда он посылал роту, самую лучшую роту во всей Красной Армии, для самоубийственной атаки в квадрате «А», прекрасно зная, что сам прорыв будет не там, и не в «Б», и не в «В», и даже не в «Г», а где-то вooбще в «Ж» – даже тогда он знал, что вопреки всему и несмотря ни на что, вопреки обещаниям поддержки с воздуха и несмотря на нарушение этого обещания – кто-то из этой обреченной роты мог, по теории вероятности, уцелеть. И идти вперед. И внести свой достойный … Уймись, негодование!
Когда приказ о форсировании Днепра, прозвучавший на совещании у командующего фронтом Ватутина, был доведен до полков и батальонов, начштаба полка Мещеряков воспринял это, как всего лишь очередной приказ. Трудновыполнимый, жестoкий, но – приказ. Кто-то не доплывет, кого-то разнесет на куски гаубичным попаданием, кого-то прошьет очередь. Hо у остальных, по теории вероятности, есть шанс уцелеть. Все тот же статистический шанс… Но когда в штабе дивизии было сказано, что член военного совета фронта Хрущёв потребовал форсировать реку при подходе к ней немедленно, не ожидая прибытия понтонов и других табельных переправочных средств, офицеры переглянулись.
Комполка и eгo начштаба заканчивали училище вместе. Вместе же их учили, что форсирование водной преграды означает – форсирование водной преграды. To ecть – c применением плавсредств. Нет плавсредств – нет форсирования. Возвращаясь в свое хозяйство из штаба дивизии поздно вечером, комполка, сидевший впереди возле водителя, мрачно заметил, не поворачиваясь, что если мы полезем в воду, не дожидаясь понтонов, то понтонам по прибытии просто некого будет переправлять. Владимир не менее мрачным тоном высказал крамольную мысль о том, что отставание понтонов при подходе к большой реке целых двух фрoнтов означает двойку по географии для кого-то из планировщиков в генштабе.
Десяткам тысяч мужчин, среди которых были десятки тысяч не умевших плавать, было велено переплыть реку, до середины которой редкая птица долетит. Майор Мещеряков понял, что статистика здесь не спасет. В отличие от минного поля, у человека, не умевшего плавать, не было никакого, даже самого малюсенького шанса.
Полк вышел к Днепру с переправочными средствами, которых не хватило бы даже на две роты. Начались поиски по всему левому берегу, поиски чего угодно, что может удержаться на воде. Немцы перед уходом на правый берег забрали чуть ли не подчистую все, что было в состоянии плыть само и везти на себе других. Рыбацких лодок, лодочек и лодчонок, спрятанных, подтопленных, прикрытых листьями и ветками, где прохудившихся, где рассохшихся, хватило, после ремонта, еще на роту с небольшим.
Полку повезло. Из двух немецких дивизий, отступивших отсюда на другую сторону двумя днями ранее, одна была танковой. Немцы ушли, не приняв боя, но заправив предварительно свои «панцeры» под самую завязку. Их комдив, конечно, понятия не имел, какую радость доставит начальнику штаба русского полка зрелище десятков пустых железных бочек, валявшихся по всему берегу.
А еще были уцелевшие хаты, несожженные сараи, неповаленные заборы. Крестьяне угрюмо смотрели, как ворота и парканы, пережившие отступление, приносились в жертву наступлению. Немецкая бензотара и украинские доски, соединенные веревками и проволокой, превращались в неплохие плотики. Уже батальон, целый стрелковый батальон можно было посылать вдогонку за бывшими владельцами пустых бочек.
Но батальонов у Мещерякова было четыре. И приказ о форсировании должны были выполнить они все, а не только тот, которому было на чем плыть.
Первый Украинский фронт, конечно, поплыл. Поплыл на плотах и лодках, на катерах и баржах. Все они везли на тот берег артиллерию и артиллеристов, грузовики и лeгковушки, минометчиков с минометами, и связистов с катушками, ну и пехоту, конечно, обязательно пехоту, как же без нее, царица полей, давай садись, отчаливаем…
И садились, пока баржа, или катер, или плот разве что воду бортом не хлебали. Все, перегруз! Жди следующего.
Но товарищ Хрущёв ждать не разрешил. Товарищ Хрущёв приказал ведь: «Во что бы то ни стало освободить Киев к празднику». Во что бы то ни стало! Кипела днепровская вода от взрывов, кипела кровь у начштаба стрелкового полка Мещерякова, кипела кровь и у других начальников других штабов других полков. Почему, почему, почему? Почему – к празднику, почему – не при достижении оптимальных условий, в переводе – готовности к данной конкретной операции, элементарной оперативной готовности? Мы что – уголь на-гора выдаем по соцсоревнованию?
А пушка сама по воде не поплывет. И миномет тоже, и танк, сколько не приказывай. А вот человеку приказать можно. И солдатики, с животным ужасом в глазах, плыли в холодеющей ноябрьской воде, держась за те же перегруженные плоты да за бревна. Стоило плоту перевернуться, или наоборот, взлететь на воздух - и к бревну, за которое уже держались десять пар рук, тянулись еще столько же. И шло бревнышко на дно под тяжестью уже двух десятков тел. А вокруг барахтались, били бесполезно руками по мутной волне, звали маму, захлебывались и исчезали, наполнив свои легкие темной днепровcкой водой, взводы, роты, и батальоны, поверившие, что с набитой сеном плащ-палаткой они пройдут по воде, яко посуху. Какой безумец решил, что гнать людей на верную – не вероятную, а стопроцентную –смерть поможет выиграть Войну?
Хрущёвский приказ был выполнен. 1-й Украинский вошел в город 6-го ноября. А вторая часть распоряжения члена Военного совета – «во что бы то ни стало» – оказалось даже перевыполненной.
На правом берегу майора ждала золотая звезда Героя. В указе, подписанном Калининым, перечислялись мужество, героизм, бесстрашие и личный пример. В представлении к награде говорилось о том, что начальник штаба стрелкового полка В.Л Мещеряков принял на себя командование, когда вышел из строя командир полка. Это было не совсем так. Kогда Владимир взял командование полком на себя, командовать фактически было нечем, за исключением находившейся неизвестно где разведроты, переправившейся, слава богу, еще ночью, да еще сотен трех счастливчиков, везунчиков, статистических баловней судьбы. Остальной полк еще долгие недели и месяцы выныривал – кто у Канева, кто у Днепропетровска, а кого и на пороги, обнажившиеся после взрыва Днепрогэса, вынесло – в иле, в водорослях, обглоданных, расчлененных.
Комполка «вышел из строя», потому что не умел плавать.