Апрель 48-го был голубым. Природа словно решила смилостивиться над киевлянами, измученными и уставшими от суровых послевоенных зим, и послала им весну пусть и не очень раннюю, но во всяком случае, не запоздалую. Голубое небо отражалось в светло-синих лужах, на голубых ветках деревьев стали появляться почки, которые тоже обещали окраситься во что-то именно из этой части спектра. И даже белые стены в ординаторской хирургического отделения стали голубыми из-за широкой полосы голубого неба, видневшегося между раздвинутыми занавесками.
Только телефон был черный. И черным, недобрым был в это утро его звонок.
- Нина Ивановна, к вам пришли. Спуститесь, пожалуйста, в приёмную.
Голос Марины звучал как-то странно. И потом – они ведь с ней на «ты»...
- Ко мне? – Нина повернулась к Алексею, не выпуская трубку из рук. – Но у меня … у меня никого нет.
Алексей пожал плечами. Это был один из тех дней, когда и он сам, и Нина, и другие еле выкраивали считанные минуты на полагавшейся каждому, но не использованный обедeнный перерыв. Ткнув недокуренной папиросой в блюдце, Алексей выразительно постучал пальцем по циферблату, и показав Нине пять растопыренных пальцев, вышел из кабинета.
Нина не вернулась в отделение ни через пять минут, ни через час, ни к концу рабочего дня. Она даже не дошла до приёмной. Ещё спускаяcь по лестнице, Нина увидела двух незнакомых людей. Один из них нетeрпeливо поглядывал на часы.
- Нина Ивановна?
Спокойный, почти дружелюбный тон. Откуда они меня знают?
Спрашивавший словно угадал ее мысли.
- Ради бога, не обижайтесь, что мы вас отрываем, но дело не терпит отлагательства.
- Какое дело? Я … я ничего не понимаю.
- Не беспокойтесь, вам все объяснят, – успокаивающе ответил другой. – Только вы должны поехать с нами.
- О чем вы говорите, какое «поехать»? У нас больной лежит на столе. И вообще, кто вы такие?
- Мы из управления МГБ, – миролюбиво ответил первый и снова посмотрел на часы.
Нина почувствовала, что она сейчас лишится сознания. Пальцы впились в перила, косточки побелели.
- Да вы не беспокойтесь, Нина Ивановна. – Голос мужчины был почти извиняющимся. – Мы вас не арестовываем. Вас никто ни в чем не обвиняет, поверьте. Но съездить нужно, хорошо?
Как в трансе, Нина дала усадить себя на заднее сиденье черного «ЗИМа» с забрызганными крыльями. Один из незнакомцев сел возле водителя, другой сел в самый угол заднего сиденья, всем своим видом подчеркивая, что он старается создавать женщине как можно меньше неудобств.
Они подъехали к известному все киевлянам зданию на Владимирской. Поднялись на второй этаж, постучали в одну из бесчисленных дверей, выходивших в коридор, пропустили Нину в кабинет и ушли, оставив её наедине с человеком в военной форме. Он сидел за столом, заваленным папками.
- Садитесь, пожалуйста, Нина Ивановна. Я капитан Гончар. Я хочу извиниться за происходящее.
- Ваши коллеги уже извинились передо мной, – устало произнесла Нина. – К сожалению, я все еще не понимаю, какова причина этих извинений.
- Сейчас поймете. – Капитан взял со стола папку, откашлялся. – Вы подлежите высылке из города Киева.
- Высылке?! Я?! – Это вырвалось, как крик. – Я же отбыла полный срок! У меня дома есть все документы. Мне официально разрешили… – Oна с трудом сдерживала слезы.
- Мы об этом осведомлены. – Капитан говорил, стараясь не смотреть Нине в глаза, – но речь идет не только о вас. – Он обвел рукой лежавшие перед ним папки. – Высылке подлежат все, кто был освобожден в последние два года. Это решение правительства. Нина опустила голову. Прошептала:
- Куда?
- Казахстан. Точный адрес узнаете в дороге.
- На сколько?
- Пять лет.
От этого удара женщина застонала по-настоящему.
- Когда?
- Сегодня. Сейчас. Отправка через пять часов.
(«Только не разрыдаться. Только не разрыдаться»).
- А моя работа? Друзья? Мой… мой друг? Я ведь должна увидеться, попрощаться. Объяснить, наконец!
- К сожалению, это невозможно, Нина Ивановна. Мы не можем разрешить вам ни встречи, ни прощания. Oпять же, это не моё решение, я только выполняю приказ. А что касается объяснения… – Oн вышел из-за стола, протянул ей несколько листков бумаги. – Cадитесь вон за тот столик и пишите письмо или письма – друзьям, знакомым, кому угодно. Я вам даю честное слово, что мы передадим всё.
Этот день выдался совершенно безумным. 2-ой операционный зал оказался обесточенный. Сверкающее хромом германское чудо застыло, омертвело. Произошло это, когда молодую женщину с аппендицитом уже переложили с носилок на стол. Когда на неё надели маску с эфиром, наступила темнота. Электрика искали всем отделением, пока, наконец, кому-то в голову не пришла идея проверить кладовую, находившуюся в ведении сестры-хозяйки.
Жарковская была толстая, малопривлекательная женщина, проскочившая своё пятидесятилетие на полных парах. Будучи замужем, она вынуждена была заниматься мужчинами только в рабочее время, и выполняла свою работу в перерывах между мужчинами. У неё был совершенно безошибочный нюх на тех из пациентов, которые, проведя долгое время вне дома, становились не особенно привередливы по части возраста женщины или степени ее привлекательности. Раз в столетие ей удавалось уболтать кого-нибудь из сотрудников. Где-то год назад Алексей почувствовал, что сальные глазки сестры-хозяйки начали обшаривать и его. Он взглянул на неё в упор. Лицо его выражало недоумение, смешанное с брезгливостью. На том дело и закончилось. Сексуальная одержимость Жарковской была известна всей больнице, но никто не был готов первым бросить в нее камень. Обо всем этом знал, не мог не знать её муж, инженер-строитель, но если верить знающей всё и обо всех секретарше Марине, он не то поднял руки вверх, не то опустил руки. Об этом знал и Рувинский, но терпел. Терпел, во-первых, потому, что не было потерпевших – любвеобильность Ирины Леонидовны никому не шла во вред, а во-вторых – и для главврача это было самое главное – она выполняла свои служебные обязанности на сто один процент.
На этот раз завхирургией решил взять роль шефа на себя. Когда он без стука рванул на себя дверь кладовой, его едва не стошнило от зрелища голой толстой женской спины со складками свисающей кожи. Не дожидаясь, пока ритмика двигающихся тел прекратится, он бросил «второй зал отключен» и вышел в коридор, оставив дверь открытой.
Через полторы минуты пропавший электрик, сорокалетний мужчина с двухдневной щетиной, быстрым шагом вышел из кладовой и не глядя ни на Фомина, ни на активно участвовавшую в поисках Марину, исчез. Марина вопросительно взглянула на Алексея. Он покачал головой и ткнул пальцем в сторону кладовой, а затем в себя. Марина поспешила за электриком.
Жарковская появилась не сразу. Она сделала вид, что не замечает стоявшего у двери Алексея. Его нога перегородила дверную раму.
- Сегодня ваш последний рабочий день.
Женщина остановилась, хмыкнула.
- Это не вам решать. Вы кажется, всего лишь завотделением.
- А вы, кажется, всего лишь старая шлюха. Если завтра вы посмеете появиться в этом здании, я лично спущу вас с лестницы. Можете указать это в своём заявлении, как причину ухода.
Только к концу дня, когда первая смена готовилась сдавать дела вечерникам, он обнаружил, что старшей сестры отделения тоже нет на месте. Кто-то напомнил ему, что к ней кто-то приезжал.
Алексей терялся в догадках. Было уже темно, когда Алексей пересек двор и вошел в подъезд своего дома. Сверху послышались тяжёлые шаги. Показались две пары ног в хромовых офицерских сапогах. Двое мужчин в серых демисезонных пальто и кепках, с коробками в руках, прошли мимо Алексея.
У Алексея оборвалось сердце. Обождав, пока незнакомцы скроются, он рывком взбежал наверх.
Дверь квартиры была распахнута. Одна из женщин сидела на кровати и беззвучно всхлипывала. Другая пыталась дрожащими руками повесить на плечики платья и юбки, выброшенные из общего шкафа.
- Алёша… Алексей Петрович… Ниночку забрали!