– Что она тут делает? – нахмурился Сангха.
Вперед выступил Джулиан.
– Это я пригласил. Подумал, что у нее могут возникнуть какие-нибудь полезные идеи. Мариана уже очень помогла…
Открыв флягу, Сангха осторожно поставил ее на опасно шатающийся столб, поддерживавший деревянную изгородь, и налил чаю. Инспектор выглядел уставшим. Да, работа у него – не позавидуешь. Количество жертв удвоилось, а у единственного подозреваемого оказалось железное алиби. Мариана не знала, не усугубит ли она положение своим вмешательством, но выбора не было.
– Инспектор, – обратилась она к Сангха, – вам известно, что убитую звали Вероника Дрейк? Она из колледжа Святого Христофора.
Тот помрачнел.
– Вы уверены?
Мариана кивнула.
– А еще обе девушки учились у профессора Фоски – входили в особую группу студенток, с которыми он занимается дополнительно.
– Какая еще особая группа?
– Вот у него и спросите.
Инспектор залпом выпил чай.
– Ясно. Есть еще что-то, о чем вы хотите мне сообщить?
Его тон Мариане не понравился. Тем не менее она вежливо ответила:
– Нет, больше ничего.
Сангха выплеснул осадок с чаинками и завинтил крышку фляги.
– Я ведь предупреждал вас, чтобы вы не совали свой нос в расследование. В общем, так: если еще раз увижу, что вы незаконно находитесь на закрытой территории, я лично вас арестую. Понятно?
Мариана раскрыла рот, чтобы ответить, но Джулиан ее опередил:
– Извините. Такое больше не повторится. Мариана, идем.
Она неохотно позволила увести себя к оградительной ленте.
– Боюсь, у Сангха на тебя зуб. На твоем месте я бы постарался больше ему не попадаться, – посоветовал Джулиан. – С ним лучше не связываться. Не волнуйся, я буду держать тебя в курсе. – Он подмигнул Мариане.
– Спасибо. Я тебе очень признательна.
Джулиан улыбнулся.
– Меня поселили в отеле возле вокзала. А ты где остановилась?
– В общежитии колледжа.
– Прекрасно. Может, сходим куда-нибудь вечером? Поболтаем?
– Извини, не могу.
– Почему?.. – начал было Джулиан, но, проследив за ее взглядом, заметил, что Мариане машет Фред, и насупился. – Ах, вот оно что… У тебя на сегодня другие планы.
– Что? Да нет, – Мариана замотала головой. – Он просто друг… Зои.
– Ну конечно. – Джулиан явно не поверил. – Ничего страшного. Увидимся.
С некоторым раздражением он повернулся и зашагал прочь. А Мариана, пригнувшись, проскользнула под заградительной лентой и направилась к Фреду. Она чувствовала досаду и злость на саму себя. Почему сказала, что Фред – друг Зои? Ведь ей нечего скрывать. Так зачем же врать и изворачиваться?
А вдруг на самом деле она лжет самой себе? Может, она что-то испытывает к Фреду? Эта мысль не давала Мариане покоя.
Если так, в чем еще она себя обманывает?
Вскоре весть о том, что в колледже Святого Христофора убили еще одну студентку – да не какую-нибудь, а дочку американского сенатора, – облетела весь свет. О произошедшем трубили все средства массовой информации.
Сенатор Дрейк с женой в сопровождении многочисленных представителей прессы первым же рейсом вылетели из Вашингтона в Кембридж и уже спустя несколько часов были в колледже Святого Христофора.
Целые полчища журналистов и репортеров расположились лагерем прямо перед входом в колледж, на Кингс-пэрейд, заполонив всю улицу, и беспрестанно пытались пробиться внутрь. Их натиск с трудом сдерживали полицейские и консьержи с мистером Моррисом во главе. Мариане это напоминало средневековую осаду.
У реки установили палатку, где сенатор Дрейк и его супруга дали специальное телеинтервью. Они горячо призывали откликнуться всех, кто обладает хоть какой-нибудь информацией, которая помогла бы выйти на след убийцы их дочери.
По просьбе сенатора к делу подключился Скотленд-Ярд. Прибывшие из Лондона полицейские оцепили университет, выставили патрули на улицах и опрашивали всех возможных свидетелей.
Когда стало ясно, что в городе орудует серийный убийца, с Конрада Эллиса сняли обвинения и отпустили на все четыре стороны. Тревога и напряжение овладели жителями Кембриджа, никто не мог чувствовать себя в безопасности. Неведомый злодей прятался где-то рядом, среди них, готовый выскочить из темноты, нанести смертельный удар и, никем не замеченный, скрыться в ночи.
Убийца казался неуловимым, и это в глазах общественности превращало его в некое потустороннее существо, в бесплотный, зловещий призрак.
И все же Мариана понимала, что убийца – не бестелесный дух и не мистическое чудовище. Этот изверг – человек, и он недостоин того, чтобы его наделяли сверхъестественными способностями. Он заслуживает лишь жалости и страха – конечно, если их возможно испытывать одновременно. Аристотель писал, что персонаж трагедии должен вызывать у публики именно эти два чувства, полагая, что они очищают и возвышают душу зрителя.
У Марианы было слишком мало сведений о преступнике, чтобы проникнуться к нему состраданием. Но достаточно, чтобы его бояться.
Мама часто твердила, что не хочет для меня такой жизни.
Уверяла, что когда-нибудь мы убежим. Вместе. Но это будет нелегко.
«У меня нет никакого образования, – говорила она. – В пятнадцать лет я ушла из школы. Обещай, что не повторишь моей ошибки. Надо хорошо учиться, чтобы зарабатывать много денег. Деньги – это способ выживания и гарантия безопасности».
Я никогда не забывал маминых наставлений. Больше всего на свете я хотел чувствовать себя в безопасности.
Но не чувствую. Даже теперь.
А все потому, что мой отец был страшным человеком. После нескольких стаканов виски в его глазах загорался опасный огонек. Постепенно отец входил в раж, начинал со всеми спорить и скандалить, и тогда разговаривать с ним было все равно что идти по минному полю: один неверный шаг – и взрыв.
Я наловчился обходить скользкие темы, хитрить и увиливать, предугадывать ход беседы и вовремя направлять ее в мирное русло, чтобы не навлечь на себя отцовский гнев.
У мамы получалось хуже. Может, случайно, а может, нарочно, из мазохизма, рано или поздно, словом или делом, она обязательно провоцировала отца. Стоило ей в чем-нибудь с ним не согласиться, упрекнуть его или состряпать что-нибудь ему не по вкусу, как нижняя губа отца отвисала, обнажая в оскале зубы, а взгляд начинал метать молнии.
Стол летел в сторону. Вдребезги разбивался стакан. Запоздало осознав, что отец в ярости, мама бежала в спальню, надеясь укрыться там, а я беспомощно наблюдал за происходящим, не в силах ее защитить.
Мама в панике пыталась запереть дверь. Отец врывался в комнату, и… и…
Не понимаю, почему она его не бросила? Не собрала вещи и, схватив меня в охапку, не сбежала под покровом ночи? Мама могла бы вместе со мной уйти от отца. Но она решила иначе.
Почему? Может, слишком его боялась? Или не хотела возвращаться с поджатым хвостом к своим родителям, таким образом признавая, что те были правы и, выйдя замуж, она совершила роковую ошибку?
А может, она отказывалась смотреть правде в глаза и лелеяла надежду, что все наладится само собой, как по волшебству? Скорее всего, так и было. Мама прекрасно умела в упор не замечать того, чего не желала видеть.
Я тоже этому научился.
Еще в раннем детстве я понял, что под ногами у меня – не твердая земля, а невидимая веревка, натянутая над пропастью, и идти по ней надо очень осторожно, чтобы не потерять равновесие и не оступиться.
Казалось, некоторые черты моего характера действовали на отца как красная тряпка на быка. Мне надо было многое скрывать, хотя я не сразу разобрался, что именно.
Но отец всегда прекрасно знал, в чем я провинился, и каждый раз должным образом меня наказывал.
Он вел меня на второй этаж, в ванную. Запирал дверь. И начиналось…
Если я сейчас представлю испуганного мальчика, которым был когда-то, стану ли за него переживать? Посочувствую ли его страданиям? Ведь ему было страшно и больно, а между тем этот ребенок не был повинен ни в одном из моих грехов.
Так станет ли мне жаль его?
Нет.
Во мне не осталось жалости.
Я ее не заслуживаю.