Я много думал о времени.
Ничего не проходит бесследно. Мое прошлое всегда со мной и продолжает на меня влиять.
Наверное, я попал в ловушку: в каком-то смысле я навеки остался в том ужасном дне, когда все бесповоротно изменилось. Сейчас я пишу эти строки и словно переживаю его заново.
Это случилось почти сразу после моего двенадцатого дня рождения. Мама отвела меня в дальнюю гостиную и усадила на жесткий, неудобный деревянный стул, чтобы поведать какую-то новость.
Я сразу почувствовал неладное, потому что обычно мы вообще не заходили в ту комнату. К тому же это было ясно по маминому лицу. Я даже подумал: сейчас она скажет, что неизлечимо больна и умирает.
Но все оказалось гораздо хуже.
Мама решила уйти от отца. О том, что в последнее время тот стал совершенно неуправляемым, красноречиво свидетельствовали ее подбитый глаз и рассеченная губа. И мама наконец-то нашла в себе смелость порвать с ним!
Меня захлестнула волна радости. Должно быть, «ликование» – единственное слово, которое хоть частично может передать охватившие меня чувства.
Избегая моего взгляда, мама продолжала сбивчиво описывать свои планы: сначала она поживет у родственников, съездит к родителям, потом найдет собственное жилье… Моя улыбка увяла. Я понял, что она не собирается брать меня с собой.
Догадка меня потрясла. Я словно окаменел, потеряв способность соображать.
Не помню, что еще говорила мама. В конце она пообещала забрать меня, как только встанет на ноги.
С таким же успехом она могла бы объявить, что навсегда улетает на другую планету. Я четко осознал лишь одно: мама меня бросает. Оставляет тут. С ним.
Она принесла меня в жертву. Обрекла на существование в аду.
А потом со свойственной ей иногда нечуткостью мама сдуру упомянула, что отец еще не знает о ее намерении уйти. Мол, сначала она хотела сообщить об этом мне.
Я не сомневался, что мама и не намерена ставить отца в известность о своем решении. Она привела меня сюда, чтобы попрощаться. Здесь и сейчас. А потом – если, конечно, она еще не лишилась разума – соберет манатки и улизнет под покровом ночи. Я и сам так поступил бы.
Она заставила меня пообещать, что я не проболтаюсь отцу о ее побеге.
Эх, мама… красивая, отчаянная, доверчивая… Наверное, уже тогда я был старше и мудрее ее. И уж точно – хитрее.
Всего-то и надо было, что сообщить отцу – необузданному, опасному безумцу, – что его жена вот-вот сбежит с тонущего корабля. Тогда отец не отпустил бы маму, и я бы ее не потерял.
Я же не хотел ее терять.
Так ведь?
Я ее любил… Разве нет?
Со мной что-то происходило. Слушая мамину сбивчивую речь – и после того, как она замолчала, – я как будто начал прозревать. Медленно наступало просветление.
Я считал, что мама меня любит. А она оказалась двуличным человеком.
Теперь я вдруг увидел в ней ту, вторую личность. Она ведь знала, что отец надо мной издевается. Так почему же не остановила его? Почему не вступилась за меня?
Разве я не стою того, чтобы меня защитили?
Она старалась отстоять Рекса, поднесла нож к груди отца и угрожала его зарезать. Но никогда не делала того же ради меня.
Во мне вспыхнул гнев. Ярость пылала внутри, не находя выхода. Я понимал, что так нельзя, что надо потушить ее, пока не поздно, однако лишь раздувал пламя.
Я претерпел столько ужасов ради мамы и ее безопасности. А она обо мне совсем не думала. Видимо, полагала, что тут каждый сам за себя. Отец был прав: мама – эгоистичная, черствая, бездушная. Жестокая.
Она заслужила наказание.
В то время я еще не мог ей этого высказать. Может, сложись все иначе, годы спустя, уже научившись внятно выражать свои мысли, я выложил бы ей все, что накипело. Лет в двадцать выпил бы для храбрости и накинулся на престарелую мать с упреками и обвинениями.
Я бы постарался причинить ей столько же боли, сколько она принесла мне, перечислил бы все свои горести и несчастья. Возможно, она, зарыдав, упала бы передо мной на колени, моля о прощении. И я великодушно даровал бы его.
Какая это была бы роскошь – простить… Но мне не выпало такого шанса.
В ту ночь, ложась в постель, я горел от ненависти. Она поднималась внутри меня, как вулканическая лава. Я заснул… и мне приснилось, что я иду на первый этаж, достаю из ящика огромный разделочный нож и разрубаю маме шею. Долго режу и пилю, пока голова не отделяется от тела, а потом кладу голову в мамину полосатую сумку со швейными принадлежностями и прячу ее в надежное место – под кровать. А обезглавленный труп выбрасываю в выгребную яму, где его никто не найдет.
Я пробудился, когда занималась зловещая, кроваво-красная заря. На меня навалились слабость, растерянность и страх.
Под впечатлением от сна я на всякий случай спустился в кухню, достал из ящика самый большой нож и внимательно оглядел его, однако следов крови не заметил. Лезвие сверкало чистотой.
Вдруг послышались шаги, и я торопливо спрятал нож за спину. Секундой позже в кухне появилась мама, живая и невредимая.
Странно, но убедившись, что мамина голова никуда не делась, я отнюдь не успокоился.
На самом деле я почувствовал разочарование.
На следующее утро Мариана, Зои и Кларисса вместе отправились завтракать в столовую. Для преподавателей и их гостей был устроен отдельный «шведский стол»: омлет, бекон и сосиски, разнообразные булочки и пироги, горшочки с маслом, джемом и повидлом.
Дожидаясь своей очереди у стойки с тарелками, где столпилось несколько преподавателей, Кларисса расписывала достоинства плотного завтрака.
– Он заряжает энергией на весь день. По-моему, это очень важно. Лучше всего подкрепиться копченой рыбкой… – В это время она наконец приблизилась к стойке и задумчиво осмотрела предложенные блюда. – Но в другой раз. А сегодня я, пожалуй, возьму старое доброе кеджери. Традиционные кушанья ободряют и успокаивают. Рис, отварная рыба и яйца – всегда удачный выбор!
Впрочем, стоило им сесть за стол и приняться за еду, как выяснилось, что этот выбор далеко не каждый раз бывает удачным. Кларисса вдруг едва не задохнулась, покраснела от натуги и, закашлявшись, вытащила изо рта рыбью кость.
– Боже мой… – пробормотала Кларисса, с тревогой разглядывая ее. – Кажется, повар вознамерился нас прикончить. Будьте осторожны, мои дорогие.
Пока Кларисса медленно, с опаской ковырялась в рыбе, Мариана рассказала о поездке в Лондон и о предложении Рут провести с Девами сеанс групповой психотерапии. Слушая ее, Зои с сомнением приподняла брови.
Мариана это заметила.
– Зои, а ты что думаешь?
Та, помедлив, обеспокоенно уточнила:
– Мне ведь не нужно будет на нем присутствовать?
Ее вопрос слегка озадачил Мариану.
– Разумеется, нет. Не волнуйся.
С облегчением вздохнув, Зои пожала плечами.
– Тогда почему бы и нет? Хотя, думаю, они не согласятся. Если, конечно, их об этом не попросит Фоска.
– Ты права. – Мариана кивнула.
В этот момент Кларисса подтолкнула Мариану в бок.
– А вот и он. Легок на помине.
Фоска сел за стол на противоположном конце подиума. Почувствовав, что на него смотрят, профессор бросил на Мариану, Зои и Клариссу мимолетный взгляд и отвернулся.
Мариана резко встала.
– Ты куда? – занервничала Зои.
– Поговорю с Фоской.
– Мариана…
Не обращая внимания на протесты племянницы, та решительно направилась к Фоске, который пил кофе, почитывая тонкий поэтический сборник.
– Доброе утро, – поздоровался он, подняв голову.
– Профессор, – обратилась к нему Мариана, – у меня к вам просьба.
– Правда? – иронично переспросил тот. – И какая же?
Мариана посмотрела ему в глаза.
– Вы не будете против, если я побеседую с вашими студентками? С Девами?
– Вы ведь уже беседовали с ними.
– Я имею в виду, со всеми сразу. С коллективом.
– С коллективом?
– Да. Хочу устроить сеанс групповой психотерапии.
– Ну это им решать, а не мне.
– Боюсь, они не согласятся, если вы их не попросите.
Фоска улыбнулся.
– Получается, вам на самом деле нужно мое содействие, а не разрешение?
– Можно сказать и так.
Профессор, улыбаясь, не сводил с нее взгляда.
– Вы уже решили, где и когда будете проводить сеанс?
– Давайте сегодня, часов в пять, в старой комнате отдыха? – поразмыслив, предложила Мариана.
– Похоже, вы считаете, что я имею на студенток огромное влияние. Уверяю вас, это не так. – Фоска помолчал. – И зачем же, позвольте спросить, вам нужен сеанс психотерапии? Чего вы желаете добиться?
– Ничего. Психотерапия поможет девушкам быстрее оправиться от пережитых ужасов.
Профессор в задумчивости отпил кофе.
– Ваше приглашение распространяется на меня как на члена коллектива?
– Я бы предпочла, чтобы вы не приходили. Ваше присутствие может стеснять студенток.
– А если я соглашусь помочь только при условии, что вы допустите меня на свой сеанс?
Мариана пожала плечами.
– Тогда у меня не будет выбора.
– В таком случае я приду, – улыбнулся Фоска.
Не отвечая на его улыбку, Мариана слегка нахмурилась.
– Не могу понять, профессор, что вы так старательно скрываете?
– Мне нечего скрывать. Я лишь пытаюсь защитить студенток.
– Защитить? От чего?
– От вас, Мариана, – откликнулся Фоска. – От вас.