Мариана и Фред в молчании спустились на первый этаж и вышли на улицу.
– Ну дальше я сама. Спокойной ночи.
Фред не двинулся с места.
– Пойду прогуляюсь.
– В такое время?
– Я часто гуляю допоздна, – враждебным тоном отчеканил Фред. – Тебя что-то не устраивает?
Он явно посчитал себя отвергнутым, и его нескрываемая обида раздражала Мариану. В конце концов, уязвленное самолюбие – не ее проблема. Есть заботы поважнее.
– Ладно, пока, – попрощалась она.
Продолжая топтаться на месте, Фред достал из кармана несколько сложенных листов.
– Вот. Я собирался отдать их позже, но… возьми сейчас.
– Что это?
– Письмо. На бумаге я лучше объясняю свои чувства. Прочитай – и все поймешь.
– Не хочу.
– Мариана, возьми! – Фред попытался вручить их ей насильно.
– Не возьму. Прекрати! Я не позволю тебе так со мной обращаться!
– Мариана…
Не слушая, она круто повернулась и зашагала прочь.
Идя по безлюдной улице, Мариана кипела от возмущения. Однако вскоре ее гнев улетучился и сменился грустью, а потом – сожалением. Она переживала не из-за того, что задела Фреда, а потому что оттолкнула его и теперь никогда не узнает, как бы сложилась их история, прими она иное решение.
Неужели Мариана сумела бы когда-нибудь полюбить этого серьезного юношу? Разве такое возможно? Смогла бы она обнимать его по ночам, раскрывать ему все свои мысли и чувства?
Нет… Конечно, нет.
Слишком много мыслей и чувств у нее накопилось. И доверить их она могла бы только Себастьяну.
Вернувшись в колледж Святого Христофора, Мариана не поднялась к себе, а пересекла Мейн-Корт и зашла в опустевший студенческий буфет. Выйдя оттуда в знакомый полутемный коридор, она двинулась вперед и вскоре оказалась у портрета Теннисона.
Почему-то он запал ей в душу. Мариана часто вспоминала изображение этого печального молодого мужчины.
Впрочем, нет, «печальный» – неправильное слово. Как же его описать?
Мариана прищурилась, изучая выражение лица Теннисона, и снова у нее возникло ощущение, что поэт глядит куда-то поверх нее, на что-то ей не видимое…
Что же это?
Внезапно до Марианы дошло, на что, или, вернее, на кого он смотрит. На Галлама!
На фантом, что стоит там, незримый, скрытый от всех остальных… за пеленой. Вот почему взгляд поэта такой отрешенный: он устремлен на призрак покойного. Теннисон был потерян для жизни, он любил умершего и сам похоронил себя заживо.
А Мариана?
Раньше о ней можно было сказать то же самое. Теперь же… Теперь у нее возникли сомнения.
Мариана в задумчивости постояла перед картиной и уже собиралась идти домой, как вдруг услышала шаги.
Она замерла. Твердые подошвы тяжелых ботинок гулко ударяли по каменному полу.
Неизвестный приближался. Сначала Мариана никого не могла разглядеть, потом заметила в сумраке коридора чей-то силуэт и… блеск лезвия.
Она застыла, чуть дыша, пытаясь разобрать, кто этот человек. Через несколько мгновений из темноты на нее шагнул Генри. Он явно утратил способность мыслить здраво, в глазах отражалось безумие. Капающая из разбитого носа кровь размазалась по лицу, забрызгала рубашку – видимо, с кем-то подрался, – а в руках Генри сжимал длинный нож.
– Генри? – Мариана старалась казаться спокойной, ничем не выдать своего страха. – Пожалуйста, опусти нож.
Мужчина молча уставился на нее. Судя по широким, во всю радужку, зрачкам, он был под кайфом.
– Генри, что ты здесь делаешь?
После паузы тот наконец ответил:
– Мне нужно с тобой поговорить. Ты не согласилась встретиться со мной в Лондоне, поэтому я приехал сюда.
– Как ты меня нашел?
– Тебя показали по телику. Ты стояла с полицейскими.
– Не помню, чтобы меня снимали, – осторожно возразила Мариана. – Я всегда избегала попадания в кадр.
– По-твоему, я вру? Думаешь, я следил за тобой?
– Генри, это ты забрался в мою комнату?
– Ты меня бросила, Мариана! – В тоне Генри зазвучали истеричные нотки. – Ты… ты мной пожертвовала…
– Что? – Мариане стало совсем не по себе. – При чем тут «пожертвовала»?
– Ведь это правда, разве нет? – Выставив вперед лезвие, Генри двинулся на нее.
Она не дрогнула.
– Генри, опусти нож.
Он продолжал наступать.
– Я так больше не могу. Я хочу освободиться. Порвать эту связь, перерезать, прирезать…
– Генри, остановись…
Мужчина поднял нож. Сердце Марианы судорожно заколотилось.
– Я покончу с собой прямо на твоих глазах, – объявил Генри. – А ты будешь стоять и смотреть.
– Генри…
Тот занес нож, и вдруг…
– Эй! – раздался чей-то окрик.
Генри обернулся. И в тот же миг из мрака на него кинулся Моррис. После непродолжительной борьбы консьерж вырвал нож и легко отбросил Генри в сторону.
– Оставьте его, – попросила Мариана. – Не делайте ему больно.
Она подошла к Генри, чтобы помочь, но тот оттолкнул ее руку. В покрасневших глазах блеснули слезы.
– Ненавижу тебя, – прорыдал он, как обиженный ребенок. – Ненавижу!
Приехавшие по вызову Морриса полицейские арестовали Генри, но Мариана объяснила, что тот психически нездоров. Его увезли в психбольницу, положили на принудительное лечение и прописали нейролептики. Она договорилась на следующее утро пообщаться с психиатром, который признал Генри невменяемым.
Мариана во всем винила себя. Генри был прав: она пожертвовала им и другими пациентами – уязвимыми, слабыми, больными людьми, которым обязалась помогать. Генри так сильно в ней нуждался! Если б Мариана встретилась с ним, скорее всего, у него бы не случилось обострения…
И теперь ей надлежит сделать так, чтобы эта огромная жертва не оказалась напрасной.