– Поиграй со мной! – требовала Бела.
Когда Субхаша не было дома, Бела просилась к Гори посидеть у нее в комнате на полу, требовала, чтобы мать переставляла фишки на детской настольной игре или помогала ей одевать и раздевать кукол. Или разбрасывала по полу несметное количество картонных квадратиков с рисунками, среди которых они вместе должны были выискать пары.
Гори периодически нарочно поддавалась, украдкой поглядывая в книгу, пока был черед Белы ходить. Гори играла с дочкой, но без интереса и азарта.
– Ты невнимательно смотришь! – возмущалась Бела, когда замечала рассеянность Гори.
Гори сидела на ковре, смущенная этими упреками. Она понимала: другой ребенок мог бы привнести в ее жизнь много хорошего. С братом или сестрой Беле не было бы скучно. Гори понимала теперь, зачем люди заводят себе не одного ребенка.
Но она не стала признаваться Субхашу тогда в разговоре, что почти решила – не становиться матерью во второй раз.
Она спала с ним просто потому, что спать с ним было легче, чем не спать. В какой-то момент ей просто захотелось покончить с его ожиданиями в отношении ее. И еще погасить в себе этот светящийся призрак Удаяна. Как-то избавиться от преследований прошлого.
В том, как они занимались любовью, ничто не напоминало ей Удаяна, поэтому в итоге тот факт, что они были братьями, уже больше не смущал ее так. В сексе она искала удовольствия и забвения, помогающего избавиться от разных мыслей. После секса к ней приходил крепкий сон.
Тело у него было не такое, как у Удаяна, – какое-то более робкое, что ли, но вместе с тем и более чуткое. Временами ее даже тянуло к этому телу, хотелось ощутить его. Такое желание походило на удовольствие попробовать различные сочетания продуктов, которые он готовил во время беременности. С Субхашем она узнала: акт, призванный выразить любовь, мог не иметь ничего общего с настоящей любовью. Душа и тело – это разные вещи.
В студенческом клубе она часто видела объявления с предложениями платных услуг по присмотру за ребенком. Такие объявления давали студентки или жены преподавателей. Гори переписала себе несколько номеров телефонов.
Она спросила Субхаша, не могли бы они нанять кого-нибудь, чтобы она могла в освободившееся время посещать лекции по немецкой философии, их читали в университете дважды в неделю. Хотя Беле было уже пять, она все равно ходила в детский садик только на полдня.
На просьбу Гори Субхаш ответил отказом. Не из-за денег, а из-за принципа – не хотел, чтобы за Белой присматривал чужой человек.
– Но здесь так принято, – попыталась возразить Гори.
– Нет, Гори, с ребенком будешь сидеть ты, – сказал он.
Хотя он разрешал ей посещать в свободное время лекции, она поняла: он не считает ее занятия работой. В свое время, предлагая ей выйти за него замуж, он говорил о возможности продолжить учебу в Америке, но теперь неуклонно настаивал – приоритетом должна быть Бела.
«Она не твой ребенок», – в такие минуты ей хотелось напомнить ему правду.
Но это конечно же не было настоящей правдой. На детском празднике в танцевальной группе она видела, как изменилось личико Белы, когда в зал вошел опоздавший к началу Субхаш. Девочка просто преобразилась – увидев отца, она гордо вскинула головку и весь остаток выступления танцевала только для него.
Спустя несколько дней Гори снова завела этот разговор и объяснила:
– Для меня это очень важно.
Он очень хотел пойти ей на уступки и пообещал попробовать как-то перекроить рабочее расписание. Он начал уходить раньше по утрам и несколько раз в неделю возвращался с работы в дневное время. Гори записалась на учебный курс и накупила себе книг, тетрадок, ручек и словарь.
Когда Гори оставалась с Белой одна, у нее появлялось ощущение, что время не движется, несмотря на темнеющее небо в конце каждого дня. Она не любила тишину в квартире – тишина подчеркивала ее изолированность от всего и от всех, кроме Белы. С Белой она чувствовала так, словно они были одним человеком. Это чувство связанности по рукам и ногам, эта зависимость угнетали ее морально и физически. И иногда ее просто ужасало то, что при такой спаянности жизни их обеих она оставалась такой одинокой.
По будням, приводя Белу из садика, она первым делом шла на кухню, мыла там оставшуюся от завтрака посуду и начинала заниматься ужином. Замачивала в кастрюле рис, чистила лук, картошку, перебирала чечевицу, приготовив, кормила Белу. Она все никак не могла понять, почему этот набор вроде бы не столь уж обременительных домашних обязанностей действует на нее так убийственно. И каждый раз после окончания домашних дел она не могла понять, почему так устала.
Гори с нетерпением ждала, когда Субхаш подменит ее, отпустит на лекцию или в библиотеку. Дома она заниматься не могла – негде закрыться, не было своего письменного стола.
Она завидовала Субхашу – он может целый день быть на работе, свободно приходить и уходить. Она чувствовала уколы ревности, когда он по утрам перед уходом на работу общался с Белой.
Она обижалась на него, когда он на два-три дня уезжал на океанографические конференции или на исследования в открытом море. Гори понимала: здесь совсем не было его вины, но, когда он появлялся, ей иной раз с трудом удавалось переносить даже просто его вид или звук голоса, в самом начале так нравившегося ей.
Она стала ужинать до его прихода, вместе с Белой, а еду для него оставляла на плите. Как только Субхаш входил в квартиру, она убегала на вечернюю лекцию. Свежий ветерок обдувал ей лицо, пока она спешила по улице – еще засветло весной и уже в потемках осенью.
Сначала она ходила вечерами только на лекции, но потом стала оставаться и в библиотеке. Субхаш любил проводить время с Белой, поэтому не возражал и охотно отпускал ее. Так постепенно она начала чувствовать отчуждение со стороны мужчины, от которого видела в жизни только добро, и от Белы, которая, в силу своего возраста, еще даже и слова-то такого не знала.
Но в душе Гори гнездилась и еще более страшная моральная кара. Она не только стыдилась своих чувств, но и боялась, что окажется неспособной выполнить задачу, возложенную на нее Удаяном. Нелегкую долгую задачу – вырастить Белу. Задача эта была ей не по нутру и не имела в ее жизни никакого смысла.
Поначалу она твердила себе – в этом нет ничего дурного или страшного. Это похоже на пропажу любимого предмета, например: твоя любимая ручка затеряется где-нибудь между диванными подушками или под ворохом бумаг, а потом, недели через три, случайно найдется. А когда найдется, то уже всегда будет у тебя на глазах. Искать такие пропажи бесполезно, только хуже сделаешь, а вот если подождать, то все в конце концов встанет на свои места.
Но ничего не вставало на свои места. За пять лет, несмотря на огромное количество времени, проведенного с Белой вместе, в ней так и не родилось любви, какую она испытывала, например, к Удаяну. Вместо любви она чувствовала в душе растущее онемение, от которого ей становилось все сильнее не по себе.
Гори не удавалось делать то, что любая женщина на земле делала просто по закону природы, без малейших усилий над собой. Не удавалось, как бы она ни старалась. Даже ее мать, в общем-то не растившая ее, все равно любила ее. А вот Гори боялась, что заплывает в такую даль, откуда уже не доплыть обратно до Белы и ухватиться за нее.
Да и любовь к Удаяну тоже уже померкла и почти совсем не грела. Эту любовь всегда сверху покрывала шапка злости, елозившая туда-сюда зигзагами, словно пара беспомощно спаривающихся насекомых. Да, она злилась на Удаяна за то, что он нелепо погиб, когда мог бы жить. За то, что дал ей счастье, а потом отнял. За то, что верила ему, а он предал. За то, что верил в жертвенность, а сам в итоге оказался эгоистом.
Она больше не искала вокруг знаков его незримого присутствия. Ей больше не казалось, что он в эту минуту находится в комнате, стоя у нее за спиной и заглядывая через ее плечо в книгу. Она больше не находила утешения в таких мыслях. Иногда она могла не вспоминать и не думать о нем по нескольку дней. Видимо, он просто, в отличие от Белы, не переехал с ней в Америку, не захотел последовать за ней.
На философском факультете женщины служили только секретаршами. Преподаватели и студенты в ее группе все были мужчины. Семь мужчин, включая преподавателя. Очень скоро все уже знали друг друга по именам. Они любили поспорить об антипозитивизме и праксисе, об имманентности и абсолюте. Они поначалу не интересовались мнением Гори, но когда она начала участвовать в дискуссиях, они слушали и удивлялись, как много она знает и временами даже способна доказать неправоту некоторых.
Преподавателем у них был Отто Вайс, невысокий рыжий человек с очками в металлической оправе, говоривший медленно, с очень сильным акцентом. Одевался он строже, чем другие преподаватели. Всегда начищенные до блеска ботинки, пиджак и заколка на галстуке. Родился он в Германии, во время войны мальчишкой попал в один из концлагерей.
– Я не люблю об этом вспоминать, – сказал он, когда кто-то из студентов спросил его, когда он покинул Европу. Словно хотел сказать: «Не надо жалеть меня». Вся его семья погибла в том концлагере, так и не дождавшись освобождения, а на руке у него на всю жизнь осталось татуированное клеймо с лагерным номером.
Он был, возможно, всего лет на десять старше Гори, но казалось, принадлежал к другому поколению, к другой формации. Перед тем как приехать в Соединенные Штаты, жил в Англии. Докторскую диссертацию защитил в Чикаго. В Германию, сказал, никогда не вернется. Зачитывая список группы в первый день занятий, он произнес фамилию Гори без запинки. И ей в кои-то веки не пришлось его поправлять за неправильное ударение.
Лекции он всегда читал без бумажки. Конечно же рекомендовал для изучения всякие тексты, но, судя по всему, ему было важнее, чтобы студенты умели развивать и высказывать собственные мысли. Он, оказывается, читал Упанишады и рассказывал о том, какое влияние они оказали на Шопенгауэра. С этим философом он чувствовал некое духовное родство. Гори даже захотелось как-то выразить ему свое одобрение.
В конце семестра, после написания работы на тему сравнительного анализа концепций кругового времени у Ницше и Шопенгауэра, Гори было предложено зайти в его кабинет после очередного занятия. Она писала эту работу несколько недель – сначала черновик от руки, потом печатала в кухне на пишущей машинке Субхаша. Среди посуды и домашней утвари, при неудобном освещении. Почти каждый день засиживалась за работой до рассвета.
Она увидела на полях своей рукописи множество пометок и комментариев.
– Это амбициозная работа. Можно даже сказать, дерзкая.
Она не нашлась что ответить.
– Вы считаете эту работу удачной? – спросил он.
Гори опять ничего не сказала.
– Я просил написать эссе страниц на десять. Вы накатали почти сорок. И при этом умудрились так и не доказать своей точки зрения.
– Простите.
– Не надо извиняться. Я всегда радуюсь, когда вижу на занятиях в аудитории интеллектуала. Такой гегелевской хватки я пока не встречал среди студентов.
Он просмотрел отдельные части сочинения, ведя пальцем по строчкам, потом сказал:
– Эта работа требует пересмотра.
– Мне подготовить ее к следующей неделе?
Он покачал головой:
– Я завершил этот курс. Предлагаю вам убрать эту работу в стол и не заглядывать в нее несколько лет.
Она решила, что разговор окончен, поблагодарила его за занятия и встала.
– Что привело вас в Род-Айленд из Индии?
– Я приехала из-за мужа.
– Чем он занимается?
– Работает, он тоже здесь учился.
– Вы познакомились в Америке?
Она отвернулась.
– Я спросил что-то, чего не следовало спрашивать?
Он терпеливо ждал, не сводил с нее внимательного взгляда, похоже, почувствовал: ей есть что еще сказать. Он не давил, не требовал ответа.
Она вернулась к его столу, обвела взглядом книги и бумаги на нем, посмотрела на его хрустящую сорочку с запонками на манжетах, пытаясь представить себе, что он пережил в возрасте, даже еще младшем, чем возраст Белы.
– Моего первого мужа убили у меня на глазах. Я вышла замуж за его брата, чтобы уехать оттуда.
Вайс продолжал внимательно смотреть на нее, но выражение его лица ничуть не изменилось. Потом он коротко кивнул, и она поняла: узнал достаточно.
Он поднялся из-за стола, подошел к окну и приоткрыл его.
– Вы читаете на французском языке или на немецком?
– Нет, но я учила санскрит.
– Чтобы продолжать, вам понадобятся оба этих языка, их будет просто освоить.
– Продолжать?
– Вам надо в аспирантуру, миссис Митра. Но здесь нет аспирантуры по вашему разделу.
Она покачала головой:
– У меня маленькая дочка.
– О-о? А я и не знал, что вы уже мама! Привели бы ее как-нибудь показать мне.
Он перевернул лицом к ней стоявшую на его столе фотографию в рамочке. Там была изображена его семья. Жена, дочь и два сына. Они стояли на фоне долины, охваченной буйством осенних красок.
– С детьми часы переустанавливаются. Мы забываем, что было раньше.
Он вернулся за свой стол и написал на листке названия нескольких рекомендуемых им книг, объяснил, какие их разделы он считает наиболее важными. Потом он дал ей со своих книжных полок собственные экземпляры Адорно и Мак-Таггарта, выпущенные под его редакцией, и несколько номеров «Нью Джерман критик», отметил статьи, которые следовало прочитать.
Он посоветовал ей доучиться здесь, тогда у нее будет статус магистра. А потом он сможет найти в каком-нибудь из университетов подходящую для ее тематики аспирантуру и проследит за тем, чтобы ее приняли. Конечно, ей придется ездить туда несколько раз в неделю в течение нескольких лет, но саму диссертацию писать можно где угодно. И он охотно потом, когда придет время, войдет в состав ученой комиссии.
Он вернул ей работу, встал и пожал руку.