Дагурову уже ждали у начальника РОВД. Сам майор Иргынов, начальник угрозыска старший лейтенант Сергеев и Арсений Николаевич.
– С вас причитается, – улыбнулся майор белозубым ртом. – Присаживайтесь, товарищ Сергеев введет вас в курс дела…
Старший лейтенант Сергеев, лет тридцати, с рыжим хохолком на макушке, рассказал, что началось все с двух соболиных шкурок. Они лежали на столе майора. И по мере того как начальник уголовного розыска разворачивал перед ней картину оперативных действий, Дагурова отчетливо вспомнила сцену, которую застала в этом кабинете при первом посещении милиции, во вторник, 29 июля. Тогда здесь сидела заплаканная буфетчица по фамилии Степанова, уверявшая Иргынова, что шкурки ей предложил какой-то мужчина за две бутылки водки. Она понесла соболей скорняку, а тот сразу же сообщил в милицию…
А вчера вечером был задержан человек, который сбыл буфетчице шкурки (Степанова сразу его опознала). Задержанный оказался неким Толстоуховым, имевшим ранее две судимости. Он изредка появлялся в Шамаюне, в основном для того, чтобы приобрести спиртное или продукты.
Выяснилось, что Толстоухов сколотил вокруг себя сомнительную компанию человек в десять. Среди них были такие, которые уже имели дело с милицией, и те, кем милиции предстояло еще заняться. Затесалось в компанию несколько бичей.
О бичах Ольга Арчиловна уже слышала, работая следователем районной прокуратуры. Многие из них были когда-то интеллигентными людьми, а теперь опустившиеся и пробавляющиеся случайными заработками, которые, как правило, уходили на зеленого змия…
Компания (на их жаргоне «копна») Толстоухова (которого именовали Бугор) жила в тайге, в заброшенной медвежьей берлоге и под корневищами поваленных деревьев.
Толстоухов сознался, что принес Степановой шкурки. Но уверял, что дала их ему некая Чекулаева из его «копны».
Работники милиции нагрянули на место их расположения с обыском. Других шкурок обнаружено не было, зато в жилище самого Бугра нашли разобранный мотоцикл, угнанный недавно из близлежащего поселка.
Старший лейтенант Сергеев сказал, что Толстоухов раньше привлекался к уголовной ответственности как раз за угон и сбыт мотоциклов.
Стали проверять членов компании. А также выяснять, откуда и каким образом соболиные шкурки очутились в «копне» (надо сказать, что Толстоухов отбирал у всех любые вещи, годные для продажи или обмена на водку). И тут выяснилось, что соболей дала Бугру Чекулаева, которая прибилась к лесной братии еще в прошлом году, приведя с собой бича по прозвищу Флейта. Настоящей его фамилии, имени и отчества никто не знал…
– Беседую с Чекулаевой, – рассказывал Сергеев. И по тому, как он стал особенно обстоятелен, Ольга Арчиловна поняла: будет самое главное. – Вижу, ей бы опохмелиться, а не показания давать… Знаете, есть такие безвольные… Все выбалтывают… Так вот, она сказала, что в воскресенье ночью, то есть 27 июля (когда в заповеднике убили того московского ученого), заявился Флейта. Насколько мне удалось установить время, было около двадцати четырех часов… В карманах у него две соболиные шкурки и деньги. Около трехсот рублей, причем четыре из них – пятидесятки…
У Ольги Арчиловны тут же всплыло в памяти, как Гай отдавал ей деньги Авдонина, оставленные директору для приобретения авиабилета, – тоже купюры по пятьдесят рублей…
– Вы что-то хотите сказать? – спросил начальник уголовного розыска.
– Нет-нет, продолжайте, – попросила следователь.
– Понимаете, – не выдержав спокойного тона, заволновался Сергеев. – Я вспомнил ваши слова и Арсения Николаевича, – показал старший лейтенант на Резвых, который при этом кивнул. – Особенно когда нашел вот это. – Сергеев торжественно положил перед Ольгой Арчиловной листок из школьной тетради (точь-в-точь такой же, который нашли сыновья Сократова возле авдонинского ружья), исписанный неровным, прыгающим почерком.
Дагуровой было достаточно взглянуть на него, чтобы понять: писал один и тот же человек. Ольга Арчиловна прочла текст. И откинулась на стуле.
Никаких сомнений – это было продолжение блатной песни. С такими же характерными грамматическими ошибками.
Чуть пробудилась от бреда очнулась
Пить попросила увидела мать
И протянула худые ручонки
Чтобы обнять пристарелую мать.
У матери слезы рекой покатились
Всё оросила лицо ее грудь
Полна родная не плачь ты так сильно
Дочку Тамару свою позабудь.
– У кого это обнаружили? – спросила Ольга Арчиловна.
– У Флейты, – ответил Сергеев. – Еще, товарищ Дагурова, дружки Толстоухова уверяют, что на рукаве рубашки Флейты видели утром кровь…
– А вот самое веское доказательство, – перегнулся через стол молчавший во время доклада своего заместителя Иргынов и протянул Дагуровой снимок отпечатка пальца. – В нашей лаборатории сделали. А вот то, что оставляли нам вы. – И он дал ей другой снимок – отпечаток пальца неизвестного, обнаруженный на «зауэре» Авдонина.
Они были идентичны.
– Флейта, – коротко сказал начальник РОВД.
Дагурова растерянно оглянулась. И, как ей показалось, улыбнулась.
«Господи, неужели раскрылось?» – обрадованно подумала она, в то же время понимая, что надо еще много сделать и проверить, прежде чем это ошеломительное событие стало бы до конца очевидным и непреложным…
И сразу же возникла масса вопросов. Откуда Флейта взял карабин, из которого он стрелял в Авдонина? Куда его потом дел? С какой целью был убит Эдгар Евгеньевич и при каких обстоятельствах произошло убийство? Знал ли он Авдонина до того злополучного воскресного вечера?
На эти вопросы ни Сергеев, ни Иргынов ответить не могли: слишком мало было времени для детального допроса. Единственное, что они сообщили, – Флейта сознался в преступлении. А куда дел орудие убийства, не помнит. Так же как и где его взял…
Что касается капитана Резвых, то он сообщил, что знает этого старика. Во всяком случае, в лицо. Одно время его приютила Аделина. Он даже пас ее корову…
– Что же вы раньше ничего не говорили о Флейте? – удивилась следователь.
– Даже в голову не приходило, – признался участковый инспектор. – Он в Турунгайше не появлялся, поди, уже с месяц…
Дагурова тут же приступила к допросам задержанных. Начала она с Толстоухова. Бугор – среднего роста, крепко сбитый, с цепкими, злыми глазками на почти безбровном лице – пересыпал свою речь словечками воровского жаргона.
Об убийстве он даже говорить боялся – так был напуган, что его привяжут к этому делу. «Хрустеть (то есть воровать) хрустел. Но чтобы пойти на мокруху – ни в жизнь», – клялся Толстоухов.
То, что утром 28 июля, на следующий день после убийства Авдонина, у Флейты оказались деньги, и немалые, его удивило. Из тех трехсот рублей две бумажки по пятьдесят рублей он взял себе, а остальные прокутили. Тогда пошли в ход и шкурки. В подтверждение своих слов Бугор достал сто рублей – две купюры по полсотни – и передал следователю.
Никакой винтовки у Флейты Бугор не видел. Ни до воскресенья, ни после.
Затем Ольга Арчиловна допросила Чекулаеву. Это была опустившаяся женщина. Выглядела старухой, хотя ей не было еще и сорока. Тяжелые мешки под глазами, морщинистое, одутловатое лицо.
Чекулаева начала с того, что с чувством прочла стихи. Как уверяла – свои…
И в кого превратилась женщина,
Я прошу, подскажите мне.
У которой вся мудрость житейская
В пьянстве, в хамстве, во лжи и гульбе.
– Это вы о ком написали? – спросила Дагурова.
– О себе. – Для убедительности Чекулаева ткнула себя пальцем в грудь. – Пила я раньше, – презрительно скривившись, произнесла она.
Заметив на себе подозрительный взгляд следователя, она вдруг сердито заявила:
– Что вы на меня так смотрите? Да, Чекулаева когда-то злоупотребляла. Но теперь я исправилась! У кого хотите спросите! Встала на трезвый путь!..
– Почему вы злоупотребляли? – спросила Дагурова. – Несчастье какое-нибудь случилось?
Чекулаева охотно рассказала, что у нее была хорошая семья, прекрасная работа, а вот детей бог не послал. Муж бросил ее. С того, мол, и начала прикладываться к бутылке…
Ольга Арчиловна выслушала ее исповедь (мало, однако, поверив, что эта женщина действительно решила покончить с пьянством) и поинтересовалась, не она ли дала Флейте блатные стихи. Чекулаева очень обиделась. Она человек интеллигентный (пускай и бывший), и блатное творчество ей претит. Ведь как-никак была бухгалтером.
Что же касается этих стишков – их поставлял Флейте Бугор. И вообще, у Флейты странное пристрастие к воровской лирике. Плачет от нее. Толстоухов за каждый стишок берет с него магарыч.
О Флейте Чекулаева говорила с нежностью. Ольга Арчиловна даже уловила оттенок ревности. Это когда зашел разговор о том, что бич одно время пропадал в Турунгайше. Об Аделине Чекулаева знала, наверное, из рассказов самого Флейты. И еще Ольга Арчиловна поняла: из всей «копны» Флейта был ближе всего Чекулаевой. Но об убийстве он ей ничего не рассказал. Просто пришел ночью 27 июля, отдал деньги и шкурки. А на вопрос, откуда все это, показал куда-то в тайгу (как объяснила Чекулаева – в сторону Турунгайша). Нашел, мол…
– И вы поверили? – спросила следователь.
– А он странный, – ответила Чекулаева. – Как-то самовар принес…
Ольга Арчиловна заключила, что в «копне», видимо, не интересовались, каким образом добываются вещи и деньги.
Откуда появился Флейта, кто он по профессии, Чекулаева ответить не могла. Познакомились в буфете, она привела его к Толстоухову.
Показания Чекулаевой в общем сходились с показаниями Бугра. И выглядели вполне правдоподобно. Хотя Ольга Арчиловна и допускала возможность сговора. Собрав таким образом кое-какие сведения, она приступила наконец к разговору с Флейтой. Прозвище как нельзя лучше подходило к этому высокому худому мужчине лет семидесяти.
Узкие плечи, узкая грудь, длинные, как плети, руки, которые он все время прижимал то к груди, то к коленям. А когда не прижимал, они у него заметно дрожали: так часто бывает у алкоголиков. Кисти рук у задержанного были грязные, словно в коросте, на пальцах заусенцы, ногти с широкой траурной каемкой. Сообразно телу удлиненная, как огурец, голова с торчащими во все стороны клоками седых, спутанных волос. На задержанном были кургузые брючки с бахромой внизу, рваные пыльные сандалии на босу ногу. А вот глаза – беспечно-веселые, как у ребенка.
Говорил он, растягивая слова и чуть картавя.
– Фамилия, имя, отчество? – спросила Дагурова.
– Флейта, – охотно ответил задержанный и громко захохотал.
– Это ваша фамилия? – уточнила следователь. Манера поведения задержанного ее раздражала.
Флейта беспомощно огляделся. И тихо ответил:
– Простите, не помню… – У него вышло не «простите», а «п’гостите». – Мама у меня была.
– Хорошо, расскажите о себе, – отложила ручку Ольга Арчиловна, давая ему возможность успокоиться, если он так волнуется, или выдать себя, если притворяется.
Допрашиваемый нервно заерзал на стуле, потом возвел взгляд в потолок, словно там надеялся прочесть то, что ускользало из его памяти. И тяжело вздохнул.
– Ну, где родились, где жили до того, как очутились здесь, в лесу, чем занимались, кто вы по профессии? – терпеливо стала задавать вопросы следователь.
Флейта только разводил руками и грустно повторял: «не помню», «не знаю»… А потом беспричинно опять рассмеялся.
«Неужели он так потрясен? – размышляла Ольга Арчиловна, пытаясь разгадать, что скрывается за его неведением. – Может быть, нервный шок? Реактивное состояние? Все-таки убийство, арест…»
Она старалась вспомнить из своей практики, а также из того, чему училась в институте, что читала по поводу поведения преступников на допросах, как понимать этот случай. Хочет выиграть время? Но для чего? И не тянется ли за Флейтой еще какое-нибудь преступление, более тяжкое, чем это? А может, боится выдать сообщников?..
Дагурова задала еще два-три нейтральных вопроса. Но, увы, ничего вразумительного она не услышала.
Следователь решила изменить тактику допроса и поставить перед Флейтой вопрос ребром – рассказать о совершенном убийстве. К удивлению Дагуровой, Флейта перестал кривляться, задумался, а потом, виновато опустив голову, сказал:
– Да, я убил. Он упал! Сразу упал! Вот так. – И тут неожиданно Флейта свалился на пол, лег на спину, сложил на груди руки и закрыл глаза.
Дагурова растерялась. Нервная дрожь пробежала по ее телу. «Конвой, надо вызвать конвой! – пронеслось в голове. – И врача!» Но, не успев ничего сделать для этого, оцепеневшая Дагурова увидела, как Флейта вскочил на ноги и неожиданно тоненьким голоском запел: «Паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она?» Он вдруг оборвал известную арию Ленского, мелодию которой воспроизвел совершенно точно, как отметила Дагурова, и расплакался.
Следователь не знала, что предпринять. Но через мгновение задержанный как ни в чем не бывало вытер слезы, улыбнулся и попросил извинения.
– Так вы стреляли в него? – спросила Дагурова, поражаясь столь быстрой смене его настроения.
– Разумеется, – чуть наклонив голову, произнес степенно Флейта, рассматривая на расстоянии свои грязные ногти на руках, словно любовался ими.
– А дальше?
– В лесу так гулко стало… У-у-ух! – протянул задержанный, подражая эху. – Простите, а по какому праву он вообще и в частности ничего не делал и шлялся? – с вызовом посмотрел на следователя Флейта.
– Вы о ком? – оторопела Дагурова от этого странного и нелепо сформулированного вопроса.
Флейта кокетливо хихикнул:
– Ну, полноте… Как будто вы не знаете… Тот жмурик… – Он спохватился и печально произнес: – Жмурик – это покойник. Так сказал Бугор… Надеюсь, вы знакомы с товарищем Бугром? Он главный дирижер!
– Вы имеете в виду Толстоухова? – спросила Дагурова.
– По фамилии он не представлялся, – развел руками задержанный. – Понимаете, – зашептал Флейта доверительно, – мне позарез нужно было окончание романса…
– О Тамаре, что лежит в тюремной больнице? – подсказала следователь.
– Проникновенная поэма!.. Бугор требует бутылку. А где я ее возьму?.. Я выстрелил, он упал. Подхожу. Рядом ружье, мешок…
Флейта замолчал.
– Продолжайте, продолжайте, – попросила Дагурова, боясь, что он больше ничего не скажет.
– Я засунул руку в мешок… Мягкое!.. Шкурки… Я взял две… А Бугор меня… – Флейта ударил себя по щеке. – Жуткое воспитание! О темпора, о, морес![11]
Видя, что его мысль отклоняется, Ольга Арчиловна сказала:
– Значит, вы взяли шкурки. Дальше?
– Ах да, да, – спохватился Флейта. – Потом я полез, пардон, в карман… – Он смутился. Но только на секунду. – На нем была куртка, такая, с капюшоном. И бумажник. Хорошая кожа. Настоящая лайка. Или шагрень… Помните у Бальзака? Совершенно прелестная повесть. – Допрашиваемый на мгновение закрыл глаза, а когда открыл, доверительно произнес: – Вы знаете, там было столько денег! И все новенькие! А бумажник я бросил. И ружье… Ну зачем оно мне, скажите на милость?
Флейта начал смеяться, затем внезапно умолк, закинул ногу на ногу и положил на колено грязную руку, словно сидел в приятном обществе и вел светскую беседу.
Следователь ждала продолжения, но допрашиваемый вдруг близоруко огляделся вокруг и удовлетворенно произнес:
– А у вас хорошо. – Флейта вскочил с табуретки и стал низко кланяться.
«Неужели розыгрыш? – подумала Ольга Арчиловна. – Или так грубо симулирует душевное заболевание?»
– У вас все? – спросила она.
– Деньги я отдал, поверьте. – Он приложил обе руки к груди. – И шкурки тоже. У нас так принято…
– Ну ладно, – вздохнула Ольга Арчиловна. – Придется задавать вам уточняющие вопросы… Из какого ружья вы стреляли?
Флейта удивленно пожал плечами, словно поражаясь нелепости заданного вопроса:
– Из того самого!
– Не понимаю, – резко сказала Дагурова.
– Ну, такое длинное, красивое… Что лежало рядом с покойником… И вещмешок… А в куртке – бумажник…
Ольга Арчиловна покачала головой:
– Вы говорите, что стреляли из него, а оно, оказывается, лежало рядом с убитым. Не вяжется.
– Да? – беспомощно посмотрел на нее Флейта. И вдруг запричитал: – Голова моя! Моя голова!..
И как ни билась Дагурова, вопрос с ружьем так и не прояснился. Не помнил задержанный и того, сколько сделал выстрелов.
Дальнейшие его показания стали еще более путаными. С какой целью он совершил убийство, задержанный сказать не мог. Почему он взял с места происшествия ружье, деньги и две шкурки, но оставил вещмешок – тоже. Насчет часов – «сейко» – Флейта сказал, что не заметил их. А уж когда Дагурова стала выяснять время убийства, задержанный вовсе растерялся: не мог вспомнить, был ли вечер или утро…
– Вы знали убитого? – продолжала допрос Дагурова.
– Нет, никогда не видел, – твердо ответил Флейта.
– А как вы очутились в распадке?
Этот грязный, опустившийся человек вдруг преобразился. В его глазах появились умиление и нежность.
– Вы знаете, иногда так хочется молочка, – произнес он как ребенок. – Теплого, парного… Мама давала, когда я был маленьким.
И все это так не вязалось с тем, о чем только что шла речь, – о выстрелах, об убийстве и покойнике…
– Так вы к кому шли? – терпеливо спрашивала Дагурова.
– К матушке! – Флейта скрестил руки на груди. – Божеский человек! – Он так разволновался, что на его глазах выступили слезы. – Она хорошая, такая добрая и ласковая…
– Кто?
– Аделина, – ответил задержанный.
И дальше он сбивчиво и туманно рассказал о том, что уже частично Дагурова знала от капитана Резвых: как пас у Кучумовой корову, как она кормила его, штопала одежду. Но его нашла Чекулаева, подруга по «копне», и вернула под тяжелую власть Бугра-Толстоухова…
– Так вы виделись в тот день с Аделиной? – спросила Дагурова и уточнила: – Я имею в виду воскресенье, когда произошло убийство…
– Нет, не видел… Говорю же вам, я шел к ней…
И старик неожиданно расплакался по-настоящему, по-детски всхлипывая и повторяя: «Аделина мне этого никогда не простит».
Но Ольга Арчиловна так и не добилась, что он имеет в виду, какую вину чувствует перед Кучумовой. Дагурова решила закончить этот несуразный допрос. И попросила Флейту подписать протокол. Он взял дрожащими руками шариковую ручку.
– Пожалуйста, разборчиво, – попросила Ольга Арчиловна осторожно, все еще надеясь, что подпись задержанного, возможно, даст какой-нибудь ключ для будущей почерковедческой экспертизы.
Но из-под авторучки бича выходили лишь волнистые линии.
Следователь вызвала конвоира. Флейту увели. А Ольга Арчиловна все еще продолжала сидеть в комнате, где только что провела трудный, утомительный допрос. И непонятный по своим результатам.
Все, казалось бы, сходится: убийца сознался, это подтверждают и неопровержимые улики. Отпечатки его пальцев на ружье Авдонина, которое он бросил в тайге вместе с бумажником; листок бумаги с блатными стихами, оброненный Флейтой. Даже деньги, которые он передал Чекулаевой, явно были из авдонинского бумажника. Дагурова сравнила пятидесятки с купюрами, оставленными Эдгаром Евгеньевичем Гаю для покупки авиабилета. Номера тех и других шли по порядку, как их выдали Авдонину в кассе.
Но оставалась еще масса вопросов, на которые она должна иметь четкий ответ. Первое: с какой целью совершено убийство? Объяснение старика явно неубедительно. С одной стороны, с целью ограбления, с другой… Какая-то чертовщина: встретил человека, выстрелил, а уж потом воспользовался случаем и ограбил. Может, он просто убийца-маньяк?
Второе: из какого же ружья стрелял Флейта? Если не из авдонинского, то куда дел свое?
Третье: где так называемый (по выражению Флейты) вещмешок московского доцента?
Четвертое: не было ли у Флейты сообщников?
Пятое… Можно было перечислять еще и еще. Но самый главный вопрос особенно не давал покоя Дагуровой – личность убийцы. И почему он так упорно скрывает свою фамилию, имя и отчество?
Было еще одно обстоятельство – Аделина Кучумова, о вине перед которой говорил задержанный.
«Ох уж эта Аделина», – подумала Ольга Арчиловна.
– Ну что? – заглянул в комнату Арсений Николаевич, прервав ее размышления.
– Придется еще поработать, – сказала Дагурова. И дала капитану ознакомиться с протоколом допроса Флейты.
Резвых читал внимательно, отстранив бумагу подальше от глаз. Ольга Арчиловна уже успела заметить: у Арсения Николаевича, видно, плохое зрение. Но бравый служака не подает вида. Во всяком случае, очков на нем Дагурова не видела никогда.
– Что-то темнит, – произнес участковый инспектор, кончив читать. – Вообще он, кажется, не того, – покрутил пальцем у виска капитан, – или придуряется.
– Алкоголик, – констатировала Дагурова. – Они все немного того… Хочу направить его на судебно-психиатрическое обследование.
– В Москву?
– Пока пусть здесь посмотрят.
– Не только горькую, но и молоко, значит, любит… – усмехнулся капитан.
– Ой, только ли из-за молочка привязался он к Аделине? – задумчиво произнесла следователь. – А чем расплатился?
Арсений Николаевич внимательно посмотрел на Дагурову: что она имеет в виду?
– Вот сижу, ломаю голову, – поделилась Ольга Арчиловна. – Не завязана ли Кучумова тут каким узелком… Вы не знаете, ружье у Аделины есть?
– Никогда не видел, чтобы она ходила с ружьем, – ответил Резвых. – Впрочем, когда была лесником, ей было положено иметь его. Но, наверное, сдала… Так вы утверждаете… – Резвых не договорил.
– Пока только предполагаю, Арсений Николаевич, – улыбнулась Дагурова. – Оснований утверждать не имеется… А вот неясные отношения Кучумовой с Авдониным… – Она посерьезнела. – Ведь орудием убийства может быть не только оружие, но и человек, который держал ружье во время выстрела.
– Выходит, Аделина использовала этого старика. Так?
– Надо эту версию проверить… Опять всплывает тот рюкзак или мешок, прямо не знаю, как его назвать. Ведь Осетров тоже утверждает, что Авдонин что-то нес… Что в нем было? Флейта говорит – набит шкурками… Почему же он взял только две? Сколько их было всего?
– Соболиные вы имеете в виду? Да, непонятно. Одна сырая, отстрелянная совсем недавно, – со знанием дела сказал капитан. – Еще не выделанная, только присолена, чтобы не испортилась. Другая отлично выделана, следовательно, давно…
– Где их добыли – в Кедровом или другом месте – вот в чем вопрос, – сказала Дагурова.
– Так это можно определить. Специалисты точно скажут. По окрасу, густоте…
– Да-да, – согласно закивала Ольга Арчиловна. – Надо срочно на экспертизу… Ведь какая штука: насколько я знаю, у Авдонина было разрешение на отстрел. Допустим, это та, свежая шкурка. Но откуда другая, как вы говорите, давно добытая? И одна ли она такая была в злополучном, пока что мифическом мешке?.. Может быть, Авдонин у кого-нибудь купил ту, давно выделанную шкурку? А может, тот, кто продал, и выстрелил? Не исключен и такой поворот…
Наметив несколько неотложных мероприятий по делу, следователь и капитан перешли наконец к тому, с чего Арсений Николаевич начал: с обсуждения результатов поездки на БАМ.
– Получается, – закончил Резвых, – висит у нас Жигайлов в воздухе. А я ведь и адрес узнал, где он обычно останавливается в Москве.
– Да, хорошо бы отработать версию с этим Жаном из Парижа до конца. А вдруг он и есть тот, кто продал Авдонину шкурку, а потом пулю ему в придачу, – согласилась Дагурова. – Но как, Арсений Николаевич, разорваться? Вы сами видите, что тут…
– Оно конечно, – сказал капитан. – Может, попросить товарищей из Москвы? Отдельным требованием, а?
Ольга Арчиловна на секунду задумалась.
– Один-два дня подождем. А вдруг здесь все окончательно прояснится…
Зная, с каким нетерпением ждет от нее сообщений начальник следственного отдела облпрокуратуры, Ольга Арчиловна позвонила Бударину.
– Как вы думаете поступить с ним? – спросил Бударин, имея в виду Флейту.
– Ну, сначала выйдем с Флейтой на место происшествия. А чтобы потом не отпирался, сфотографируем, запишем показания на магнитофон.
– Зачем на магнитофон? – воскликнул Бударин. – У нас такая техника, а мы не используем, привыкли по старинке… Видеомагнитофон – это дело! И видно и слышно. Как в кино. Главное – сразу смотри, показывай, доказывай. Тут уж действительно не отвертишься. И в суде – солидно…
– Завтра вылечу и только послезавтра назад, – заметила Ольга Арчиловна.
– Зачем вылетать? Насколько я вас понял, обстоятельства пока запутаны, так?
– Есть немного, – согласилась следователь.
– В ваших же интересах поскорее распутать до конца… Я считаю, Аркадий Степанович сможет в этом помочь. Как, а?
– Новожилов? О, это было бы здорово!
– И на месте решите, что и как в дальнейшем. Договорились?
– Вполне.
– Да, Ольга Арчиловна, – сказал Бударин. – Тут еще такое дело…
Начальник следственного отдела замолчал, что-то, видимо, обдумывая. И у Ольги Арчиловны вдруг мелькнула мысль: опять, наверное, о Груздеве… Но Бударин неожиданно закончил:
– Ладно, приедете – поговорим… До свидания.
– Всего хорошего…
Затем Дагурова позвонила Мозговой, передала привет от Меженцева. На этот раз психиатр разговаривала с Ольгой Арчиловной как со старой знакомой.
– Понимаете, Ксения Павловна, – начала следователь, – хотелось бы знать ваше мнение об одном задержанном…
– Преступник, что ли? – спросила Мозговая своим хриплым прокуренным голосом.
– Пока только подозреваемый, – уклончиво ответила Дагурова. – Странно себя ведет… То плачет, то смеется, то чушь несет несусветную…
– Когда его надо увидеть? – перебила Мозговая.
– Да, в общем, если у вас есть время…
– Куда мне прийти, милочка? – снова перебила Дагурову психиатр.
– В милицию.
– Буду через полчаса.
И действительно, она появилась ровно через тридцать минут в своем ярком платье с апельсиновым бантом. Напудренная, с ярко накрашенными губами. В руках у нее был щегольской чемоданчик-дипломат.
Мозговая энергично пожала руку следователю, заметив при этом, что форма к лицу Ольге Арчиловне.
– Думаете, симулирует? – спросила психиатр в лоб.
– Есть подозрение, – кивнула Дагурова.
Она вкратце рассказала свои впечатления о задержанном, а затем проводила Ксению Павловну в камеру, где он содержался.
Флейта лежал на койке лицом вверх, длинный и худой как жердь. При виде Мозговой, которая вынула из дипломата ослепительно-белый халат, он, извинившись, сел.
– Мне бы хотелось наедине, – попросила выйти Дагурову психиатр.
Ольга Арчиловна удалилась.
Обследование заняло не меньше часа. Когда они встретились с Ксенией Павловной вновь, та первым делом достала свой длиннющий мундштук, заправила сигаретой с фильтром и несколько раз жадно затянулась.
– Болезнь Паркинсона, – был ее диагноз. – А также амнезия. То есть выпадение памяти.
– Это точно? – вырвалось у Дагуровой.
– Точно?.. – усмехнулась Мозговая. – У меня был случай в практике. Мужичок симулировал эпилепсию так, что настоящие эпилептики по сравнению с ним выглядели жалкими подражателями. Какие он закатывал корчи, пену пускал изо рта…
– Значит, не исключаете симуляцию?
– Милочка, мне нужно время. Если это симуляция, поверьте, весьма и весьма талантливая. – Она вдруг сморщилась. – А какой грязный!.. Давайте его к нам, в стационар. Отмоем, почистим, будем наблюдать и ремонтировать.
– И как долго?
– Месяц-другой, не меньше…
Дагурова вынесла постановление о проведении стационарной судебно-психиатрической экспертизы.