43. Бодипозитив
Эндорфины повсюду. Они летают в воздухе, невидимые, так же, как и бактерии. Цветущие легкие вдыхают первых, увядшие – вторых.
Как-то раз я отдыхал на море, за границей, на острове. В смысле – не как Робинзон Крузо, а цивилизованно. Все было включено, кроме мозга. Он, как и полагается на отдыхе, был выключен.
В лобби отеля я ждал своих, которые замешкались. Замешкались где-то на полчасика, как обычно мешкают свои, если в их состав входит хотя бы одна жена.
Наблюдая за неспешной пандообразностью курортной жизни, я обратил внимание на странную мизансцену. В одном из нескольких лифтов, расположенных в лобби, стоял мужчина. Он был один. Судя по виду, иностранец. То есть он был трезв и не кричал «Спартак-чемпион». Точно, иностранец.
Мужчина был очень полным. Не просто милым толстячком или стройняшкой с брюшком (есть такой распространенный тип мужской фигуры), а внушительно полным. Он стоял в этом лифте на первом этаже и никак не мог уехать наверх. Потому что двери лифта, начав закрываться, каждый раз останавливались на полпути и открывались обратно.
И я понял, что лифт не был рассчитан на большой вес этого огромного человека.
Огромный человек явно не понимал, что происходит. На его лице читалось недоумение. При этом он стоял, не шелохнувшись, тихонько, покорный судьбе. В гигантских шортах-парашютах, в необъятной майке с каким-то веселым принтом, розовощекий, круглый, будто рисованный персонаж из доброго мультика. Беспомощный и непоправимо одинокий.
Мне вдруг стало невероятно жалко круглого человека из мультика. Я страшно разозлился на администрацию этого глупого отеля, в котором сделали такие непрактичные лифты. Я вскочил со своего диванчика и направился к стойке ресепшн, чтобы посыпать пеплом их главу и не оставить камня на камне. Но не дошел.
Потому что краем глаза я заметил, как застрявший заживо человек вдруг протянул руку в ту часть лифта, которая не была мне видна, и вытащил оттуда такого же круглого мультипликационного человечка, свою точную копию, только маленькую – ребенка.
Я остановился на полпути к справедливости.
«Сынок, перестань, – сказал большой кругляш по-английски, – не нажимай больше эту кнопку, видишь, мы никак не уедем».
Маленький кругляш послушно кивнул, постоял секунду и опять потянул ручку в ту часть лифта, которую я не видел, и где, очевидно, располагалась панель с кнопками, в том числе с кнопкой принудительного открывания дверей, с двумя стрелками в разные стороны.
Папа хлопнул его по руке.
Несколько секунд они постояли между небом и землей, между лобби и своим этажом. Наконец, двери закрылись.
Последним, что я увидел перед тем, как створки триумфально сомкнулись, был улыбающийся блин большого кругляша и грустный оладушек маленького.
44. Чебурек
Всеми своими эндорфинами я обязан маме. Тот еще кладезь.
Как-то раз родители путешествовали на теплоходе по Волге.
Раздался звонок от мамы.
Мне не хотелось брать трубку, потому что я был очень голодный. Время приближалось к обеду, а я в рабочей суете еще даже не позавтракал. Но если не ответить, мама решит, что я лежу в Измайловском парке в канаве с простреленной головой.
Казалось бы, какая связь между звонком мамы и чувством голода. В некоторых семьях – прямая.
Дело в том, что любимый город моей мамы – Чебоксары. Чебоксары входили в программу родительского круиза. Я опасался, что мама в разговоре может случайно упомянуть это географическое название. Ведь при слове «Чебоксары» я моментально представляю себе чебуреки. Автоматически. Помимо своей воли. Так вот топорно у меня в голове соединены нейроны – чебуреки напрямую с Чебоксарами. Возможно, меня замкнуло еще в детстве после мультфильма про Чебурашку.
Я люблю чебуреки так же самозабвенно, как мама любит Чебоксары. Едва мой желудок слышит это слово (а мой желудок слышит, доказано), он начинает выделять желудочный сок, как полоумный. И мне сразу хочется есть.
Таким образом, услышать «Чебоксары» накануне обеда непозавтракавшим желудком было чревато для меня голодным обмороком.
«Але…» – неуверенно поднял я трубку.
«Сынок, – раздался счастливый мамин голос, – знаешь, где мы сейчас?»
«В Нижнем?» – с надеждой предположил я.
«Нет! В Чебоксарах!»
Я сглотнул слюну.
«Какое же это чудо – Чебоксары!»
Я сглотнул слюну.
«Представляешь, я дремала сегодня утром, папа вернулся в каюту с прогулки по палубе и кричит мне с порога: угадай, к какому городу мы сейчас подходим? Я даже подпрыгнула от радости и завопила, как девчонка: Чебоксары! Чебоксары! Чебоксары!»
«Мам, у меня вторая линия, я перезвоню», – сказал я и бросил трубку.
Мне показалось, что я проглотил гланды.
45. Дождь на КЗТЗ
Мистер Эндорфин – прекрасный попутчик в дальних путешествиях. Я имею в виду не живого человека (к сожалению, живой человек навсегда остался в рассказе Семы), а его учение, его кодекс.
У Мистера Эндорфина развита редкая дальнозоркость на местный колорит. Местный колорит есть в любой провинции. Это Москва, как жертва пластической хирургии, вся в подтяжках и ботоксе, уже давно утратила собственное лицо.
Этот колорит заметен везде: в архитектуре, наружной рекламе, подземных переходах, магазинах, освещении. Колорит даже в том, как висит над городом небо. Над каждым городом оно висит по-разному. Но больше всего колорита – в таксистах. Именно сквозь таксистов широко течет река народной жизни.
Однажды я ехал на такси из деревни на вокзал, к поезду. Прямо по простоволосой вечерней красоте.
Великолепие лугов и равнин не то что портил – под ноль уничтожал музыкальный репертуар таксиста, который он воспроизводил с флешки.
В большинстве песен слезливые дальнобойщики страдали по неприступным путанам.
Мое чувство прекрасного цеплялось за окрестные виды, повиснув над музыкальной бездной шансона. Я решил сосредоточиться только на видах, свернув уши в трубочку, что было несложно, так как они и без моей помощи сворачивались от блатных аккордов.
Закат был нарисован небрежно, в два мазка. Дым от костров лениво стелился по земле: ему, в отличие от меня, спешить было некуда. Одинаковые поля-близнецы мелькали мимо, некоторые с проседью каких-то белых трав. Холм с роскошной шевелюрой леса никак не мог разглядеть себя в маленьком зеркальце обмелевшего озера. Поправляя шелка на груди.
Последняя фраза проникла ко мне в мозг с элегантностью разрывной пули.
Никакое чувство прекрасного не могло больше удержать моего внимания на видах. Даже если бы рядом с моим такси бежал сам Ван Гог лично, показывая мне в окно что-нибудь свеженькое, я бы и на него не отвлекся.
Смертельно укушенный шансоном, я целиком отдался песне и следил за судьбой юной студентки, которая ранним утром уходила в туман неопределенности из постели коварного дальнобойщика, поправляя шелка на груди…
В другой раз, в Сочи, я вызвал такси, чтобы отправиться к местной достопримечательности – горе Ахун. Ко мне приехал обычный с виду молодой парень, как говорят в беллетристике, уроженец здешних мест. Он спросил, не помешает ли мне музыка.
«Нет», – ответил я, располагаясь на заднем сиденье.
А надо было сказать «помешает» и немедленно выйти. В тот момент это выглядело бы нелогично, но как много спасительных решений выглядят нелогично в первую минуту.
Таксист нажал на газ.
Мы доехали до подножия горы Ахун, я бы сказал, на несколько дней раньше срока. Таксист гнал с какой-то феноменальной сверхзвуковой скоростью, ни разу толком не притормозив, хотя иногда мы попадали в глухие пробки. Я чувствовал себя, будто в томике Пушкина: то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя. Такой коктейль из тошноты и адреналина.
Долетев до подъема на гору и резко остановившись, таксист внезапно повернулся ко мне и сказал, словно продолжая наш светский разговор (которого не было):
«„Такси” – мой любимый фильм. Не смотрели?»
Мог бы и не уточнять, право. Понятно, что не «Поющие в терновнике». А фильм «Такси» я, конечно, смотрел, но не подозревал, что однажды снимусь в нем в качестве статиста.
Я перевел дух и поправил под рубашкой вздыбленные кишки. Я не сомневался, что вверх, в гору, по серпантину, таксист не сможет ехать быстро, это же физика, дружок!
«Ну, а здесь уже можно и пристегнуться», – деловито сказал таксист, и сам начал пристегиваться.
Он сказал уже пристегнуться, УЖЕ! Да я в самом начале этого рвотного заезда не то что ремень безопасности, пардон, резинку от трусов поперек себя от страха натянул.
В панике я пристегнулся вторым ремнем заднего сиденья и стал напоминать революционного матроса с патронташем крест-накрест. Мысленно я перечитывал «Письмо матери» Есенина, как бы прощаясь.
Таксист, видимо, почувствовал мой животный, поросячий ужас.
«Да вы не бойтесь, – решил упокоить меня водитель, – сейчас в горку с ветерком поедем. Тут как раз трасса раллийная проходит, я ее хорошо знаю – пару раз выигрывал на ней».
И с этими словами таксист начал прокачивать педальку газа до истошного рева из-под капота и проверять, как ходит вверх-вниз ручник.
За секунду до того, как мой совершенно обычный сочинский таксист с бешеными буксами и свистом рванул по серпантину на скорости 120 км/ч на вершину горы Ахун, я, совершенно ахуневший, успел крикнуть ему:
«Вы кто?»
«Раллийный гонщик я, призер Краснодарского края», – ответил он и вдавил педаль газа в пол.
Однако самый колоритный таксист встретился мне в Курске.
Мой поезд прибыл туда рано утром. Я взял такси на площади у вокзала.
Почти сразу нас остановил инспектор ДПС.
«Куда так рано? На рыбалку?» – спросил таксиста инспектор.
«Да не, жена с утра любви захотела, – сострил таксист, – а какая в моем возрасте любовь, меня укачивает. Вот я и сбежал побомбить от греха».
«Это правильно. Ишь чего захотела. Какая любовь с утра – мы ж не в Америке».
«Во-во, гомосеки».
«Счастливого пути».
Вот так они и поговорили – инспектор ДПС и мой таксист.
Логики в их диалоге было минимум.
Но оба остались довольны друг другом.
Мы поехали дальше.
«Вот брехун!» – вдруг в сердцах воскликнул таксист.
Я напрягся: может, я не точно назвал адрес.
«Володька брехун!!!» – словно прочитав мои мысли, уточнил водитель.
Ничего себе, думаю. А у них тут в Курске гнездо оппозиции.
«Мой приятель Володька брехун», – снова конкретизировал таксист в ответ на мои домыслы.
У таксистов вообще развит навык телепатии, я это не раз замечал.
«Понимаешь, сегодня ночью сильная гроза была, ливень. У меня теща на даче, надеюсь, ее затопило к ядреной фене. А Володька, дружок мой, тоже таксист, только сейчас на площади мне втирал, что у него на КЗТЗ даже не покапало. А вот оно, КЗТЗ, мы по нему едем, смотри, какие лужи. Ну, брехун, вот брехун. И чего зря горбатого лепить – денег-то не прибавится».
Прав был мой таксист. Глубоко копнул в русский характер.
Русского человека хлебом не корми – дай обмануть ближнего по мелочи.
Маленькая бесполезная ложь – есть в меню русского человека такой десерт.