46. Старый конь
С каждым годом эндорфинов в крови все меньше, ворчунов все больше. «Ворчун» – это такой гормон старости. Он белит сединой, копает траншеи морщин и выкорчевывает эндорфины.
В каждый мой день рождения у меня с мамой происходит один и тот же разговор. Много лет подряд. Она меня поздравляет и спрашивает, как настроение у именинника. Я говорю, что настроение хреновое, ведь мне уже 42 (к примеру), я еще ничего не успел сделать, а Высоцкий в 42 уже умер (на любой возраст найдутся соответствующие примеры: люди крайне нестабильные существа). В ответ матушка незамедлительно выдает текст про то, что, мол, при чем тут Высоцкий, вон, Пушкин и Маяковский в 37, да ладно они, Лермонтов аж в 27 (к счастью, она не знает про знаменитый рокерский «Клуб 27», в противном случае наш разговор растягивался бы на полдня), да что Лермонтов, Веневитинов – тот вообще в 21!
Фирменная тирада моей мамы. Согласно ее деформированной любовью ко мне логике список рано ушедших и все успевших гениев каким-то магическим образом должен был утешить меня, уже достаточно пожившего и еще ничего не успевшего.
Сорок лет – это рубеж. Линия Маннергейма. Рубикон.
Я уверен, что если уважающий себя интеллигентный человек к сорока не спился, не ушел в монастырь (или хотя бы не женился – вариант монастыря лайтс) и не запутался в самооценке, как алкоголик в брюках, то он зря гонял эритроциты по венам. Внутренний мир каждого уважающего себя интеллигентного человека к сорока должен быть сложен, как у школьницы статус «ВКонтакте».
После сорока я стал старой жопой. Причем внезапно.
В последний вечер тридцати девяти я был молодой жопой, а в первое утро сорока – уже безвозвратно старой. В моей голове принялся без остановки причмокивать какой-то неприятный дедулька. Фабрика негодования со всеми цехами осуждения молодых перешла на круглосуточный режим работы.
Допустим, идет по улице хипстер. Обычный такой, нормальный, в трусах на босу ногу. А у меня в мозгу уже крутится-вертится:
«Тьфу, сколько их развелось, бородачей! Как будто из Ясной Поляны сбежало сразу сотни три юных Львов Толстых. Бездельники! Дармоеды! Вот сейчас как подбегу к нему сзади с пустым листком бумажки и спрошу: «Простите, молодой человек, это не у вас повестка в военкомат выпала?»
Полный коллапс для пенсионной космогонии – это парочки, целующиеся в метро. Тут же в череп изнутри стучится дедушка-дятел:
«Что за мерзость! Давай, давай, выгрызи ей гланды. Мама вообще знает, что твой язык сейчас не у тебя во рту?»
Все биеннале отгремели – тянет к Шишкину в тенечек и к Поленову в ряску.
Партизанка-старость подкрадывается незаметно. Только успевай замечать первые седые ласточки.
Однажды на хоккейной площадке перед началом игры я перепутал два близких по смыслу слова. Вместо «давайте без фанатизма» я произнес «давайте без энтузиазма». Товарищи по команде посмотрели на меня и сказали:
«Постой-ка ты лучше сегодня на воротах, дружок».
В другой раз меня обескуражил старый друг Сема. Я планировал купить машину и поинтересовался его мнением, подойдет ли мне двухдверный джип-Wrangler. Сема ответил, что Wrangler – это авто для молодых понтарей, чтобы в Калифорнии возить в багажнике на пляж доски для серфа и телок.
«Лучше «уазик» возьми», – добавил мой тактичный друг.
Из Семиного совета в тот день я сделал для себя сразу четыре вывода, один неутешительнее другого:
1. Я немолод.
2. Я не понтарь, то есть понтиться мне нечем.
3. Серфинг не для меня.
4. Я выгляжу как человек, которому можно посоветовать «уазик», не боясь при этом обидеть.
И еще я почему-то подумал о пасторе Шлаге, неуклюже уходящем на лыжах вдаль…
В какой-то момент я понял, что отстаю от жизни. Не успеваю за громыхающим трамваем современности. После нулей мир поменялся радикально. Нам, сорокалетним, сложно до конца осознать насколько. Чаты, боты, Инстаграм, селфи, фото еды…
Если бы тридцать лет назад кто-нибудь рассказал нам о советском студенте, который бродит по дворам своего микрорайона и распихивает по почтовым ящикам в подъездах только что проявленные снимки кабачковой икры и килек в томатном соусе, мы бы решили, что это личность масштаба Кащенко, не меньше.
Мне отчаянно захотелось запрыгнуть в последний вагон этого аэроэкспресса с зализанными контурами. Как перфекционист, я решил начать сразу со сложного – с молодежной онлайн-игры «League of Legends».
Это компьютерная игра по сети в реальном времени команда на команду. Из начинающих «геймеров», таких как я, система случайным образом формирует команды новичков. По сценарию игры нужно общими усилиями убивать врагов и захватывать их базы. Не овощные, а виртуальные, с башенками. Все персонажи в «League of Legends» – фантазийные. Лучники, маги, орки, драконы, одним словом, неземная красота. На этой красоте я, собственно, и погорел.
Я благополучно, за три с половиной часа, зарегистрировался, выдав системе всех своих родственников до пятого колена и предъявив анализы мочи за последние десять лет, и был с фанфарами зачислен в одну из команд.
Я размял пальцы, точь-в-точь Мацуев перед фортепиано, и уже собирался заварить себе чайку в ожидании начала битвы, как вдруг осознал, что битва уже пять минут назад началась. По экрану истерически мелькали разнообразные мифические создания. Я взялся за мышку и осторожно повел своего персонажа, брутального лучника, по экрану.
В «League of Legends» существует внутренний чат. С его помощью игроки общаются друг с другом. В этом чате мне почти сразу пришло сообщение:
«Ты почему, придурок, нам не помогаешь? Ты чего, упырь, там делаешь? Цветочки, дебил, нюхаешь?»
Мой корреспондент не озаботился знаками препинания (война же все-таки) и написал мне все это в режиме джойса, щедро приправив грамматическими ошибками.
Своим вопросом брат по виртуальному оружию поставил меня в затруднительное положение. Я не знал, как лучше ему ответить. Дело в том, что я действительно нюхал цветочки. В буквальном смысле. Точнее не я, а мой персонаж, брутальный лучник.
Попав внутрь игры, я аж ахнул от восхищения. Вокруг загадочно гудел древний лес, неверные тени колдовали под кронами, диковинные растения тянули ко мне свои тонкие пальцы. И все это под медитативную музыку. А я же человек впечатлительный. Естественно, я моментально впал в эстетический транс и вместо смертоубийства антиподов принялся медленно перемещать своего лучника от дерева к дереву, от цветка к цветку. Через минуту от моего кровожадного головореза не осталось и следа: по экрану порхал пылкий менестрель. Он романтично блуждал взглядом по сторонам, осматриваясь и даже любуясь. Возле озера, курящегося розовым, мой лучник почти потерял сознание от экстаза: так там было красиво. А в это время моих товарищей по команде в другом месте игровой карты, за десятки виртуальных километров от озера, цветов и деревьев, беспощадно истребляли враги. Кровь лилась рекой, отрезанные руки и ноги складировались в штабели: товарищам было не до романтики. Оказалось, в этой «League of Legends» на счету каждый игрок и каждая секунда времени.
Осознав глубину своего предательства, я вышел из игры. И тем самым, по меркам «League of Legends», совершил еще большее преступление. Ведь до окончания битвы покидать игру категорически запрещено: этим я поставил под удар свою недорезанную команду и мир во всем мире. Система не преминула немедленно сообщить мне об этом. А также о том, что я забанен по IP до третьего колена.
Я сидел перед компьютером, потерянный, и пытался представить, что в ту минуту творилось с другим членом нашей команды, моим собеседником в чате. Тем, который отважно бился за меня с врагами. Тем, которого по моей вине топтали ногами злобные орки. Ведь система немедленно доложила ему, что я не только проигнорировал его сообщение, но и банально смылся с поля боя.
Этот несчастный должен был как минимум лежать на своей клавиатуре с инфарктом. Хорошо, что основная аудитория «League of Legends» – школьники. А у школьников инфарктов не бывает.
Неприятно чувствовать себя динозавром. Глаза загребущи, а ручки коротки, и ходить тяжело: сзади постоянно что-то мешается.
Старый конь борозды не портит. Потому что он в ней лежит.
В начале 2000-х я купил в Лиссабоне портвейн.
Портвейн не совсем обычный: бутылка была моей ровесницей, 1975 года.
Долгие годы она стояла у меня дома на самых выставочных местах, за стеклом.
На каждой попойке тире празднике тире все-таки попойке друзья неизменно интересовались, когда же я этот раритетный портвейн открою.
А я в ранние годы вел довольно расхристанный образ жизни, жил с фундаментом набекрень, и все системообразующие события были у меня впереди.
Сначала я отвечал, что на тридцатилетие.
Потом, что на свадьбу.
Затем, что на рождение ребенка.
Вариантов было множество. Я не предусмотрел лишь одного: что однажды я брошу пить.
Бутылка до сих пор со мной, за стеклом.
Теперь мы стареем параллельно.