– А как же завтрак, босс?
– Поем в дороге. Выдай каждому по банке тушенки – мы и так потеряли много времени.
Над лесом розовело небо. Рассвело, можно было рассмотреть стрелки на часах: без двадцати пять.
– Поднимай бойцов, Раффи. Если проедем Мсапу затемно, потом двинемся ночью, будем дома к завтрашнему утру.
– Вот теперь вы дело говорите, босс.
Нахлобучив каску, Раффи ушел будить солдат, спящих на дороге под грузовиками.
Шермэйн тоже спала. Брюс просунул голову в окно «форда» и стал рассматривать ее лицо. Прядь волос, упавшая на губы, подрагивала от дыхания, задевая нос, отчего тот подергивался, как у кролика.
Брюса охватила непреодолимая нежность к девушке. Одним пальцем он убрал прядь с ее лица и улыбнулся.
«Если у тебя такое даже до завтрака, то все серьезно», – подумал он.
«А знаешь что, – тут же возразил он себе. – Мне нравится это ощущение».
– Эй, вставай, лежебока! – Он потянул ее за мочку уха. – Пора.
Колонна тронулась в путь только в половине шестого – почти час ушел на то, чтобы выбить остатки сна из шестидесяти человек и погрузить их в машины. Сегодня утром задержка уже не казалась Брюсу невыносимой. Он умудрился поспать четыре часа, хотя этого, конечно, недостаточно, чтобы восполнить двухдневное бодрствование.
Забыв про усталость, он чувствовал легкость и какое-то возбужденное, ярмарочное веселье. «Спешка ни к чему, дорога на Элизабетвиль свободна. К завтрашнему утру будем дома!»
– К мосту доберемся через час. – Он искоса взглянул на Шермэйн.
– Ты оставил там патруль?
– Десять человек, – ответил Брюс. – Подберем их, и следующая остановка – авеню дю Касаи, гостиница «Гранд-отель Леопольд II», номер 201. – Он улыбнулся. – И ванна – такая глубокая, что перельется через край, и такая горячая, что залезать в нее придется минут пять. Чистая одежда. Толстый бифштекс с французским салатом и бутылкой «Либфраумильх».
– На завтрак? – запротестовала Шермэйн.
– На завтрак, – весело ответил Брюс. Он помолчал, наслаждаясь мыслью. Дорога убегала вдаль, полосатая, как тигр, – на нее падали тени деревьев, освещенных низким солнцем. Сквозь пробитое лобовое стекло дул прохладный свежий ветер. Брюсу было хорошо. Груз ответственности больше не давил, рядом с ним сидела очаровательная девушка, начиналось прекрасное утро, а ужас последних нескольких дней почти забылся. Все было так, словно они ехали на пикник.
– О чем ты думаешь? – спросил он отчего-то притихшую Шермэйн.
– О будущем, – тихо ответила она. – В Элизабетвиле я никого не знаю и не хочу там оставаться.
– Вернешься в Брюссель? – спросил он. Вопрос был бессмысленным, потому как Брюс Керри имел вполне определенные планы на ближайшее будущее, которые распространялись и на Шермэйн.
– Думаю, да. Больше некуда.
– У тебя там родственники?
– Тетя.
– Вы тесно общаетесь?
Шермэйн горько рассмеялась:
– Очень тесно! Она приезжала в приют меня навестить – всего один раз за все эти годы. Привезла мне юмористическую книгу религиозного содержания, а еще велела чистить зубы и сто раз за день проводить расческой по волосам.
– И больше никого? – спросил Брюс.
– Нет.
– Тогда зачем возвращаться?
– А что еще делать? – спросила она. – И куда еще ехать?
– Жить. Ездить по всему свету.
– Ты это и собираешься делать?
– Именно это я и собираюсь делать, только начну с горячей ванны.
Брюс чувствовал, как между ними зарождается что-то. Оба это осознавали, но говорить об этом было рано. «Я поцеловал ее всего один раз, но этого было достаточно. Что будет дальше? Женитьба?» Сознание испуганно отшатнулось от этого слова, но тут же решило рассмотреть его поближе, подкрадываясь незаметно, как к опасному зверю, и готовое в любой момент убежать, как только оскалятся острые зубы.
Для кого-то семья – это благо. Укрепляет слабых, воодушевляет одиноких, направляет заблудившихся, пришпоривает утративших цель в жизни. И наконец, неоспоримый довод – дети.
Однако некоторые чахнут в серой камере брака. Без полета крылья слабеют и опускаются, глаза хуже видят, общение с миром происходит только сквозь окна камеры.
«А у меня уже есть дети. Дочь и сын».
Брюс оторвал взгляд от дороги и посмотрел на девушку, сидящую рядом, не находя в ней ни одного изъяна. Она красива нежной и хрупкой красотой, которая ценнее и долговечнее, чем крашеные волосы и большие задницы. Она неиспорченна. Страдания и трудности давно сопровождают ее на пути, они научили ее доброте и смирению. Она зрелый человек, знает жизнь, знает смерть и страх, добро и зло. Не верится, чтобы она жила в сказочном коконе, которые накручивают вокруг себя многие девушки.
Тем не менее она не разучилась смеяться.
«Возможно, – думал Брюс, – возможно. Но говорить об этом рано».
– Ты помрачнел, – весело заявила Шермэйн. – Ты опять как Бонапарт. А когда ты мрачный, у тебя нос становится большим и свирепым. Такой нос не подходит к твоему лицу. Наверное, когда заканчивали тебя творить, у них оставался всего один нос в запасе. «Слишком большой, – сказали они, – но последний. К тому же улыбка скрасит лицо». Вот тебе такой нос и достался.
– Ты знаешь, что невежливо смеяться над чужими слабостями? – Брюс уныло потер нос.
– Твой нос – все, что угодно, но только не слабость.
Она рассмеялась и придвинулась к нему поближе.
– Ты со своим идеальным носиком можешь нападать на мой, а крыть мне нечем.
– Не доверяйте мужчине, который легко говорит комплименты, потому что он наверняка говорит их каждой девушке. – Она придвинулась еще ближе, и теперь они почти касались друг друга. – Вы зря расходуете свои таланты, mon capitaine. Я неуязвима для ваших чар.
– Сейчас я остановлю машину и…
– Не сможете. – Шермэйн мотнула головой на двух солдат, сидевших на заднем сиденье. – Что они про вас подумают, Бонапарт? Это не лучшим образом скажется на дисциплине.
– Плевать на дисциплину! Через минуту остановлю машину и сначала отшлепаю тебя, а потом поцелую!
– Первая угроза меня не пугает, но в свете второй я, так и быть, оставлю твой бедный нос в покое.
Она слегка отодвинулась, и Брюс посмотрел на нее в упор. Под его прямым взглядом она смутилась и покраснела.
– Ничего себе! Ты знаешь, что невоспитанно вот так пялиться?
«Ну все, я опять влюбился, – подумал Брюс. – Хотя всего третий раз – каждые десять лет по разу. Пугает то, что придет боль – утонченная боль любви и мука потери».
Любовь, это обманчивое чувство, начинается где-то в пояснице. Как это знакомо, думаешь ты. Круглая задница, пара упругих грудей – и ты готов. Ведь это даже не рана, а так – ссадина. Если чешется, можно почесать. Немного бальзама – и все пройдет. Вот только оно не исчезает, а расходится ввысь и вширь, наполняя всего тебя, саднит и воспаляется все больше и больше. В животе горячо, в сердце трепет. Теперь опасно – ты уже неизлечим, никакой бальзам не поможет. На последней стадии чувство атакует мозг. Там уже не больно, а это самый плохой признак. Все ощущения обострены, глаза видят лучше, кровь бежит быстрее, вся еда вкусна, рот хочет кричать, а ноги – нестись вперед. Затем наступает эйфория: ты самый умный, самый сильный, самый мужественный мужчина во всей вселенной, десяти футов роста без ботинок.
«Кстати, а какого ты роста сейчас, Керри? – задумался Брюс и чуть не рассмеялся. – Наверное, настоящий великан: девять футов шесть дюймов, и вешу двадцать стоунов».
А как все заканчивается? Словами. Холодными словами. Слова убивают все. Они сжигают изнутри, обугливая и пожирая, оставляя после себя лишь дымящиеся развалины несбывшихся желаний и безумных поступков. Все заканчивается эгоизмом и безразличием. И словами. Всегда только словами. В конце приходят боль и уныние, и навсегда остаются шрамы. Или все заканчивается без суеты и ярости, осыпаясь и развеиваясь, как пыль на ветру. Остается лишь боль утраты.
«Я все это знаю слишком хорошо. Я уже два раза любил, и сейчас люблю снова. Может быть, хоть на этот раз такого не случится. Может быть, в этот раз все будет дольше. Конечно, ничто не вечно, даже жизнь. Может быть, на этот раз я это пойму и, если буду относиться трепетно, оно продлится всю жизнь».
– Мы уже почти у моста, – сказала Шермэйн, и Брюс вздрогнул. Мили незаметно умчались, лес по сторонам дороги стал гуще и темнее, а ближе к реке – насыщенно-зеленым.
Брюс поехал медленнее, и лес обступил их с двух сторон, образовав темно-зеленый туннель. Еще один поворот – и они выехали на открытую местность, где шоссе сходилось с железной дорогой и бежало бок о бок с полотном к массивному деревянному мосту.
Брюс остановил «форд», выключил двигатель. Вместе с Шермэйн они рассматривали стену джунглей на противоположном берегу реки, заплетенном лианами, почти касающимися зеленой воды. Из берегов напротив друг друга торчали обугленные обрубки моста, словно руки разлученных возлюбленных, а в широкой пропасти между ними вниз по течению вился дым.
– Моста нет, – сказала Шермэйн. – Его сожгли.
– О Боже, – простонал Брюс. – Только этого не хватало!
Невероятным усилием он перевел взгляд от черных останков моста на непроходимые джунгли, тихие и зловещие, обступившие их со всех сторон, всего в ста футах от «форда».
Шермэйн потянулась к ручке дверцы.
– Не выходить из машины! – рявкнул Брюс. – Подними стекло, живо! Они там выжидают. – Он указал на густой лес.
Позади них из зеленого туннеля выехал первый грузовик. Брюс выскочил из машины и побежал навстречу.
– Не выходить, оставайтесь в кабинах! – закричал он и побежал вдоль колонны, повторяя приказ. Добравшись до грузовика, где сидел Раффи, он вскочил на подножку и скользнул внутрь, захлопнув за собой дверцу.
– Мост сожгли.
– А что с ребятами, которых мы здесь оставили?
– Еще не знаю, но скоро выясним. Езжай вдоль колонны, я хочу со всеми переговорить.
Через полуоткрытое окно он отдал приказания каждому водителю, и спустя десять минут грузовики съехались тесным кругом – таким лагерем располагались предки Брюса еще сто лет тому назад.
– Раффи, достань брезент, натянем его сверху, чтобы получилась крыша. Не хочется, чтобы на головы сыпались стрелы.
Сержант-майор отобрал шестерых солдат, и они принялись за работу, разворачивая тяжелую парусину.
– Хендри, по два человека под каждый грузовик. Поставь пулеметы – нас могут штурмовать.
Охваченный приготовлениями к обороне, Хендри даже не огрызнулся, как обычно, а собрал своих людей. Они заползли на животе под грузовики, выставив винтовки наружу – навстречу молчаливым джунглям.
– Огнетушители – в центр, чтобы были под рукой. Нас опять могут попытаться поджечь.
Двое солдат побежали к кабинам и принесли два огнетушителя.
– А мне что делать? – спросила Шермэйн.
– Помалкивай и не мешай, – сказал Брюс и, повернувшись, побежал помогать команде Раффи с брезентом.
Через полчаса лихорадочных приготовлений Брюс остался доволен возведенными укреплениями.
– Это должно их сдержать. – Брюс стоял в центре лагеря вместе с Раффи и Хендри, глядя на зеленую брезентовую крышу над головой и тесно прижатые друг к другу грузовики по окружности. «Форд» поставили у самой цистерны – его не включили в круг обороны, потому что из-за своих небольших размеров он мог стать слабым местом в укреплениях.
– Жарко здесь будет. Да и слишком людно, – проворчал Хендри.
– Знаю. – Брюс посмотрел на него. – Может, тебе подождать снаружи, чтобы тут стало полегче?
– Хорошая шутка, сейчас умру от смеха, – ответил Уолли.
– Что теперь, босс? – Раффи облек в слова вопрос, который задавал себе Брюс.
– Мы с тобой осмотрим мост, – сказал Брюс.
– Хороши вы будете: в куртках, а из них стрелы торчком, – ухмыльнулся Уолли. – Я же не переживу!
– Раффи, возьми нам штук по шесть противохимических накидок. С сотни футов стрелы их не пробьют. И каски, конечно.
– Есть, босс.
Под шестью слоями прорезиненного брезента было жарко, как в сауне. Брюс чувствовал, как с каждым шагом из всех пор брызжет пот и стекает по спине и бокам. Вместе с Раффи они покинули лагерь и пошли по дороге к мосту.
Из-за многочисленных слоев накидок Раффи стал еще больше и теперь напоминал доисторического монстра на последнем сроке беременности.
– Раффи, тебе не холодно? – спросил Брюс, ощущая потребность в шутке.
Джунгли, обступающие их со всех сторон, действовали на нервы. Возможно, он недооценил мощь стрелы, хоть и сделанной из тростника, но с остро заточенным железным наконечником, обильно смазанным ядом.
– Да я весь дрожу, – проворчал в ответ Раффи. Пот стекал у него по лицу и капал с подбородка.
Они еще не приблизились к мосту, а в нос им ударил запах разложения. В сознании Брюса каждый запах имел свой цвет. Этот был зеленый, как верхний слой начавшего гнить мяса. Тяжелое зловоние опускалось на них, заползая в горло и покрывая язык маслянистой приторностью.
– Догадываюсь, что это! – Раффи словно выплюнул эти слова, пытаясь избавиться от ужасного привкуса во рту.
– Где они? – выдавил Брюс, задыхаясь от жары и от необходимости дышать отравленным воздухом.
Они дошли до берега, и ответ на вопрос Брюса предстал на узкой песчаной полосе.
Вдоль кромки воды еще дымились кострища, а ближе к лесу стояло сооружение из шестов. Секунду-другую Брюс не мог сообразить, для чего они предназначены, но потом все понял: такие конструкции встречаются в охотничьих лагерях по всей Африке – поперечная жердь, закрепленная между двумя шестами. Это разделочная стойка! На поперечину кожаной веревкой за задние ноги подвешивают добычу и одним взмахом ножа выпускают кишки.
На этих стойках разделывали совсем другую добычу – его бойцов. Он посчитал веревки. Десять. Значит, ни один не спасся.
– Раффи, прикрой меня. Я пойду посмотрю. – Он сам наложил на себя такое наказание. Это были его люди, и он их оставил здесь.
– Есть, босс.
По хорошо протоптанной тропинке Брюс спустился вниз. Запах стал совершенно невыносимым. Нашелся и его источник. Между разделочными стойками на земле бесформенная масса человеческих останков шевелилась от огромного количества ползающих по ней мух. Внезапно насекомые взлетели, покружились облаком и опустились обратно.
Одна муха, облетев вокруг головы Брюса, села ему на руку. Синеватое, словно поблескивающее металлом тельце, сложенные крылья. Она присела на задние лапы, а передние подняла и стала тереть друг о друга. Брюса затошнило, и он согнал муху.
Вокруг кострищ были разбросаны кости, рядом с ногой Керри лежал раскроенный череп.
Брюса опять замутило, и на этот раз комок рвоты подобрался к самому горлу – кислый и теплый. Он сглотнул, отвернулся и вскарабкался наверх, где ждал его Раффи. Некоторое время он стоял, пытаясь перебороть тошноту, и наконец выговорил:
– Ладно, это все, что я хотел знать.
И они пошли назад к лагерю.
Сидя на капоте «форда», Брюс глубоко затягивался сигаретой, пытаясь заглушить привкус смерти.
– Наверное, они ночью проплыли вниз по течению и забрались по опорам моста. Канаки с ребятами даже ничего не подозревали, пока балуба не появились сразу со всех сторон. – Он снова затянулся и выпустил дым через ноздри, дезинфицируя носоглотку. – Я должен был знать. Я должен был предупредить Канаки…
– Они что, действительно съели всех десятерых? Ну дают! – Даже Уолли Хендри был поражен. – Хотел бы я взглянуть. Ну и зрелище, наверное.
– Прекрасно! – Голос Брюса внезапно стал жестким. – Вот ты и будешь ответственным за похороны. Наведешь там порядок, прежде чем начнем ремонтировать мост.
Уолли только спросил:
– Прямо сейчас?
– Нет, – рявкнул Брюс. – Вы с Раффи на двух грузовиках поедете в Порт-Реприв и привезете материалы для починки моста.
Оба с восторгом посмотрели на Брюса.
– Я даже не подумал об этом, – сказал Уолли.
– В гостинице и в штабе полно балок для крыши, – улыбнулся Раффи.
– Гвозди, – сказал Уолли так, словно речь шла о самом главном. – Нужны гвозди.
Брюс перебил их:
– Сейчас два часа. К вечеру доберетесь до Порт-Реприва, с утра соберете материалы и вернетесь к завтрашнему вечеру. Возьмите грузовики, проверьте, есть ли в баках горючее. Вам понадобятся человек пятнадцать: пять солдат на случай опасности и десяток гражданских.
– Достаточно, – согласился Раффи.
– Захватите две дюжины листов гофрированного железа. Во время работы используем их как защитный экран от стрел.
– Да, хорошая идея.
Они обсудили подробности плана, выбрали людей, нагрузили машины и вывели их из оборонного круга в направлении Порт-Реприва.
Внезапно у Брюса заболели глаза, он почувствовал непреодолимую усталость от недостатка сна, от жары и от эмоционального напряжения последних четырех дней. Он еще раз обошел лагерь, проверяя, все ли на месте, перебросился несколькими фразами с бойцами и, спотыкаясь, поплелся к «форду». Забравшись на переднее сиденье и положив рядом каску с винтовкой, он опустил голову на руки и тут же заснул.