Заключительным аккордом недели стала организованная Шоном Кортни охота на бушбока.
В домик на улице Проти Шон с Дирком прибыли на рассвете. Их одели в грубые охотничьи одежды; в фургоне, запряженном мулами, у ног Шона лежали кожаные футляры с ружьями. Чтобы решить простую задачу и переместить Руфь, Аду и ее девушек из дома в карету, понадобилось не менее пятнадцати минут. Это было примерно то же самое, что загонять кур в курятник. Возбужденно кудахтая и суетясь, они неторопливо двигались по дорожке к карете, а Шон подгонял их, шагая позади. То одна, то другая вдруг негромко вскрикивала и поворачивала обратно к дому под тем предлогом, что забыла зонтик или корзинку с вязаньем, и общее движение вперед снова расстраивалось.
Когда такое случилось в третий раз, терпение Шона лопнуло. Он вдруг взял и сердито рявкнул. Дамы испуганно притихли, а две из них даже чуть не заплакали.
– Не кипятись, дорогой, – попыталась успокоить его Ада.
– А я и не кипячусь, – отозвался Шон дрогнувшим от напряжения голосом, стараясь держать себя в руках. – Но если на счет «десять» вас не будет в карете, я, пожалуй, начну.
Все расселись по местам на счет «пять», и Шон, в раздражении ставший похожим на взъерошенного петуха, погнал карету в сторону загонов для скота.
На поле возле загонов уже стояли беспорядочной кучей кареты и запряженные мулами фургоны, несущие в себе все население ледибургской округи. Шон рысью протрусил мимо, раздавая направо и налево приветствия и обмениваясь репликами. Поджидающие экипажи выстраивались вслед за ним в цепочку, и длинный конвой покатил в сторону фермы Махобос-Клуф. Большая охота началась.
В середине этого каравана кто-то заиграл на гармошке и запел. Остальные экипажи один за другим подхватывали; в хор голосов вплетались топот копыт, смех и скрип колес.
Раздражение Шона постепенно улеглось. Девочки Ады, сидя на заднем сиденье, пели «Boland Se Nooinentje». Дирк спрыгнул с кареты и вместе со стайкой мальчишек из города побежал впереди лошадей. Руфь неуверенно коснулась ноги Шона; он повернулся к ней, улыбнулся, и она облегченно улыбнулась в ответ.
– Какой прекрасный день, Шон.
– Ты меня прости, я чуть не испортил его… – отозвался он.
– Какая чепуха!
Она подвинулась к нему ближе, и он вдруг почувствовал, что совершенно счастлив. Все неприятные моменты, связанные с приготовлениями, стоили одного этого мгновения. Руфь рядом с ним тихонько засмеялась.
– Ты чего смеешься? – спросил Шон и взял ее за руку.
– Просто так. Захотелось, и все, – ответила она. – Смотри, сколько кругом зелени.
Она сказала это, чтобы заставить его отвернуться, и тогда она сможет спокойно разглядывать его лицо. Уловка сработала.
– Земля сейчас кажется совсем юной, – сказал он, оглядываясь вокруг.
В глазах его светилась мягкая доброта, которую Руфь так хорошо знала и понимала. К этому времени она успела изучить многие нюансы его настроения, а теперь училась вызывать или менять их. Человек он был очень простой, и в этой простоте заключалась его сила. Он как горный утес, думала Руфь. Всегда знаешь, каким он будет ранним утром, когда на него упадут первые лучи солнца. Знаешь, что при южном ветре вершина утеса скроется в дымке, а вечером на его склонах с темно-синими трещинами лягут узорные тени. И еще всегда знаешь, что очертания этого утеса незыблемы, что он не изменится никогда.
– Я люблю тебя, мой утес, – прошептала она, предчувствуя его изумление.
– Что ты сказала? – спросил он, и в самом деле изумленно глядя на нее.
– Я люблю тебя, мой мужчина, – поправилась она.
– О-о-о… Я тоже люблю тебя.
«А сейчас вот он немного смутился, – подумала она. – О боже, я готова проглотить его целиком! Если бы можно было сейчас потянуться и поцеловать его перед всеми остальными!..» Эта мысль ей очень понравилась, и она с удовольствием смаковала ее.
– Ну, какую проказу снова придумала? – буркнул он.
В чем дело? Утесу не полагается так безошибочно читать ее мысли. Застигнутая врасплох, она изумленно смотрела на Шона. Утес неожиданно проявил себя, – оказывается, когда она на него смотрит, он в точности понимает все, что она чувствует.
– Никакую, – смутилась Руфь. – Ничего я…
Не успела она сообразить, что именно он имеет в виду, как он полуобернулся к ней, легко поднял и усадил к себе на колени.
– Шон, что ты делаешь! – ахнула она.
Но ее протесты утонули в смехе девушек и Ады, одобрительных криках и аплодисментах из других экипажей, как ни брыкалась, как ни сопротивлялась она, как ни пыталась, упершись одной рукой ему в грудь, оттолкнуть Шона, а другой удержать шляпу на голове.
Когда он снова усадил ее рядышком, волосы ее распустились и упали на спину, шляпа слетела, щеки и уши пылали. Поцелуй получился что надо.
– В самое яблочко, Шон!
– Повторить! Еще разок!
– Взять его под арест!
Эти крики и смех только усиливали ее смущение.
– Да ты чудовище! – прошептала Руфь, пытаясь хоть шляпой прикрыть пылающие щеки. – У всех на виду!
– Во-от! Будешь знать, как проказничать, любовь моя!
Тут она уже несколько усомнилась, действительно ли она знает очертания своего утеса.
Кавалькада свернула с главной дороги на ухабистую грунтовку, по броду переправилась через реку, взобралась на противоположный берег и рассыпалась между деревьями. Слуги, которые ждали этой минуты еще с вечера, побежали к лошадям хозяев. Из каждого экипажа высыпала куча ребятишек и собак, а за ними, уже более степенно, сохраняя чувство собственного достоинства, вышли взрослые. Женщины, ни секунды не колеблясь, направились к двум огромным, разбитым между деревьями шатрам, а мужчины принялись доставать и снаряжать оружие.
Все еще сидя на передней скамейке фургона, Шон открыл лежащий у его ног кожаный футляр, и, пока руки его автоматически прилаживали стволы к казенной части двустволки, он позволил себе критически и не без некоторого удовлетворения оценить результаты своих приготовлений.
Он выбрал это место не только из-за рощи жасминовых деревьев, дающих тень и прохладу, а землю под ногами устилающих мягким ковром опавших листьев, и не только из-за близости звонко журчащего ручья, где их животные всегда могут напиться; дело в том, что всего в пятнадцати минутах ходьбы находилось место охоты.
За пару дней до этого события несколько зулусов под руководством Мбежане вырубили весь подлесок, очистили пространство между деревьями, установили шатры, столы на козлах, выкопали ямы для костров, чтобы готовить еду, и даже построили в зарослях высокой травы два туалета, рассудительно выбрав места для них подальше, вне поля зрения основного лагеря.
Уже пылали в ямах толстые бревна, которые к полудню должны прогореть и превратиться в пласты горячих углей. Столы, вокруг которых уже вовсю суетились женщины, ломились от еды. Здесь сейчас наблюдалась большая активность – в основном, правда, она проявлялась в разговорах.
К Шону потянулись мужчины из других фургонов; они затягивали на поясах патронташи и, держа на весу ружья, перекидывались замечаниями, стараясь под беззаботностью спрятать свое возбуждение. По поручению Шона Дирк собрал всех мальчишек, которые еще не доросли до того, чтобы держать ружье, но уже вышли из того возраста, когда дети цепляются за юбки женщин. Эти даже не пытались скрывать своего волнения. Вооружившись сикелами (так зулусы называли боевые дубинки), они так и норовили отбиться от рук и превратиться в неуправляемое стадо. Один мальчонка уже громко плакал, потирая след от удара сикелой каким-то озорником.
– Так, молчать! Всем слушать меня! – крикнул Шон. – Пойдете с Дирком в загонщики! Но помните: как только начнется охота, держать шеренгу и слушать, что вам говорят. Если увижу, что кто-то отстает или забегает вперед, лично из него дух вышибу. Всем понятно?
Речь получилась довольно длинной, тем более что пришлось кричать, и лицо Шона раскраснелось. Зато слова его прозвучали так убедительно, что в ответ он услышал почтительный хор мальчишеских голосов:
– Да, мистер Кортни!
– Тогда марш отсюда!
С воплями, перегоняя друг друга, они прыснули сквозь деревья, и в лагере воцарилась относительное спокойствие.
– Черт побери, какой там бушбок, от этой банды в панике бросится наутек и слон, и буйвол, да и лев тоже, – шутливо заметил Деннис Петерсен. – А как насчет наших позиций, а, Шон?
Шон помолчал. Заговорил, только убедившись, что все внимательно его слушают.
– Сначала будем прочесывать ущелье Эландс-Клуф, – объявил он. – Мбежане и еще две сотни зулусов ждут сигнала в самом начале ущелья. Стрелки занимают места на выходе из него.
Шон помолчал.
– Так как насчет наших позиций? – повторил вопрос Деннис.
– Терпение. Терпение, – осадил его Шон. – Я понимаю, что повторять правила безопасности особой необходимости нет, но… – И он тут же приступил к их повторению: – Значит, так, никаких винтовок, только ружья. Каждый стреляет прямо перед собой в секторе не более сорока пяти градусов. Стрелять в сторону категорически запрещается. Особенно это касается вас, ваше преподобие!
Джентльмен, который славился своей стрельбой без разбору и куда попало, сразу сконфузился.
– Услышите мой свисток – значит загонщики совсем близко. Немедленно поднимаем стволы и разряжаем оружие.
– Да хватит, Шон, и так уже поздно.
– Давайте начинать, что ли…
– Хорошо, – согласился Шон. – Значит, я стою посредине.
Послышался ропот согласия. Это было справедливо, лакомый кусочек должен достаться человеку, который организовал охоту, с этим никто не спорил.
– Левый фланг по порядку: после меня преподобный Смайли – Всемогущий Господь, разумеется, больше всего дичи пошлет как раз на него, и я тоже смогу попользоваться.
Раздался дружный смех, все повернулись к Смайли, который не знал, то ли протестовать против явного богохульства, то ли радоваться, что ему так повезло.
– Потом идут по-порядку Ронни Пай, Деннис Петерсен, Ян Вермаак, Джеральд и Тони Эразмы – вы двое сами разберитесь по-братски, кто где встанет, – потом Ник…
Шон продолжил перечислять имена, сверяясь со списком. Список был составлен в строгом порядке в соответствии с положением этих людей в высшем обществе Ледибурга, с учетом их точного баланса богатства и влиятельности, известности и возраста. Его составляла Ада, Шон только поставил свое имя в центре – она не доверяла его чувству, с которым он оценивал социальную значимость людей, и была права.
– Это касается левого фланга. – Шон поднял глаза от списка.
Он был так поглощен чтением, что не почувствовал, как вокруг возникла атмосфера напряженного ожидания. Какой-то одиночный всадник пересек брод и теперь шагом приближался к лагерю на своей великолепной породистой лошади. Вот он спешился, слуги приняли и увели его коня. И теперь он, с ружьем в руке, направлялся к фургону Шона.
Шон поднял голову и сразу заметил нового человека. Он удивленно смотрел в его сторону, и вдруг его охватила бурная радость; зародившись в груди, она поднялась вверх и расцвела на лице широкой улыбкой.
– Гарри, как я рад, что ты тоже пришел! – невольно воскликнул он.
Но лицо Гарри оставалось непроницаемым. Он холодно раскланялся со всеми. «Ничего, ничего, главное, что он пришел, – радовался Шон. – Он ведь сам пришел. Теперь дело за мной».
– Гарри, можешь встать справа, рядом со мной.
– Спасибо, – ответил Гарри и наконец улыбнулся, но улыбка его напоминала холодную гримасу; он тут же отвернулся и заговорил с кем-то из стоящих поблизости.
По толпе собравшихся пробежал тихий шумок разочарования. Все ожидали чего-нибудь более интересного. Вражда между братьями Кортни, окруженная какой-то тайной, ни для кого не составляла секрета. Но что поделаешь… Напряженность спала, и все снова приготовились слушать список Шона. Наконец Шон закончил, спрыгнул с фургона на землю, и все сразу же разошлись. Шон поискал глазами Гаррика и увидел его далеко впереди, чуть ли не во главе длинной цепочки людей, протянувшейся по протоптанной дорожке, которая вела к ущелью Эландс-Клуф.
Цепочка двигалась быстро, охотники с нетерпением спешили занять свои места. Шон понял: если он не побежит, то не сможет обойти идущих впереди и догнать Гарри. «Подожду, когда доберемся до места, – решил он. – Боже мой, какое чудесное завершение этой недели. У меня теперь есть Руфь, а теперь… если бы только можно было вернуть брата, а вместе с ним и Майкла!»
Из закраины ущелья Шон посмотрел вдаль. Глубокая щель долины, мили в две длиной и с этой стороны ярдов пятьсот в ширину, медленно сужалась кверху и где-то высоко заканчивалась равнинной возвышенностью. Она вся густо заросла темно-зеленым кустарником, по-видимому совершенно непроходимым, над которым в отчаянной попытке достичь солнечного света тянулись к небу несколько высоких деревьев. Толстые стебли вьющихся растений и лиан, словно щупальца гигантского осьминога, выползали из темных кустарниковых зарослей, опутывая их в попытке прижать к земле. Здесь, на закраине, воздух был сух и благотворен, там же – смраден, пропитан испарениями сырой земли и гниющих растений.
Охотники замешкались и сбились в кучу у самого входа в долину, словно никому не хотелось двигаться дальше и оказаться в сыром и влажном неуюте ущелья. Прикрывая глаза от солнечного света, они всматривались вперед, туда, где в самом начале теснины на фоне весенней зеленой травы едва виднелись загонщики, словно цепь темных пятнышек.
– А вон и мальчишки идут, – протянул руку один из них.
Наверху, над самым ущельем, Дирк вел свою банду вперед.
Шон подошел к брату.
– А что, Гарри, как дела у тебя в Теунис-Краале? – спросил он.
– Неплохо.
– Слушай, я прочитал твою книгу – превосходная вещь, я так считаю. Уверен, она заслуживает тех отзывов, которые получила в Лондоне. Лорд Кейстербрук в своем письме просил меня передать тебе, что заключительная глава дает Военному министерству много пищи для размышлений. Ты молодец, Гарри.
– Спасибо.
Но в ответе Гарри неуловимо чувствовалась холодность. Он явно не желал продолжать разговор.
– А Майкл с тобой сегодня не поехал?
– Нет.
– А почему, Гарри?
Гарри в первый раз улыбнулся холодной, презрительной улыбкой:
– Не захотел.
– Да?
Лицо уязвленного Шона на мгновение исказилось, но он овладел собой и повернулся к остальным:
– Все, джентльмены, идем занимать места.
Все рассыпались цепью, встали на свои позиции и притихли в мрачной застойной жаре зарослей. Каждый видел своих соседей только в виде неясных фигур среди листвы, лиан и стволов упавших деревьев. Отчетливо виднелось мало что: край шляпы, металлическая деталь оружия, отразившая случайно упавший на нее луч солнца, человеческая рука, застывшая в просвете между листьями. Тяжелую, как и жара, тишину время от времени нарушали только беспокойное шуршание ветки, торопливо подавленный кашель, щелчок ружейного затвора.
Шон положил палец на обе собачки ружья и взвел их; подняв стволы к закрытому шатром листьев небу над головой, сделал два быстрых выстрела, один за другим. Их низкие раскаты ударили по обе стороны долины, эхо отразилось от каменных стен и рассыпалось. Затем снова воцарилась тишина.
Шон стоял неподвижно, стараясь как можно внимательнее прислушиваться к малейшему звуку, но слышал только негромкое жужжание какого-то насекомого и резкий, испуганный крик птицы турако. Он пожал плечами, понимая, что расстояние в две мили и густая растительность полностью заглушают крики загонщиков и стук их палок по стволам кустов. Но движение они уже начали, в этом он не сомневался, до них наверняка донеслись его сигнальные выстрелы. Он представил себе, как идут, растянувшись в линию, две сотни черных мужчин и кое-где между ними белые мальчишки, как снова и снова повторяют один и тот же риторический вопрос, столь же древний, сколько существует загонная охота.
– E’yapi? – и снова: – Е’yapi? – Это слово с ударением на первом слоге произносится пронзительно, почти с визгом.
– E’yapi? Куда ты идешь?
Между Шоном и загонщиками в этом клинообразном, густо заросшем пространстве скоро послышится первое беспокойное движение. Грациозные животные с серыми пятнами на боках испуганно вскакивают со своих потайных лежбищ на подстилках из опавшей листвы. Отточенно-острые, растопыренные парные копытца под весом напрягшихся мускулов глубоко вонзаются в лиственный перегной почвы. Настороженно поднимаются и разворачиваются вперед ушки, блестят черные, словно атласные, влажные глаза, дрожат и принюхиваются блестящие ноздри, закрученные штопором рога закинуты к спине. Они нерешительно застыли на месте, готовые в любую секунду броситься вперед.
Шон открыл затвор, и в нос ему ударил запах сгоревшего пороха; со звоном выскочили пустые гильзы, и на Шона уставились пустые зенки казенной части. Он извлек из поясного патронташа два новых патрона, вставил, закрыл ружье и перевел собачки на предохранительный взвод.
Сейчас они пойдут. Сначала самки, рыжевато-коричневые и с пятнами, как косули. Они бегут по долине, а рядом с ними – длинноногие детеныши. За ними самцы, большие и черные; они крадутся неслышно, как тени, припадая к земле и закинув рога к спине. Уходят подальше от неясных криков и шума, уводят своих самок с детьми от опасности – и ведут их прямо на поджидающие их стволы.
– Уже что-то слышно! – прозвучал сдавленный голос преподобного Смайли, – наверно, жесткий воротничок священника, бледным пятном маячивший в полумраке, мешал ему говорить.
– Заткнись, дурак!
Такое замечание лицу духовного звания могло поставить под серьезный удар шансы Шона обрести вечное блаженство. Но, как оказалось, беспокоиться совершенно не стоило, поскольку пара его ласковых слов утонула в двойном грохоте выстрела Смайли, столь непристойно громком, что Шон подпрыгнул от неожиданности и едва устоял на ногах.
– Ну что, попал? – спросил он дрожащим от испуга голосом.
Ответа он не получил.
– Слышь, преподобный… я говорю, попал? – повторил вопрос Шон.
Лично он не видел и не слышал ничего такого, что могло бы даже при самом богатом воображении вызвать в ком-либо хоть малейшее подозрение, что где-то рядом прячется бушбок.
– Боже мой… я же готов был поклясться… – послышался голос Смайли, будто из преисподней. – Господи… неужели я ошибся?
«Начинается», – обреченно подумал Шон.
– Если кончатся патроны, ты скажи, не стесняйся, – тихо проговорил он и усмехнулся, услышав в ответ уязвленное молчание Смайли.
Выстрелы, должно быть, заставили зверей повернуть обратно, в сторону загонщиков; теперь они начнут беспорядочно кружить на месте, ища проход, по которому можно спастись. Не исключено, что они бросились в разные стороны, чтобы прорваться на флангах. Как бы в подтверждение его мыслей послышался выстрел слева, затем еще один, а потом еще два справа.
Похоже, потеха пошла не на шутку.
Короткий промежуток тишины – и Шон услышал загонщиков, их взволнованные крики, приглушенные, но настойчивые.
Впереди сквозь завесу ветвей он заметил какое-то движение – мелькнуло темно-серое пятно. Он вскинул ружье и выстрелил, приклад ударил в плечо, и в зарослях подлеска раздался глухой удар упавшего тела, звуки бьющихся о землю ног.
– Готов! – закричал Шон.
В зарослях ежевики он увидел поднятую голову и переднюю часть самца-подростка, который продолжал судорожно бить ногами. Из открытого рта у него струилась кровь, копыта царапали покрытую мертвыми листьями землю, оставляя на ней борозды. Он еще раз выстрелил, чтобы зверь долго не мучился, и тот затих. Голову бушбока покрывали мелкие ранки от дроби, веки еще дрожали предсмертной дрожью, из ноздрей потоком текла кровь.
А со всех сторон раздавался несмолкаемый грохот ружейных выстрелов, слышались крики загонщиков и ответные возгласы стрелков, треск кустов, среди которых метались испуганные животные.
В открытый просвет перед ним вдруг выскочил крупный самец, сам черный и страшный, как адское существо, рога с тремя завитками, с затравленным взглядом выпученных от дикого ужаса глаз; он резко остановился, тяжело дыша и широко расставив передние ноги.
Податься вперед, взять на мушку его вздымающуюся грудь и выстрелить – дело считаных секунд. Удар приклада в плечо, длинное облако синего дыма. Плотный заряд крупной дроби с короткого расстояния сбивает животное с ног. Быстро, точно и наповал.
– Еще один готов!
И еще один зверь вломился прямо в шеренгу стрелков; ослепший от страха, он выскочил из зарослей чуть ли не нос к носу с Шоном. А-а-а, это самка, и у самых ног ее детеныш – ладно, пусть уходит.
Заметив Шона, самка взяла влево, сунувшись в промежуток между Шоном и Гарриком. Он проводил ее взглядом и вдруг увидел брата. Гаррик оставил свою позицию и приближался к Шону. Вот он слегка присел, обеими руками держа ружье со взведенными курками и не отрываясь глядя на Шона.
Когда началась стрельба, Гаррик тихо ждал, сидя на мягком, прогнившем, покрытом мхом и белесым лишайником стволе упавшего дерева. Он достал из внутреннего кармана куртки серебряную, инкрустированную сердоликом фляжку. От первого глотка на глаза навернулись слезы и онемел язык, но он с усилием пропустил напиток сквозь горло и опустил фляжку.
Он отобрал у меня все, что у меня было ценного.
Ногу…
Гарри опустил взгляд на торчащий перед ним протез; каблук его зарылся во влажные прелые листья. Он быстро поднял фляжку и, закрыв глаза, снова глотнул обжигающее рот и горло бренди.
Жену.
Перед закрытыми глазами в красноватом мраке он снова увидел эту картину: в изорванной одежде она лежит на кровати, с посиневшими, распухшими губами, – это тоже работа Шона.
Мужское достоинство: из-за того что он сделал с ней, Анна не позволяла мне больше никогда к ней даже притрагиваться. До этого момента у меня была хотя бы надежда. Но сейчас мне сорок два года, а я еще девственник. И уже не исправишь, слишком поздно.
Мое положение: если бы не Шон, эта свинья Эйксон ни за что не вышвырнул бы меня в отставку.
А теперь он хочет забрать у меня еще и Майкла.
Он снова вспомнил об охватившем его предчувствии надвигающейся беды, когда Анна сообщила ему, что неподалеку от Теунис-Крааля она встретила Майкла и Шона вместе. Это началось еще тогда, и каждое новое незначительное происшествие добавляло сюда свою лепту. Он помнил тот день, когда Майкл широко раскрытыми глазами смотрел на выцветшие, жирные буквы записей в книге учета скота в кожаном переплете.
– Это что, почерк дяди Шона? – спросил он.
А изношенное седло, которое Майкл нашел на сеновале над стойлами? Он тщательно вычистил его, заново прошил соединения, приладил новые ремни для стремян и целый год ездил на нем. Пока Гарри не заметил написанные грубыми буквами инициалы «Ш. К.». В ту же ночь Гарри бросил это седло в топку водогрейного котла.
Восемь месяцев назад, в день рождения Майкла, когда ему исполнился двадцать один год, Гарри позвал его в обитый панелями кабинет Теунис-Крааля и, хотя ему очень не хотелось этого делать, сообщил-таки Майклу об оставленном ему Шоном наследстве. Майкл взял потрепанный лист бумаги и, беззвучно шевеля губами, прочитал, что там написано. Потом наконец поднял голову.
– Дядя Шон отдал мне половину имущества Теунис-Крааля еще до моего рождения, – дрожащим голосом сказал он. – Почему, папа? Почему он это сделал?
И Гарри не нашелся, что ответить на этот вопрос.
А эта, последняя неделя явилась кульминацией. Понадобилась вся совокупная сила влияния на сына Анны и Гаррика, заклинания и мольбы, чтобы отговорить Майкла ответить на приглашение, которое им прислал Шон. А потом еще пастушонок-зулус, в чью обязанность входило всюду следовать за Майклом и немедленно докладывать Гаррику, если Майкл выезжал за границы Теунис-Крааля, сообщил, что каждый вечер Майкл садится на лошадь и едет на возвышенность, на самое высокое ее место, сидит там до самой темноты и смотрит в сторону фермы Лайон-Коп.
Я потеряю его. Он мой сын, пусть даже Шон зачал его. Он все равно мой сын. Однако, если я этому не помешаю, Шон заберет у меня и его тоже.
Если я этому не помешаю.
Гаррик еще раз поднес фляжку к губам и с удивлением обнаружил, что она пуста. Он завинтил пробку и сунул фляжку в карман.
А вокруг уже началась пальба, слышались громкие крики. Он взял лежащую на поваленном дереве двустволку и зарядил ее. Встал и взвел курки.
Шон видел, как медленно, слегка прихрамывая, пригибаясь и не делая попыток отодвинуть ветки, хлещущие ему по лицу, Гаррик направляется к нему.
– Гарри, нельзя кучковаться. Стой где стоял, брешь в цепи получается.
И тут он увидел лицо своего брата. Казалось, кожа так туго обтянула его скулы и нос, что они побелели, особенно ноздри. Челюсти Гаррика нервно двигались, словно он что-то жевал, на лбу выступили крупные блестящие капли пота. Казалось, он чем-то болен или сильно напуган.
– Что с тобой, Гарри? – спросил встревоженный Шон.
Он двинулся навстречу брату и вдруг остановился. Гарри поднял ружье.
– Прости меня, Шон. Но я не могу отдать его тебе, – сказал он.
На Шона холодно уставились два ружейных ствола – он видел только это и еще вцепившиеся в ружье белые от напряжения костяшки пальцев Гарри. Один палец уже лежал на спусковых крючках.
Шон испугался. Он стоял не шевелясь на внезапно отяжелевших и онемевших ногах.
– Я должен это сделать, – прохрипел Гарри. – Должен… иначе ты заберешь его у меня. А потом и его уничтожишь.
Все еще охваченный страхом, медленно и неловко переставляя ноги, Шон демонстративно отвернулся от него и двинулся обратно на свою позицию. От ожидания до боли затвердели мышцы спины.
Загонщики были уже совсем близко, впереди отчетливо слышались их голоса и удары палок. Шон поднес к губам свисток и три раза пронзительно свистнул. Крики умолкли, и в относительной тишине Шон услышал за спиной странный звук, нечто среднее между всхлипыванием и криком боли.
Медленно, дюйм за дюймом, Шон повернул голову и посмотрел назад. Гарри исчез.
Колени Шона задрожали, и по мышцам бедра пробежала судорога. Он сел на мягкий ковер влажных листьев. Раскуривая сигару, он держал дрожащую спичку обеими руками.
– Папа! Папа! – раздался крик Дирка, и мальчишка выскочил из зарослей на крошечную полянку. – Сколько убил?
– Двух, – ответил Шон.
– Всего лишь двух? – Голос Дирка увял от разочарования и стыда за отца. – Даже преподобный Смайли убил больше. У него целых четыре!