Их споры никогда не оставляли неприятного осадка, обид в результате недосказанных слов или мучительных неясностей. Друг в друге им нравилось то, что их сближало, а различия в характере и вкусах они принимали как должное. И когда после каждой охоты вьючные лошади привозили в лагерь слоновьи бивни, ни в лице Даффа, ни в его голосе не было заметно ни капельки осуждения – одно лишь удовольствие снова видеть вернувшегося с охоты Шона.
Иногда выпадал благоприятный день, и Шон быстро находил след, преследовал, убивал и в тот же вечер возвращался в лагерь. Но чаще, когда стадо слонов двигалось быстро, или земля была тверда и следа не было видно, или ему не удавалось пристрелить животное с первого выстрела, Шон задерживался на неделю и больше. Всякий раз, когда он возвращался, они устраивали маленький праздник, выпивали, разговаривали, смеясь так громко, что во мраке ночи их голоса разносились далеко, допоздна играли в карты, расположившись на полу фургона между койками, или читали друг другу вслух книжки, которые Дафф прихватил с собой из Претории. Потом через день или два Шон снова уходил на охоту со своими собаками и оруженосцами.
Это был совсем другой Шон, совсем не тот, который ходил к проституткам в Оперный театр или заседал в отделанных панелями кабинетах на Элофф-стрит. Вьющаяся борода его теперь была нечесана, ее давно не касались ножницы цирюльника, и она свисала чуть не до живота. На жарком солнце бледный цвет лица и рук сменился темно-коричневым, как у буханки только что испеченного хлеба. Штаны, некогда так туго обтягивающие ягодицы, что, казалось, вот-вот разойдутся по швам, висели свободно, руки окрепли и стали объемнее, а слой жирка уступил место твердым мышцам. Ходил он теперь прямее, двигался быстрее и смеялся охотнее и чаще.
А вот Дафф внешне почти не изменился. Он так и остался сухощавым, с костлявым лицом, каким был всегда, только в глазах исчезло прежнее беспокойство. Речь и движения стали размереннее, а золотистая борода, которую он отрастил, странным образом молодила его. Каждое утро, взяв с собой одного из зулусов, он уходил из лагеря и до самого вечера бродил по бушу, тюкал своим геологическим молотком по встречавшимся ему на пути скальным образованиям или сидел на корточках на берегу ручья и промывал в своей бадье песок вперемешку с мелкими камешками. Вечером неизменно возвращался в лагерь и изучал собранные за день образцы. Потом выбрасывал, мылся и садился у костра с бутылкой и двумя стаканами. За ужином то и дело прислушивался, не лают ли собаки, не храпят ли, не стучат ли копытами лошади в темноте, не слышится ли голос Шона. Если ничего такого не случалось, он убирал бутылку и отправлялся спать в свой фургон. Без друга ему было одиноко – не то чтобы очень, но как раз достаточно, чтобы радоваться, когда Шон возвращался.
Они постепенно двигались к востоку. Очертания Зутпансбергского хребта становились все ниже, линии его смягчались, а крутизна гор уменьшалась, пока не превратилась в некое подобие хвостика самого хребта. Шон съездил на разведку и нашел перевал; они поднялись к нему со всеми своими фургонами, перешли хребет и спустились в долину реки Лимпопо. Здесь характер местности снова изменился: перед ними раскинулась плоская, заросшая терновником равнина. Пейзаж оживляли там и сям растущие баобабы, деревья с высокими широченными стволами, увенчанные скудным хохолком ветвей. Вода попадалась редко, поэтому во время каждой стоянки Шон ехал вперед в поисках следующего источника, и как только находил – трогался в путь весь караван. Но охота была удачной, поскольку вся дичь сосредоточивалась вокруг изолированных водопоев. Путешественники не преодолели и половины пути от горного хребта до Лимпопо, как Шон успел наполнить слоновой костью еще один фургон.
– Думаю, возвращаться будем тем же путем, как считаешь? – спросил Дафф.
– Скорей всего, – согласился Шон.
– В таком случае не вижу смысла тащить с собой тонну слоновой кости. Давай закопаем ее где-нибудь здесь, а на обратном пути заберем.
Шон окинул его задумчивым взглядом:
– Раз в году тебе в голову приходят неплохие идеи. Мы так и сделаем.
Следующий лагерь оказался довольно неплохой. Здесь была вода – примерно акр грязной жидкости, не слишком соленой от слоновьей мочи, какими были некоторые прежние источники; кроны диких смоковниц создавали тень, рядом располагалось неплохое пастбище, обещающее подкормить буйволов, серьезно исхудавших с тех пор, как они спустились с хребта. Они решили разбить здесь лагерь и как следует отдохнуть; кроме того, следовало закопать слоновую кость, в фургонах кое-что починить или укрепить, дать зулусам и животине нагулять немного жирка. Но прежде всего надо было выкопать большую яму и уложить туда сотню с лишним бивней. Закончили они с этим делом только к вечеру третьего дня стоянки.
Сидя в лагере, Шон с Даффом любовались кровавым закатом солнца. Наконец светило скрылось, и облака окрасились в серовато-белый и сиреневый цвета. Опустились короткие сумерки.
Кандла подбросил в костер дров, огонь вспыхнул и загорелся ярче. Поужинали жареной печенкой антилопы куду, кусками аппетитного мяса, окруженного желтыми кольцами жира, а запили все это бренди и кофе.
Разговор скоро увял и сменился умиротворенным молчанием: оба очень устали. Друзья смотрели на огонь; им было лень сейчас даже шевельнуться, а чтобы добраться до своих коек, требовалось усилие. Шон с интересом наблюдал за изменчивыми картинами в пламени костра, в его пылающих углях: ему виделись какие-то призрачные лица, вспыхивающие и через мгновение исчезающие. Вот в пламени возник крохотный храм, и тут же огненный Самсон выдернул из-под него колонны – храм разлетелся на тысячу искр; горящая лошадь вдруг как по волшебству превратилась в изрыгающего синее пламя дракона.
Шон отвернулся, чтобы дать отдых глазам, а когда посмотрел снова, увидел маленького черного скорпиона, шустро выскочившего из-под отставшей коры одного из поленьев. Скорпион поднял хвост, как танцор фламенко – руку; пляшущие вокруг языки пламени отражались в его блестящем панцире. Дафф тоже наблюдал за скорпионом, наклонившись вперед и упершись локтями в колени.
– Интересно, укусит сам себя, чтобы до него не добралось пламя? – тихим голосом проговорил он. – Я слышал, они так делают.
– Нет, – отозвался Шон.
– Почему?
– Только у человека хватает ума самому завершить то, что и так неизбежно. У всех остальных существ слишком силен жизненный инстинкт, – ответил Шон.
Скорпион бочком отбежал в сторону, спасаясь от ближних языков пламени, и снова остановился с поднятым легко подрагивающим жалом.
– А кроме того, – закончил Шон, – собственный яд на него не действует, так что выбора у него нет.
– Мог бы просто прыгнуть в огонь и разом покончить с этим, – пробормотал Дафф, явно подавленный этой маленькой трагедией.
А скорпион, пытаясь вырваться из огненного кольца, пошел на последний, отчаянный забег. Его хвост повис, он уже не мог крепко держаться коготками за грубую поверхность коры; от невыносимого жара он весь сморщился, лапки его изгибались кверху, а хвост обмяк. Желтые языки пламени ласково облизывали его, и блестящее тельце его тускнело, окрашивалось в цвет смерти. Полено опрокинулось, и маленькое пятнышко исчезло.
– А ты? – спросил Шон. – Ты бы прыгнул?
Дафф тихо вздохнул.
– Не знаю, – ответил он и встал. – Все, схожу отолью и завалюсь спать.
Он отошел от костра и остановился как раз на границе света и ночной тьмы.
С тех пор как они покинули Преторию, негромкое и сдержанное тявканье шакалов сопровождало их каждый раз, когда они разбивали лагерь, распрягали лошадей, – эти звуки были естественной частью африканской ночи, никто не обращал на них внимания. Но теперь Шон вдруг заметил, что здесь что-то не так. Тявкал только один шакал, да и то как-то странно, невнятно и как бы заикаясь, и вместе с тем голос его звучал уж очень пронзительно – это был безумный, истерический визг – так обычно кричат от боли. Шон прислушался, и у него по спине пробежали мурашки. Он резво вскочил на ноги и застыл, нерешительно вглядываясь в темноту. Шакал явно приближался к их лагерю, причем очень быстро… и вдруг Шон сразу все понял.
– Дафф! – крикнул он. – Уходи оттуда! Быстрей сюда! Бегом, бегом!
Дафф беспомощно оглянулся на Шона: руки низко опущены спереди, в свете костра видна серебристая, по дуге падающая на землю струя.
– Дафф! – заорал Шон. – Это бешеный шакал! Беги, черт бы тебя побрал, беги оттуда!
Шакал был уже совсем близко, очень близко. Дафф наконец понял опасность и побежал. Не преодолев и половины расстояния до костра, споткнулся и упал. Он быстро поджал ноги, готовясь вскочить, и повернул голову в сторону опасности, угрожающей ему из ночного мрака.
Шон вдруг увидел эту тварь. Шакал выскочил из темноты, словно серый мотылек на свет, и метнулся прямо к стоящему на коленях Даффу. Тот попытался закрыть руками лицо, но шакал уже сделал прыжок. Одна из собак, которую держал Мбежане, вырвалась и пронеслась мимо ног Шона. Шон подхватил горящую головню и бросился за ней. Но Дафф уже лежал на спине и бешено молотил руками, пытаясь отбиться от зверя размером с терьера, который рвал зубами его лицо и руки. Собака вцепилась в шакала и оттащила в сторону, мотая головой и яростно рыча сквозь сомкнутые зубы. Шон ударил шакала тяжелой палкой и перебил ему хребет. И продолжал бить снова и снова, пока тот не превратился в бесформенную массу мяса и шерсти. И только тогда Шон повернулся к Даффу. Дафф уже встал на ноги. Он размотал шейный платок и вытирал им кровь, которая стекала по подбородку и капала на рубаху. Руки его дрожали.
Шон подвел его поближе к костру. Отнял руки Даффа от лица и осмотрел укусы. Нос был порван, часть щеки лоскутом свисала вниз.
– Сядь!
Дафф повиновался, снова прижав платок к лицу. Шон быстро подошел к костру, палкой собрал в кучку пылающие угли и, достав охотничий нож, сунул в них лезвие.
– Мбежане! – позвал он, не отрывая глаз от ножа. – Иди сюда, возьми шакала и брось в костер! А сверху навали побольше дров. Только руками его не трогай. Когда сделаешь, привяжи собаку, а остальных держи от нее подальше.
Шон перевернул лезвие ножа.
– А ты, Дафф, выпей бренди, пей сколько сможешь.
– Что ты собираешься делать?
– Ты прекрасно знаешь, что я должен делать.
– Он и за руку меня укусил.
Дафф поднял руку, и Шон увидел следы укусов, почерневшие дырочки, из которых медленно сочилась водянистая кровь.
– Пей. – Шон указал на бутылку.
Секунду они смотрели друг на друга, и Шон заметил, как в глазах Даффа мелькнул ужас: ужас перед раскаленным ножом и ужас перед микробами, которые попали в его организм. Пока они не проникли в кровь, их нужно немедленно выжечь каленым железом, иначе они размножатся и бросятся пожирать мозг, доводя его до безумия и мучительной смерти.
– Пей, – настойчиво повторил Шон.
Дафф взял бутылку и поднес горлышко к губам. Шон взял из костра нож и потрогал лезвие в дюйме от рукоятки. Нет, еще рано. Он снова сунул лезвие в раскаленные угли.
– Мбежане, Хлуби, встаньте с двух сторон от нкози Даффа. Приготовьтесь, будете его держать.
Шон снял толстый кожаный ремень, сложил его вдвое и протянул Даффу:
– На, закуси зубами, да покрепче.
Он снова повернулся к костру, вынул нож; на этот раз лезвие светилось бледно-розовым светом.
– Готов?
– Ах, девушки-бедняжки, – хриплым голосом попытался пошутить Дафф, – изуродуешь мне лицо, и, глядя на меня, они будут плакать.
– Держите его, – подал команду Шон.
От прикосновения раскаленного ножа Дафф задохнулся, крупно задрожал всем телом, спина его выгнулась дугой, но двое сильных зулусов безжалостно удержали его на месте. Края раны зашипели и почернели, а Шон ввел лезвие еще глубже. От запаха горелого человечьего мяса тошнота подкатила к горлу. Он стиснул зубы и сделал шаг назад. Дафф безвольно повис в руках зулусов, пот пропитал рубаху и намочил волосы. Шон снова нагрел нож и обработал раны на руке Даффа – тот отчаянно стонал и извивался в своем кресле. Все ожоги Шон смазал колесной мазью и не очень туго перевязал руку полосами ткани разорванной чистой рубашки. Они отнесли Даффа в фургон и уложили на койку. Шон вышел и направился туда, где Мбежане привязал собаку. Он нашел у нее на плече под шерстью глубокие царапины. Чтобы она их не искусала, они надели ей на голову мешок, и Шон прижег эти раны тоже.
– Привяжи ее к дальнему фургону, не давай остальным собакам приближаться, следи, чтобы у нее постоянно были вода и еда, – проинструктировал он Мбежане.
Потом Шон вернулся к Даффу. От боли и выпитого бренди тот находился в полуобморочном состоянии и бредил. Он так всю ночь и не заснул, и Шон оставался рядом с ним до утра.