В темноте ночи они ехали рядом, все трое, с Дирком посредине, а Мбежане следовал за ними, ведя на поводу вьючных лошадей. Местность под копытами то поднималась, то опускалась, как зыбь бескрайнего моря, а пробегающий по траве ночной ветерок только усиливал эту иллюзию. Островами в этом море были темные силуэты холмов, а тявканье шакалов можно было принять за крики чаек.
– Не слишком ли мы отклоняемся к востоку? – нарушила молчание девушка, и голос ее удивительно гармонировал с тихим шелестом ветерка в траве.
– Все правильно, – ответил Шон. – Я хочу перейти Драконовы горы там, где нет буров, – их силы концентрируются вокруг Ледисмита и вдоль железнодорожной ветки.
Поверх головы Дирка он посмотрел на нее. Она ехала, подняв лицо к небу.
– Вы умеете ориентироваться по звездам? – спросил Шон.
– Немного.
– И я тоже, – хвастливо заявил Дирк. – Все созвездия знаю. – Он повернулся к югу. – Вон там Южный Крест со стрелками, там Орион с мечом на поясе, а вот это Млечный Путь.
– А еще? – подзадорила его девушка.
– А другие неинтересные. Они не считаются. У них даже названий нет.
– Почему, есть названия, и большинство из них связаны с древними легендами.
Последовало молчание. Дирк оказался в непростом положении. Признать свое невежество? Непомерное самолюбие мальчишки не позволяло этого сделать. Но тогда он лишится наверняка интересных рассказов.
Как ни велика была его гордость, она не могла затмить страсть к занимательным историям.
– Расскажи, – сдался он.
– Видишь, вон там – небольшая группа звездочек, а над ними одна, большая и яркая? Созвездие называется Плеяды. Так вот, в некотором царстве жили-были…
Минута – и Дирк слушал, позабыв обо всем на свете. Это было даже интереснее, чем рассказы Мбежане, – скорее всего, потому, что истории, которые ему рассказывал зулус, он уже знал назубок, а тут столкнулся с чем-то новым. И он придирался к каждой мелочи в этой легенде, словно прокурор во время судебного процесса:
– А почему они просто не пристрелили эту старую ведьму?
– В те времена не было ружей.
– А луки на что?
– Ведьму стрела не берет. Пролетает насквозь – фьють! – а ей ничего.
– Зубами за небо, надо же!
Это произвело на него сильное впечатление, но Дирк не сразу поверил, решив сначала посоветоваться с Мбежане: что он скажет? Мальчик отстал немного, поравнялся с зулусом и поведал ему о своих сомнениях, изложив рассказ их спутницы по-зулусски. Мбежане девушку поддержал, и только тогда Дирк поверил, поскольку в области сверхъестественного зулус являлся для него выдающимся авторитетом.
В эту ночь Дирк в седле не уснул, и, когда они перед рассветом сделали привал, голос девушки слегка охрип, зато она окончательно и бесповоротно завоевала доверие мальчишки, да и Шона тоже.
Всю ночь, слушая ее голос и сопровождающие его хриплые взрывы смеха, Шон чувствовал, что семечко, занесенное ее голосом ему в сердце при первой встрече, успело пустить корни и эти корни уже проникли в область живота и даже ниже, а также оно пустило побеги с усиками, которые распространились по всем уголкам его груди. Он так сильно, так отчаянно желал эту женщину, что в ее присутствии терял всякие умственные способности. В течение ночи Шон не раз пытался поддержать разговор, вступить в дискуссию, но всякий раз Дирк с пренебрежением отмахивался от него и снова с жадностью слушал девушку. К утру Шон сделал неожиданное и тревожное открытие: он ревнует ее к собственному сыну. Завидует вниманию, которое она уделяет Дирку и которого сильно жаждет он сам.
Утром они позавтракали на стоянке. И, лежа на одеялах под кронами жасминовых деревьев, попивали кофе.
– Между прочим, мы все еще не знаем, как вас зовут, – заметил Шон.
И ответил ему именно Дирк:
– А мне она сказала. Тебя зовут Руфь, правда?
– Правда, Дирк.
Шон с трудом подавил кипящий в груди, совершенно бессмысленный и бесполезный гнев, но, когда заговорил, следы его в голосе чувствовались.
– Мы уже достаточно тебя слушали, мальчик мой, целую ночь. А теперь опусти головку, закрой глазки, а также ротик и постарайся уснуть.
– А мне совсем не хочется спать, папа.
– Делай, что я тебе сказал.
Шон вскочил на ноги и зашагал прочь из лагеря.
Уже совсем рассвело, и ищущему взору вельд раскрывал свои просторы до самого горизонта. Шон взобрался на небольшой холмик невдалеке и внимательно осмотрелся по сторонам. Никаких признаков жилья или следов человека. Он снова спустился, проверил, хорошо ли стреножены лошади, и только потом вернулся в заросли жасмина.
Несмотря на недавние протесты, Дирк лежал, свернувшись калачиком, как щенок, и крепко спал. Из-под огромной кучи одеял возле костра раздавался заливистый храп Мбежане, который ни с чьим нельзя было спутать. Руфь лежала несколько поодаль, набросив на ноги одеяло; глаза ее были закрыты, а грудь размеренно поднималась и опускалась, что дало Шону два разных повода не спать. Он лежал на боку, подперев голову рукой, и пожирал ее глазами, тем самым давая обильную пищу воображению.
За четыре года он ни разу не видел белой женщины, четыре года не слышал женского голоса, не знал утешения, которое дает мужчине женское тело. Поначалу это тревожило его – он испытывал беспокойство, беспричинные приступы подавленного настроения, неожиданные вспышки раздражительности и вспыльчивости. Но постепенно, после долгих дней охоты, когда с утра до вечера он не сходил с седла, в бесконечной борьбе то с засухой, то с бурями, то с диким зверьем и со стихией, он подчинил себе эти телесные проявления. Образы женщин бледнели и уходили куда-то в область нереального, казались смутными тенями, фантомами, которые изводили его только по ночам: он вертелся и покрывался испариной, кричал во сне, пока организм сам не освобождал его от этого, и фантомы на некоторое время рассеивались и исчезали, чтобы набраться сил для следующих посещений.
Но сейчас перед ним лежал не призрак, причем совсем-совсем близко. Стоило протянуть руку, и он мог бы, замирая и млея, погладить ее щеку, почувствовать живое тепло ее шелковой кожи.
Руфь открыла молочно-серые после сна глаза, медленно сфокусировала взгляд, и глаза их встретились; она смотрела на него таким же испытующим взглядом.
Девушка прочитала в его глазах все, что он чувствует, все поняла. И демонстративным жестом вытянула в его сторону левую руку. Перчатки она успела снять, и Шон впервые увидел на безымянном пальце тоненькое золотое колечко.
– Понятно, – глухо пробормотал он. А потом протестующе продолжил: – Но вы ведь такая молодая… вам рано еще быть замужем!
– Мне уже двадцать два года, – тихо ответила она.
– И где же ваш муж?
«Возможно, этот скотина успел помереть», – мелькнула в голове последняя надежда.
– Я сейчас еду к нему. Когда он понял, что войны не избежать, уехал в Наталь, в Дурбан, подыскать там для нас работу и жилье. Я должна была отправиться следом, но война началась раньше, чем мы ожидали. И я попала в переплет.
– Понятно.
«Значит, я сейчас везу тебя к другому мужчине», – с горечью подумал Шон, но выразил эту мысль другими словами:
– Значит, он сидит себе в Дурбане и ждет, когда вы прорветесь сквозь вражеские линии.
– Он вступил в армию Наталя. Неделю назад прислал мне письмо. Хотел, чтобы я оставалась в Йоханнесбурге и ждала, когда британцы возьмут город. Пишет, что у них много войск, не пройдет и трех месяцев, как они будут там.
– И чего же вы не остались?
Она пожала плечами:
– Терпение не является моей добродетелью. – Тут в глазах у нее снова запрыгали давешние чертики. – А кроме того, я подумала, почему бы не удрать? Весело будет, все же такое приключение! В Йоханнесбурге было ужасно скучно.
– Вы любите его? – неожиданно спросил Шон.
Она вздрогнула, и улыбка на губах исчезла.
– Он мой муж.
– Это не ответ на вопрос.
– Задавать такие вопросы вы не имеете права.
Кажется, она рассердилась.
– Мне необходимо знать ответ.
– А вы любите свою жену? – резко спросила она.
– Любил. Пять лет назад она умерла.
– О, простите. Я не знала. – Ее гнев угас так же внезапно, как и вспыхнул.
– Забудьте. И мой вопрос тоже забудьте.
– Да, это лучше всего. А то мы ужасно запутаемся и все усложним.
Ее рука с кольцом на пальце все еще лежала между ними на мягком ковре опавших листьев. Он взял ее руку и приподнял. Рука была совсем маленькая.
– Мистер Кортни… Шон, лучше всего, если… в общем, не надо… я думаю, сейчас нам лучше всего поспать.
Она отняла руку и повернулась к нему спиной.
Днем их разбудил сильный ветер. Он с ревом и свистом ворвался с востока, прижал к земле траву на холмах и принялся бесцеремонно мять и ломать ветки деревьев у них над головой.
Шон посмотрел на небо; ветер немилосердно трепал на нем рубаху и ерошил бороду. Он наклонился вперед, чтобы не упасть, возвышаясь над Руфью, и только сейчас она поняла, какой он большой. Сейчас он, с расставленными мощными ногами, крепкими мышцами на груди и руках, полуприкрытыми и гордо выпирающими под тонким шелком рубахи, был похож на некоего языческого бога грозы, повелевающего ветрами.
– Облака сгущаются! – закричал Шон, перекрывая шум ветра. – Луны ночью не будет!
Руфь быстро встала, но неожиданно сильный порыв ветра чуть не сбил ее с ног. Она потеряла равновесие и упала прямо ему в объятия. На мгновение она прижалась к его груди, ощутила крепость его упругого эластичного тела, учуяла запах мужчины. Для обоих это было сродни потрясению – столь неожиданная близость, физический контакт. И когда Руфь оторвалась от него, серые глаза ее были широко раскрыты и полны страха перед чувством, которое шевельнулось у нее в груди.
– Простите меня, – прошептала она, – это нечаянно, я не хотела.
Ветер подхватил ее волосы, и они черными змеями заплясали у нее по лицу.
– Седлаем лошадей и едем остаток дня, – принял решение Шон. – Ночью ничего не получится.
Клубившиеся тучи летели все ниже к земле, налетая друг на друга, сталкиваясь и быстро меняя форму. Похожие на черный или синеватый дым пожарища, они несли с собой ливень.
Ночь рано окутала землю, но ветер продолжал во тьме реветь и завывать, сбивая людей с ног.
– Где-то через часок ветер стихнет и начнется дождь, – сказал Шон. – Надо искать укрытие, пока совсем не стемнело.
Спустившись по склону с обратной стороны холма, они нашли скальный выступ, разгрузили вьючных лошадей и сложили под ним вещи. Пока Шон вбивал колья, собираясь привязать лошадей, чтобы животные не разбежались во время бури, Мбежане настриг травы и сложил ее на камне под выступом, соорудив нечто наподобие матраса.
Облачившись в непромокаемую одежду, они поужинали вяленым мясом и холодным маисовым хлебом, а потом Мбежане незаметно удалился в дальний конец укрытия и исчез под своими одеялами. Он обладал этим удивительным навыком, присущим всем животным, – способностью мгновенно засыпать глубоким сном даже в самых неблагоприятных условиях.
– Ну все, мальчик мой. Залезай под одеяло.
– А разве нельзя… – начал было Дирк свои ежевечерние протесты.
– Нет, нельзя.
– Хочешь, я тебе спою? – предложила Руфь.
– Зачем это? – озадаченно спросил Дирк.
– Песенку на ночь… тебе что, никогда колыбельных не пели?
– Нет, – ответил Дирк, однако он был заинтригован. – А что ты будешь петь?
– Сначала залезай под одеяло.
Сидя в темноте рядом с Шоном, остро ощущая плечиком громаду его тела, под приглушенный аккомпанемент ветра Руфь стала петь.
Сначала она пела старинные голландские народные песни: «Приходи, приходи» и «Дженни с обручем», потом другие свои любимые, например «Братик Жак». И для каждого слушателя голос ее значил что-то свое.
Даже Мбежане услышал ее голос во сне и проснулся; он вспомнил ветер, дующий между холмами Зулуленда, и пение юных девушек, собирающих на полях урожай. И на душе его стало радостно, оттого что он возвращается домой.
Для Дирка это был голос матери, которой он почти не знал. Голос, который нес ощущение безопасности и покоя… Очень скоро мальчик уснул.
– Спойте еще что-нибудь, – прошептал Шон.
И она стала петь уже только для него. Она пела о любви; в этой песне, рожденной две тысячи лет назад, звучало все страдание ее народа, но и радость тоже. Пока она пела, ветер стих, а с ним затих и ее голос; они лежали, не говоря ни слова, объятые молчанием безбрежной ночи.
Потом разразилась буря. Среди туч сверкнула синяя раздвоенная, как змеиное жало, изломанная молния, за ней раздался оглушительный треск грома. Дирк захныкал во сне, но не проснулся.
В мгновенной синей вспышке Шон увидел, что щеки Руфь мокры от слез, а когда вокруг них снова сомкнулась тьма, он почувствовал, что она вся дрожит. Он обнял ее, и она приникла к нему, ее маленькое и теплое тельце прижалось к его груди, и он ощутил на губах соленый вкус ее слез.
– Шон, не надо.
Но он уже поднял ее на руки, прижал к груди и вышел в темноту ночи. Снова сверкнула молния и осветила окрестности с ослепительной ясностью: лошадей, свесивших голову вниз, резко очерченный силуэт холма над ними.
На плечи и лицо упали первые теплые капли дождя. Шон продолжал идти вперед. Капли сыпались все чаще, при каждой вспышке молнии воздух сверкал жемчугами теплых дождинок, ночь наполнилась чистым и теплым запахом иссохшей земли, благодарно впитывающей в себя влагу.