Мрак постепенно уходил прочь, и с каждой минутой обзор увеличивался. Теперь четко вырисовывались верхние конструкции моста – тонкий геометрический узор на темном фоне группы холмов. Потом, уже на бледном фоне травы и скал, Шон смог рассмотреть темные очертания кустарника.
Утренний свет исказил восприятие расстояния, и холмы на том берегу теперь казались далекими и уже не имели столь враждебного вида. Над рекой длинной вереницей летела стая белых цапель, достаточно высоко, чтобы лучи солнца уже освещали этих птиц, ярко сияющих золотом над остальным миром, погруженным в тень. С рассветом подул несильный прохладный ветерок, и его шуршание в густой траве смешивалось с негромким говорком речки.
Затем лучи солнца осветили вершины холмов, словно благословляя армию республики. Туман, спящий в низинах и балках, съежился от нарастающего тепла, извиваясь и корчась, словно от боли, поднялся вверх, и ветерок унес его прочь.
Над далеким горизонтом выглянул краешек солнца, и вот явился омытый росой, новенький, яркий и чистый день.
Глядя в бинокль, Шон внимательно изучал высотки. На расстоянии сотни шагов виднелись тонкие струйки дыма: армия буров варила кофе.
– Думаешь, нас заметили? – спросил Саул.
Не опуская бинокля, Шон покачал головой. Два кустика и тонкая ширма травы, которую они соорудили еще ночью, укрывали их хорошо.
– С тобой точно все в порядке? – уточнил Саул.
Лицо Шона явственно говорило, что ему не очень-то по себе.
– Живот что-то прихватило, – проворчал Шон.
«Скорее бы началось, – думал он, – скорей бы. Хуже нет, когда ждешь».
Вдруг под ним задрожала земля, едва заметно, и сразу стало легче на душе.
– А, вот и пушки подоспели, – сказал он.
Под прикрытием одного из кустов он встал и оглянулся.
Колонной по одному, следуя друг за другом в точно отмеренных интервалах, подходили артиллерийские орудия. Издалека они казались совсем маленькими, но быстро увеличивались по мере приближения вместе с пушкарями, сидящими верхом на передних лошадях. Вот они уже совсем близко – видны двигающиеся вниз и вверх вооруженные кнутами руки, слышен стук колес, дребезжание лафетов и отдаленные крики сопровождающих верховых.
Шестнадцать пушек, сто пятьдесят тянущих их лошадей и сотня готовых обслуживать орудия людей. Но перед бескрайней равниной, на которой расположилась деревушка Коленсо, эта колонна казалась совсем маленькой, даже ничтожной. Шон посмотрел дальше и увидел идущую позади пехоту, шеренга за шеренгой, как штакетины забора: тысячи солдат надвигались на равнину. Шон почувствовал, как его охватывает буйный восторг. Он знал, что армия сконцентрирована на линии тех отметок, которые они с Саулом предыдущей ночью обозначили на карте, и что они вдвоем будут первыми, кто ринется на мост, – первыми из этих тысяч.
Но охватившее его восторженное состояние духа представляло собой нечто совсем иное по сравнению с тем, что он знал прежде. Это чувство, приправленное едким перчиком страха, оказалось гораздо острей и богаче. Впервые в жизни Шон увидел, что и страх может доставлять удовольствие.
Он смотрел на разворачивающиеся по бурому игорному столу силы, вооруженные пушками и винтовками, – словно разбросанные как попало фишки, готовые победить или безнадежно погибнуть, в зависимости от того, как ляжет игральная кость войны. Конечно, Шон понимал, что он – одна из этих фишек, и это понимание страшило его и, как ни странно, возбуждало в груди ликование.
Вот орудия подошли уже совсем близко. Он уже мог разобрать крики, во всех подробностях рассмотреть солдат и даже различать на их лицах отражение собственных чувств.
Но зачем же они ставят пушки на таком небольшом расстоянии? Это же слишком близко! Шон бросил беспокойный взгляд назад, на грозные высотки за рекой, и прикинул расстояние. Где-то около двух тысяч ярдов, как раз прицельная дальность выстрела винтовки с длинным стволом. А пушки все приближались.
– Черт побери! Они что, с ума сошли? – громко спросил Шон.
– Рискованно, до них теперь можно достать, – отозвался Саул, который тоже увидел опасность. – Нельзя их ставить на такой дистанции.
Но орудия продолжали ехать вперед. Грохот их напоминал отдаленные раскаты грома. Пыль, смоченная росой, поднималась за ними неохотно, лошади широко скалили зубы и роняли пену, изо всех сил натягивая постромки.
– Они уже в пределах прицельной дальности! Надо остановиться немедленно! – стонал Шон.
Наконец колонна развернулась; орудия по очереди, не снижая скорости, растаскивались вправо и влево, подставляя себя под пули вражеских винтовок.
– Черт побери! Черт побери! – глядя на это, сыпал Шон проклятиями. – Их же перестреляют, как перепелок.
Пушкари, приподнимаясь на стременах и чуть отклоняясь назад, останавливали лошадей. Командиры орудий спешивались, отгоняли убегающих галопом лошадей и начинали отцеплять и нацеливать пушки.
И в тот момент, когда они, совсем беззащитные, кучками возились со своими пушками, вручную ставя их в нужное положение и наводя на холмы, когда лошади все еще вставали на дыбы и возбужденно ржали, когда еще не были выгружены и сложены возле пушек снаряды, раздался залп вражеских винтовок. Этот приглушенный расстоянием звук показался каким-то хиленьким, совсем не грозным, странно невоинственным, похожим на разрозненные хлопки сотни ракет фейерверка, и сначала не дал никакого результата. Густая трава скрыла удары пуль, а пыль отяжелела от утренней росы и никак не реагировала на попадающие в нее пули.
Затем один из выстрелов с той стороны попал в лошадь; она упала и задрыгала ногами, потащив за собой другого коня, стоявшего рядом в упряжке. Двое солдат бросились туда, чтобы перерезать постромки и освободить лошадей, но один не добежал. Он вдруг осел на траву, безжизненно склонив голову. Упали еще две лошади, а одна встала на дыбы и дико забила копытами в воздухе, передняя нога у нее свободно болталась – пуля перебила ей кость повыше колена.
– Убирайтесь! – заорал Шон. – Оттаскивайте пушки назад, пока еще есть время!
Но голос его не достиг ушей пушкарей, да и не мог: его заглушили поднявшиеся крики и визг раненых лошадей.
К этому шуму прибавился еще один звук. Шон не сразу понял, откуда он: словно град молотил по железной крыше – сначала единичные удары, потом все чаще, и наконец словно сотня молоточков забарабанила рваным ритмом. И он понял, что это пули бьют по металлу пушек.
И вот что он увидел.
Падает артиллерист, стискивая казенную часть орудия, пока его не утащили подальше.
Заряжающий роняет снаряд, спотыкается об него, ноги его подгибаются, он опускается на землю и больше не шевелится.
Лошадь вырывается из постромок и галопом скачет прочь по равнине, таща за собой спутанные обрывки ремней.
Выводок диких фазанов разом вспархивает из травы неподалеку от батареи, по дуге летит вдоль реки и, сложив крылья, снова падает в густую траву.
А вдали за пушками уже показались ровные ряды пехоты, безмятежно приближаясь к кучке покинутых жителями домов Коленсо.
И вдруг раздается грохот, от которого вздрагивает земля, и в небо поднимаются шестнадцать клубов густого синего дыма: это вступают в бой пушки.
Шон навел бинокль на холмы как раз вовремя и увидел, как рвутся на их вершинах первые снаряды. Там расцвели зеленовато-желтые в лучах солнца смертоносные цветки разрывов, и ветер понес в сторону облака́ густого ядовитого дыма.
Снова ударили пушки, и еще раз – каждый залп звучал менее упорядоченно, чем предыдущий, а потом канонада превратилась в непрерывный, лишь с некоторыми запинками, ураганный рев. Скоро строгие очертания гряды холмов смазались и уже плохо просматривались в клубах пыли и дыма. Над высотками стлался еще и другой дым, сероватый, похожий на редкий туман, – дым выстрелов тысяч винтовок.
Шон быстро перевел прицел своего «ли-метфорда» на тысячу ярдов, прополз, упираясь локтями, немного вперед, прижал приклад к плечу и принялся палить почти вслепую, целясь в струйки дыма над холмами. Лежащий рядом Саул тоже вел непрерывный огонь.
Шон дважды успел расстрелять магазин, прежде чем оглянулся посмотреть, что творится у пушек. Интенсивность огня там значительно снизилась. Большая часть лошадей была убита, их трупы валялись в траве. На лафетах лежали убитые артиллеристы, тяжелораненые пытались укрыться за пушками, и там, где прежде вокруг орудия суетилось по шесть человек, теперь оставалось четверо или даже трое: они продолжали подносить снаряды, заряжать и вести огонь.
– Дураки, какие дураки, черт бы вас всех подрал! – прошептал Шон и снова принялся стрелять, бездумно передергивая затвор, прицеливаясь сквозь дым орудийных выстрелов и нажимая на спусковой крючок.
Выстрелов он не считал, лишь каждый раз, когда слышал щелчок, сообщавший, что магазин пуст, он вставлял очередную обойму. Шон уже весь взмок от жары боя, капли пота стекали в подмышках, в ушах звенело от толчков приклада при отдаче, больно бьющей в плечо.
Постепенно грохот пушек и запах сгоревшего пороха вызвали у него ощущение нереальности происходящего. Казалось, он теперь вечно будет вот так лежать и стрелять в белый свет как в копеечку, в никуда, в дым. Потом реальность еще более поблекла, и вся его жизнь теперь сошлась на прорези и мушке прицела – единственной реальности посреди облаков дыма. Облаков, не имеющих формы. Он больше не слышал ничего, кроме непрерывного звона в ушах, в котором потонули все остальные звуки битвы. Он остался один, спокойный и тихий, тяжелый и отупевший от гипнотически медленно плывущего дыма и однообразно повторяющегося движения: заряжать – стрелять, заряжать – стрелять.
И вдруг атмосфера боя резко изменилась. Над головами что-то прошелестело, словно крылья гигантской птицы, потом раздался оглушительный треск, словно сам Сатана хлопнул дверью, ведущей в ад. Вздрогнув, Шон посмотрел вверх и увидел мерцающий шар белого дыма, который висел в воздухе над пушками, вращаясь и разрастаясь в небе, словно распускающийся цветок.
– Что за…
– Шрапнель, – проворчал Саул. – Теперь им конец.
Снова треск, и снова, и снова – это пушки буров системы Норденфельта высаживали над равниной свои, словно сделанные из хлопка цветочки дыма, молотя, как цепом, и по артиллерийским орудиям, и по людям, которые все еще продолжали палить из них, и вокруг жужжали и свистели вихри стали.
Но вот за спиной послышались голоса. Сбитый с толку, потрясенный канонадой, Шон не сразу понял, откуда они взялись и о чем говорят. Про пехоту он совсем забыл.
– Эй, там, сомкнуть ряды!
– Сомкнись на правом фланге! Держи строй!
– Не бежать. Спокойно, ребята. Не бежать.
Шон увидел приближающиеся длинные шеренги бойцов, которые местами то выдавались вперед, то отставали и снова выравнивались под окрики офицеров. Они выступали спокойно, двигаясь на равном расстоянии друг от друга, с винтовками наперевес проходили мимо орудий. На равнине у них за спиной оставались бугорки цвета хаки – одни неподвижные, другие корчились и кричали. Как только в шеренге появлялся просвет, он быстро заполнялся под монотонное скандирование офицеров:
– Сомкнись! Сомкнись там, на левом фланге!
– Они идут к железнодорожному мосту, – сказал Шон, чувствуя первое предвестие катастрофы. – Неужели не знают, что он разрушен?
– Надо остановить их! – крикнул Саул, вставая рядом с Шоном.
– Почему эти дураки не следуют нашим указаниям? – прокричал свой вопрос Шон, ответа на который не существовало.
Впрочем, он кричал, чтобы выиграть время, оттянуть то мгновение, когда надо будет покинуть свое ненадежное травяное укрытие и выйти на открытое место, где землю поливает шрапнель и свистят винтовочные пули. К нему снова вернулся страх, жуткий страх. И выходить туда совсем не хотелось.
– Пошли, Шон! Надо остановить их! – крикнул Саул и побежал.
Он напоминал маленькую, худую обезьянку, которая, дурачась, пустилась вслед уходящей вперед пехоты. Шон набрал в легкие побольше воздуха и секунду удерживал его, а потом бросился следом.
В двадцати ярдах впереди от первой шеренги быстро вышагивал длинноногий офицер с обнаженной саблей в руке.
– Эй, вы! – крикнул ему Шон, размахивая шляпой, чтобы привлечь его внимание.
Ему это удалось. Офицер остановил на нем сверкающий взгляд острых, как пара штыков, голубых глаз, и навощенные кончики его седых усов дернулись. Он зашагал к Шону с Саулом.
– Вы не туда идете! – закричал Шон звенящим от волнения голосом. – Железнодорожный мост взорван, там вам не перейти!
Офицер подошел к ним и остановился:
– А кто вы такие, черт вас побери, простите за грубость?
– Разведчики… – начал было Шон и тут же испуганно подскочил: винтовочная пуля вонзилась в землю прямо между его ногами. – И спрячьте подальше эту дурацкую саблю… каждый бур за Тугелой откроет на вас охоту.
Офицер – судя по знакам отличия, полковник – нахмурился:
– Прошу обращаться ко мне по форме, сержант…
– К черту форму! – заорал на него Шон. – Разворачивайтесь и идите туда, к другому мосту! – Он взволнованно вытянул руку в сторону железных конструкций, виднеющихся слева за деревьями терновника. – Если пойдете дальше, вас порвут в клочья.
Полковник еще мгновение сверлил его взглядом колючих глаз, потом поднес к губам серебряный свисток и пронзительно засвистел.
– Ложись! – закричал он. – Ложись!
Первая шеренга немедленно упала в траву. Шагающие за ней остальные шеренги заколебались, потеряли стройность.
– Слушай мою команду! – снова прокричал он. – Всем в поселок! Укрыться в домах!
Солдаты рассыпались и побежали – тысячи людей в форме цвета хаки толкались, мчались наперегонки, торопясь под защиту строений Коленсо. Толпа влилась в единственную улицу, и солдаты один за другим ныряли в двери и окна. Не прошло и полминуты, как на виду никого не осталось.
– А теперь объясните, в чем дело! – грозно потребовал ответа полковник, снова повернувшись к Шону.
Шон нетерпеливо повторил все то, что уже сказал; он стоял на открытом месте и очень даже понимал, что за неимением других целей буры сейчас начнут проявлять к ним самый пристальный интерес.
– Вы уверены?
– Да, черт возьми! Конечно уверен! Тот мост разрушен, и они сорвали и побросали в реку все заграждения из колючей проволоки. На противоположный берег там вы ни за что не попадете.
– Пойдемте со мной, – сказал полковник и зашагал к ближайшему домику.
Шон держался рядом с ним. Много позже он сам не мог понять, как это ему удалось пройти сотню ярдов и не сорваться на бег.
– Ради бога, уберите эту саблю! – прорычал он полковнику, в то время как мимо них, совсем рядом, – фьють, шлеп, фьють, шлеп – проносились пули.
– Что, боитесь, сержант? – спросил полковник и в первый раз улыбнулся.
– Вы чертовски правы, боюсь.
– Я тоже боюсь. Но перед своими людьми нельзя этого показывать, как считаете?
Он подхватил болтающиеся на бедре ножны и сунул в них саблю.
– Как ваше имя, сержант? – спросил он.
– Шон Кортни, Натальский корпус разведчиков. А ваше?
Шон инстинктивно пригнулся, когда мимо головы пролетела очередная пуля, а полковник снова улыбнулся его фамильярности.
– Эйксон. Джон Эйксон. Второй батальон Шотландских стрелков.
Они подошли к домику. Не в силах больше сдерживаться, Шон благодарно нырнул в кухонную дверь и увидел, что Саул уже здесь. Тот выдал Шону сигару и зажег для него спичку.
– Сумасшедшие англичане! – высказался он. – Да и ты тоже хорош… шагает себе не торопясь, когда кругом пули свистят.
– Ну хорошо, Кортни, – сказал Эйксон, входя за Шоном на кухню. – Давайте-ка обсудим наше положение.
Пока Шон рассказывал ему все в подробностях, он молча слушал. Шону пришлось почти кричать, чтобы перекрыть свист пуль, взрывы снарядов артиллерии буров и грохот не менее тысячи винтовок системы Ли-Метфорда, отвечавших из каждого окна и двери деревушки. Кухня здесь использовалась еще и как перевязочный пункт, и шум боя сопровождался стонами и криками раненых.
Шон закончил, и Эйксон, отвернувшись, подошел к окну. Он смотрел на железнодорожные пути, где стояли пушки. Тяжелые орудия выстроились там прямо как на учебном плацу. Но теперь пушки молчали. Просачиваясь в укрытие глубокого ущелья – а может быть, оврага, – расположенного в тылу, оставшиеся в живых артиллеристы уносили с собой раненых.
– Бедняги, – прошептал Шон, когда увидел, как убили одного из отступающих артиллеристов; пуля попала ему в голову, сорвав с него шлем, и тот, вращаясь, взлетел вверх, окруженный розовым облаком крови.
Это зрелище, похоже, встряхнуло и Эйксона.
– Хорошо, – сказал он. – Выдвигаемся к исправному мосту. За мной, Кортни.
За спиной кто-то вскрикнул, и Шон услышал падение тела. Но оглядываться не стал. Он смотрел на маячивший впереди мост. Шон механически переставлял ноги, но мост, казалось, совсем не приближался. Терновник здесь рос гуще, чем возле реки, и атакующие смогли хоть как-то укрыться от безжалостных и метких стрелков, засевших на другом берегу. И все равно бойцы падали один за другим, а шрапнель продолжала с яростью рваться у них над головой.
– Давай на другую сторону! Займем там лучшие места! – прокричал Саул, идущий рядом.
– Давай, – согласился Шон, и они побежали.
На мост они вбежали первыми, а сразу за ними – Эйксон. На покрашенном серой краской металле ферм пули оставляли отчетливые шрамы. Вдруг Шон со спутниками каким-то чудом оказались на том берегу. Тугела теперь осталась у них за спиной.
Вдоль дороги шла дренажная канава; они прыгнули в нее и, тяжело дыша, залегли. Шон оглянулся. По мосту бежала масса одетых в мундиры людей, уже без всякого подобия порядка и строя; они столпились в узком, как бутылочное горлышко, проходе на мосту, и буры сразу перенесли огонь на них.
Прорвавшиеся на тот берег рассеивались вдоль реки и прятались за откосом берега, но у них за спиной продолжалось избиение массы ругающихся, бегущих, злых, напуганных и гибнущих ни за грош людей.
– Кровавая баня, черт меня побери! – глядя на это, потрясенно проговорил Шон.
Убитые и раненые падали через низкие перила и летели в бурые воды Тугелы, чтобы либо утонуть, либо с горем пополам выкарабкаться на берег. Но поток людей через мост не прерывался, солдаты прятались в дренажных канавах по обе стороны дороги, а также за крутым обрывом берега.
Шону стало ясно, что наступление теряет силу и стремительность. Люди прыгали в канаву, и, глядя на их лица и на то, как они жмутся к земле, Шон понимал, что продолжать атаку они уже не в состоянии. Кошмар, через который они прошли на мосту, нарушил всякую дисциплину, державшую их в четких, повинующихся командам шеренгах; офицеры и солдаты смешались в одну неразличимую и страшно напуганную толпу. Между группами, засевшими в двух дренажных канавах и под защитой крутого берега, не имелось никакой связи, а уж про тех беззащитных, кто еще только переходил на эту сторону, и говорить нечего. Огонь с позиций буров не прекращался; теперь уже мост оказался завален кучей павших, и каждой новой волне приходилось карабкаться по раненым и убитым, а шквал огня из винтовок противника продолжал непрерывно поливать по ним горячим дождем.
По опорам моста текли ручьи свежей крови, ужасно контрастируя с серой краской, и поверхность реки покрыли медленно уплывающие вниз по течению шоколадно-коричневые пятна. То здесь, то там из шума бессвязных криков и стонов вырывался чей-нибудь отчаянно-призывный голос:
– Сюда, двадцать первый! Двадцать первый, ко мне!
– Самостоятельный огонь! По высотам! Беглый огонь!
– Санитара!
– Билл! Где ты, Билл?
– Господи! О Иисус!
– Вставай, ребята! Вставай!
– Двадцать первый, слушай мою команду! Примкнуть штыки!
Кто по плечи высовывался из канавы и отвечал на огонь буров, кто прикладывался к фляге с водой. Какой-то сержант возился с винтовкой, у которой заклинило затвор, и тихо ругался, не поднимая головы, а рядом с ним, откинувшись спиной на стенку канавы и раскинув ноги, сидел рядовой и смотрел, как из раны в животе толчками течет кровь.
Шон встал и почувствовал на щеке ветерок от просвистевшей мимо пули, в нижней части живота шевельнулась и еще плотнее свернулась кольцом подленькая змея страха. Он выскочил из канавы.
– Вперед! – заорал Шон и побежал к холмам.
Впереди лежало открытое поле, а дальше – ограждение из ржавой колючей проволоки, натянутой на полусгнившие деревянные столбы. Он добежал до него и каблуком ударил по одному из столбов. Столб упал на землю, проволока порвалась. И он перепрыгнул через нее.
– Никто за нами не пошел! – крикнул бегущий рядом Саул.
Шон остановился. Они стояли посреди поля вдвоем – и винтовки буров сейчас наверняка яростно их выцеливают.
– Беги, Саул! – закричал Шон и сорвал с себя шляпу. – Вперед, ублюдки! За мной!
Он замахал шляпой оставшимся позади бойцам.
Еще одна пуля пролетела так близко, что от поднятого ею ветра его шатнуло.
– Сюда! Давайте за нами! Вперед! – закричал Саул, не оставивший Шона в одиночестве.
Он даже приплясывал от возбуждения и хлопал в ладоши.
– Назад! – донесся до них голос Эйксона; тот встал в дренажной канаве во весь рост, видный чуть не по пояс. – Назад, Кортни!
Атака закончилась. Шон понял это сразу, как и то, что Эйксон принял правильное, мудрое решение. Дальнейшее продвижение по полю, открытому для обстрела засевшими на холмах бурами, было равносильно самоубийству. Решимость, которая заставила его добежать до этого места, испарилась, и страх сорвался с цепи, на которой Шон его удерживал. Не взвидя света, он пригнулся и, всхлипывая, не чуя под собой ног и бешено работая локтями, рванул обратно.
Внезапно в Саула, бежавшего рядом, попала пуля. Ранение в голову швырнуло его вперед, винтовка выпала из рук; он хрипло вскрикнул от боли и неожиданности и упал, по инерции проехав животом по траве. А Шон побежал дальше.
– Шон! – услышал он за спиной голос Саула. Это был отчаянный крик человека, который нуждался в помощи. – Шон!
Но Шон словно оглох. Он жаждал как можно скорее добежать до безопасной канавы.
– Шон! Прошу тебя!
И Шон остановился, не зная, что делать, в то время как сверху отрывисто лаяли вражеские винтовки и пули со свистом срезали вокруг него стебли трав.
«Брось его! – визжал страх у Шона в голове. – Брось его! Беги! Беги!»
Саул с окровавленным лицом полз к нему, не сводя с него взгляда:
– Шон!
«Брось его! Брось его!»
Но в жалком, перепачканном кровью лице Саула светилась надежда, пальцы рук царапали землю под грубой травой, с корнем вырывали стебли, когда он, подтягивая тело, помогал себе ползти вперед.
То, что сделал Шон, не укладывалось в разумные пределы. Но он двинулся к Саулу.
Пришпориваемый страхом, он собрал последние силы, поднял спутника и побежал к своим.
О, как Шон сейчас ненавидел его – никогда и ни к кому он не испытывал такой ненависти… однако, спотыкаясь, он нес Саула к засевшим в дренажной канаве солдатам. Время для него замедлилось, и ему казалось, что он идет туда целую вечность.
– Будь ты проклят! – прошептал он Саулу. – Чтоб ты провалился! – добавил он. Слова слетали с языка легко – это говорил не он, за него говорил страх.
Вдруг земля ушла из-под ног Шона. Вместе они свалились в канаву, и Шон откатился от Саула. Прижавшись лицом к земле, он лежал на животе, и его трясло как в лихорадке.
Опомнился и пришел в себя Шон не сразу; выйдя из состояния, куда загнал его страх, он поднял голову. Саул сидел, прижавшись к стенке канавы. Лицо было перепачкано грязью и кровью.
– Ну что, как у нас дела? – прохрипел Шон.
Саул посмотрел на него бессмысленным взглядом. В этот ясный день солнце жарило немилосердно. Шон отвинтил пробку бутылки, поднес к губам Саула горлышко. Преодолевая боль, тот глотнул, вода потекла по его подбородку и залила гимнастерку.
Потом с наслаждением глотнул водички и Шон; дыхание его восстановилось.
– Давай-ка посмотрим, что у тебя с головой.
Он снял с Саула шляпу, и кровь, скопившаяся вокруг внутренней ленты шляпы, потекла по шее раненого. Раздвинув мокрые черные волосы, Шон обнаружил на голове борозду от пули, прошедшей по касательной.
– Царапина, – проворчал он и полез Саулу в карман гимнастерки за бинтом.
Кое-как перевязав другу голову, он вдруг обратил внимание, что над полем битвы повисла странная тишина. Ее скорее не нарушали, а даже подчеркивали негромкие голоса солдат вокруг или случайный винтовочный выстрел с вершины холма.
Бой закончился. «По крайней мере, мы перебрались через реку, – горько подумал Шон. – Осталась только одна проблема: как вернуться обратно».
– Ну как, болит? – спросил он, смочил носовой платок и стал вытирать с лица Саула кровь и грязь.
– Спасибо тебе, Шон, – отозвался Саул.
Шон вдруг увидел, что глаза Саула полны слез. Это его смутило, и он отвернулся.
– Спасибо тебе… за то, что вернулся и забрал меня.
– Ладно, не думай об этом.
– Я никогда этого не забуду. До конца дней своих буду помнить.
– Ты бы на моем месте сделал то же самое.
– Нет, не думаю. Не смог бы. Я так испугался, мне было так страшно, Шон! Ты представить себе не можешь. Так страшно, что и представить нельзя.
– Забудь, Саул. Брось, не думай об этом.
– Нет, я должен сказать… Я твой должник… с этого момента я твой вечный должник… Если бы ты не вернулся за мной, я бы… я бы до сих пор там лежал. Я твой должник.
– Да заткнись ты, черт бы тебя побрал!
Шон видел, как сузились зрачки Саула, превратившись в крохотные черные точки, как он тряс головой с бессмысленным, как у идиота, лицом. Пуля все-таки серьезно контузила его. Но и это не охладило злости Шона.
– Заткнись! – рыкнул он еще раз. – Думаешь, я не боюсь, не знаю, что такое страх? Если бы ты знал, как я там перепугался… я ненавидел тебя в ту минуту. Ты слышишь? Я ненавидел тебя!
Потом Шон заговорил уже тише. Он испытывал необходимость объяснить Саулу все, да и себе тоже. Необходимо все ему рассказать, оправдаться, осмыслить то, что случилось, и вписать в общую схему происходящего.
Он вдруг почувствовал себя старым и мудрым. В руках он держал ключ к тайне жизни. Ему теперь все стало совершенно ясно – в первый раз в жизни он все понял и все мог объяснить.
Они сидели рядышком, совсем близко друг к другу, отдельно от остальных сидевших в канаве солдат. Голос Шона превратился в горячий шепот, он настойчиво пытался заставить Саула понять то, что понял он, пытался передать ему свое знание, в котором содержалась вся правда жизни.
Неподалеку от них лежал капрал из отряда стрелков. Лежал на спине, неживой, и мухи уже роились вокруг его глаз, откладывая свои яйца. Яйца походили на крохотные зернышки риса, лежащие кучками под ресницами вокруг мертвых открытых глаз.
Саул тяжело навалился на плечо Шона, время от времени в замешательстве тряс головой и слушал, что толкует ему друг. Слушал его спотыкающийся голос: Шон говорил с запинками, то останавливался, то вдруг торопился, боясь, что не успеет ухватить ускользающую мысль. А Саул слушал, улавливая отчаяние в его голосе, когда Шон хотел донести до него хотя бы крупицу того знания, которое вдруг открылось ему всего несколько мгновений назад. Саул слышал, как истощается этот источник и Шон печально замолкает, видя, что это новое знание уходит от него.
– Ну, в общем, я и сам не понимаю, – в конце концов признался он.
И тогда заговорил Саул. Он заговорил тусклым голосом, и взгляд его никак не мог сфокусироваться, когда он смотрел на Шона из-под окровавленных бинтов, тюрбаном охвативших его голову.
– Руфь… – начал он. – Ты говоришь совсем как Руфь. Иногда по ночам, когда ей не спится, она будит меня и пытается мне что-то объяснить. Я уже почти понимаю, у нее почти получается, а потом вдруг она умолкает. «Ну не знаю, – говорит она. – Сама не понимаю, просто не понимаю, и все».
Шон отпрянул и заглянул ему в лицо.
– Руфь? – тихо переспросил он.
– Ну да, Руфь… это моя жена. Знаешь, Шон, она бы тебе понравилась, и ты бы ей понравился тоже. Она такая смелая… представляешь, пробралась ко мне через порядки буров. Одна проскакала верхом из самой Претории. И явилась ко мне. Я глазам своим не поверил. Проделать такой путь! В один прекрасный день просто является к нам в лагерь и говорит: «Здравствуй, Саул! Я приехала!» Прямо вот так и сказала, можешь себе представить? Вот познакомишься, Шон, и она тебе очень понравится. Такая красивая, такая спокойная…
В октябре начинают дуть сильные ветра, и приходят они неожиданно, в день полного безветрия. Целый месяц стоит жара, погода сухая, а потом вдруг слышишь издалека рев приближающегося ветра, поначалу тихий. Звук быстро нарастает; ветер несет с собой бурую пыль, деревья клонятся, мечутся на месте, молотят ветками по воздуху. Ты видишь, как он приближается, но все твои приготовления встретить его заблаговременно оказываются бесполезны. Тебя накрывает страшный рев, окутывает пылью, ты становишься нем и слеп перед этой яростной силой.
Так и Шон видел его приближение – он сразу понял, что это за рев, несущий с собою смерть и однажды чуть не убивший человека. Но все равно он застал Шона врасплох. Ветер обрушился на него, рев бешено несущихся воздушных потоков наполнил его сознание, до предела ограничил ему обзор, так что теперь он различал перед собой только лицо Саула Фридмана. Он видел его в профиль, поскольку Саул отвернулся и смотрел на равнину, где стоял поселок Коленсо и располагались боевые порядки англичан.
Шон взял винтовку мертвого капрала и положил себе на колени. Большим пальцем снял с предохранителя. Но Саул ничего не замечал.
– Она сейчас в Питермарицбурге, на той неделе я получил от нее письмо, – бормотал он.
Шон подвинул винтовку на коленях так, чтобы ствол ее смотрел в бок Саула на уровне груди, рядом с подмышкой.
– Я отослал ее в Питермарицбург. Она остановилась там у своего дяди.
Саул поднял руку и коснулся своей головы. Шон положил палец на спусковой крючок.
– Я бы хотел, чтобы вы познакомились, Шон. Ты ей понравишься.
Теперь он смотрел Шону в лицо, и глаза его излучали трогательное доверие.
– Когда буду писать ей, обязательно расскажу про этот день, про то, как ты меня спас.
Шон стал потихоньку жать на спусковой крючок, пока не почувствовал конечное его сопротивление.
– Мы с ней оба твои должники… – Саул замолчал и застенчиво улыбнулся. – Я просто хочу, чтоб ты знал… я никогда этого не забуду.
«Убей его! – ревело у Шона в голове. – Немедленно убей его! Убей его, быстро! Заткни ему рот!»
Это был первый осознанный приказ, который отдал ему инстинкт.
«Сейчас же! Сделай это сейчас же!»
Но палец, лежащий на спусковом крючке, ослаб.
«Но это ведь все, что стоит между тобой и Руфью… Сделай это, сделай немедленно». Ревущий голос в голове несколько стих. Ураган пролетел мимо, Шон слышал его стихающий вой. Он поднял винтовку и осторожно поставил ее снова на предохранитель.
В наступившей после урагана тишине он вдруг понял, что теперь Саул Фридман для него – человек особый. Шон так близко находился к тому, чтобы забрать его жизнь, что теперь оберегать жизнь этого человека, опекать его стало для него долгом чести.
Шон отложил винтовку в сторону и устало закрыл глаза.
– Надо подумать, как выбираться отсюда, – тихо сказал он. – Иначе я так и не смогу познакомиться с этой твоей красавицей.