К этому моменту Персиваль Годлиман пустил в ход весь арсенал средств, имевшихся в его распоряжении.
Каждый полицейский в стране получил копию фотографии Фабера, и примерно половина сил правопорядка была брошена на его целенаправленные поиски. В городах проверялись все гостиницы и пансионы, железнодорожные вокзалы и автобусные станции, кафе и торговые центры, равно как и все мосты, укромные закоулки и руины разбомбленных домов, где по ночам ютились изгои общества. В сельской местности с таким же тщанием осматривали сараи и амбары, заброшенные коттеджи и развалины старых замков, прочесывали лесные чащи, поляны в глухих местах и кукурузные поля. Снимок показывали билетным кассирам, рабочим автозаправок, экипажам паромов и кондукторам. Все пассажирские порты и аэродромы находились под наблюдением, а лицо Фабера, пришпиленное кнопкой к доске, находилось перед глазами каждого чиновника на пунктах паспортного контроля.
Разумеется, полицейские продолжали считать, будто идет охота на особо опасного, но обычного убийцу. Обычный уличный «бобби» знал только, что мужчина, изображенный на фото, зарезал в Лондоне двух человек. Офицерам сообщили чуть больше. Их информировали о том, что по крайней мере одно из убийств имело сексуальные мотивы, второе выглядело немотивированным, но о чем они не должны были говорить рядовым констеблям, так это о третьем преступлении – необъяснимо жестоком убийстве солдата в поезде, шедшем от вокзала Юстон в Лондоне до Ливерпуля. И только старшим инспекторам и нескольким высокопоставленным чинам в Скотленд-Ярде стало известно, что тот солдат был временно прикомандирован к МИ-5, а расследование всех этих преступлений возглавляли спецслужбы, занимавшиеся вопросами государственной безопасности.
Газетчикам тоже полагалось считать, будто разыскивается заурядный убийца. В тот день, когда Годлиман запустил информацию в прессу, большинство газет сумели поместить ее лишь в своих вечерних выпусках, а в Шотландии, Ольстере и Северном Уэльсе она в урезанном виде вообще появилась лишь днем позже. Жертве убийства в Стоквелле присвоили профессию рабочего, дали фальшивое имя и краткое жизнеописание обитателя столицы. В сообщении для печати, подготовленном Годлиманом, его убийство связывалось со смертью миссис Юны Гарден в 1940 году, но суть этой связи объяснялась весьма смутно. Однако об орудии убийств говорилось без утайки – стилет.
Впрочем, две ливерпульские газетенки быстро пронюхали об убийстве в поезде и стали допытываться, не лондонский ли преступник совершил его. Обе обратились с запросами в полицию Ливерпуля. И редакторам обеих газет лично позвонил старший инспектор, после чего они не опубликовали об этом ни строчки.
Сто пятьдесят семь высокорослых и черноволосых мужчин оказались задержаны по описанию внешности Фабера. Все, за исключением двадцати девяти человек, сразу же сумели доказать свою непричастность к убийствам, а оставшихся двадцать девять допрашивали уже сотрудники МИ-5. Двадцать семь из них призвали в свидетели родителей, родственников и соседей, и те подтвердили либо факт их рождения на территории Великобритании, либо проживание здесь с 1920-х годов, когда Фабер еще находился в Германии.
Последних двоих доставили в Лондон для нового допроса, который проводил лично Годлиман. Оба оказались холостяками, жили одиноко, не имея оставшихся в живых родственников, и при этом нигде не задерживались надолго. Первый из них – хорошо одетый, уверенный в себе мужчина – выступил с малоправдоподобным заявлением, будто ему просто нравилось путешествовать по всей стране, то там, то здесь временно нанимаясь на работу, не требующую высокой квалификации. Годлиман был вынужден объяснить ему, что, в отличие от полиции, наделен полномочиями засадить любого за решетку до конца войны без суда и следствия. Более того, его не интересовали мелкие грешки, а любая информация, полученная им здесь, в стенах военного министерства, будет засекречена и не получит дальнейшего распространения.
После чего задержанный тут же признался: он мошенник – и дал адреса девятнадцати пожилых дам, у которых обманом выманил драгоценности только за последние три недели. Годлиман передал его в руки полиции. Он не чувствовал никаких обязательств по отношению к профессиональному лжецу.
Последний из подозреваемых на допросе у Годлимана тоже раскололся. Его секрет заключался в том, что он вовсе не являлся холостяком, то есть совсем им не был. Одна из его жен жила в Брайтоне. Остальные – в Солихалле, Бирмингеме, а также в Колчестере, Ньюбери и Экзетере. Все шесть прибыли в тот же день со свидетельствами о браке на руках. Многоженца тоже отправили в камеру дожидаться суда.
Пока шла охота, Годлиман спал в своем кабинете.
Бристоль. Вокзал Темпл-Мидз:
– Доброе утро, мисс! Не соизволите ли взглянуть на это?
– Эй, девчонки! Все сюда! Этот «бобби» хочет показать фотки из своего семейного альбома.
– Хорош здесь дурочку валять! Просто скажи, видела его или нет?
– Ух ты, какой красавчик! Жаль, но мне он не попадался.
– Ты бы ни о чем не жалела, если бы знала, что он натворил. Не могли бы вы все посмотреть на фото, пожалуйста?
– Никогда его не видела.
– Я тоже.
– Не-а.
– Когда поймаете, спросите, не желает ли он познакомиться с бойкой девицей из Бристоля, лады?
– Ну, знаете, девушки! Просто слов нет… Если вам выдали пару штанов и поручили работу носильщиков, это еще не значит, что надо вести себя как последние мужланы…
На пароме в порту Вулиджа:
– Мерзкий выдался денек, констебль.
– Добрый день, капитан. Должно быть, в открытом море еще хуже.
– Могу чем-то помочь, или вам просто нужно на тот берег реки?
– Я бы хотел, чтобы вы взглянули вот на это лицо, капитан.
– Постойте, только очки надену. И не пугайтесь. У меня достаточно хорошее зрение, чтобы управлять судном. Очки держу для чтения. Так, и кто тут у нас?
– Не узнаете?
– Прошу прощения, констебль. Не припоминаю.
– Что ж, дайте мне знать, если вдруг увидите его.
– Само собой.
– Доброго пути!
– Черта с два он будет добрым!
Дом номер 35 на Лик-стрит в Лондоне:
– Сержант Райли! Какой приятный сюрприз!
– Оставь свои любезности, Мейбл. Кто у тебя здесь сегодня?
– Только самые респектабельные гости, сержант. Мы же не первый день знакомы.
– То-то и оно, что я знаю тебя как облупленную. Потому и пришел. Из твоих уважаемых гостей никто, случайно, не находится в длительном отпуске?
– С каких пор ты начал ловить отпускников? Вербуешь в армию?
– Нет, Мейбл, я просто кое-кого ищу, и если он у тебя, то скорее всего заявил, будто находится в отпуске.
– Послушай, Джек! Тебе будет достаточно моего слова, что здесь нет незнакомых мне людей? Оставишь ты тогда меня в покое?
– С чего бы мне тебе верить?
– Вспомни 1936-й.
– Ты тогда была покрасивше, Мейбл.
– Да и ты подурнел с тех пор, Джек.
– Твоя взяла… Но все же взгляни на это. Если парень объявится у тебя, дай мне знать, хорошо?
– Заметано.
– И не тяни с этим, поняла?
– Поняла, не тупая!
– Мейбл… Он заколол ножом женщину как раз твоих лет. Так что лучше без шуток.
Кафе «У Билла» на трассе А30 в районе Бэгшота:
– Чашку чаю, Билл, будь любезен. Два сахара.
– Привет, констебль Пирсон. Отвратная погода, а?
– А что там у тебя на блюде, Билли? Галька из Портсмута?
– Это булочки с маслом, как тебе прекрасно известно.
– Ого! Тогда дай мне пару. Спасибо… А теперь всем внимание, парни! Тот, кто хочет, чтобы его грузовик обшарили до последнего винтика, может сразу уходить… Так-то лучше! Взгляните-ка на эту фотографию, пожалуйста.
– За что вы хотите повязать его, констебль? За езду на велосипеде без фары?
– Оставь свое зубоскальство, Гарри. Пусти снимок по кругу. Никто, случайно, не подвозил этого типа?
– Нет.
– Только не я.
– Извините, начальник.
– Никогда в жизни не видел.
– Спасибо, парни. Если заметите его, свяжитесь со мной. Чао!
– Констебль?
– Чего тебе, Билл?
– А за булочки кто расплатится?
Станция обслуживания автомобилей Сметуикса в Карлайле:
– Доброе утро, миссис. Как только освободитесь…
– Дайте мне минутку, командир. Я только закончу с этим джентльменом. С вас двенадцать монет и шесть пенсов, сэр. Спасибо. Счастливого пути!
– Как идут дела?
– Как всегда, дерьмово. Чем могу помочь?
– Мы можем ненадолго зайти к вам в конторку?
– Конечно, проходите… Так в чем дело?
– Посмотрите на это фото и скажите: не заправлялся ли у вас недавно этот человек?
– Не вопрос. Сейчас у нас заправляются так редко… О! Знаете, что я вам скажу? По-моему, я заливала ему бензин.
– Когда?
– Позавчера утром.
– Уверены?
– Дайте-ка еще раз взглянуть… На снимке он моложе, но это точно он, зуб даю.
– На чем он приехал?
– На серой такой машине. Я не больно-то разбираюсь в моделях. Здесь вообще-то хозяин мой муж, но его забрали на флот.
– Но описать-то автомобиль вы можете?
– На вид уже старый. С тряпичным верхом, который поднимается. Двухместный. Должно быть, спортивный. У него еще запасная канистра была у крыла. Ее я тоже заполнила.
– Помните, во что он был одет?
– Сразу не скажу… Кажется, в рабочий комбинезон.
– Высокий?
– Да. Повыше вас будет.
– У вас есть телефон?..
Уильяму Дункану было двадцать пять лет. При росте пять футов десять дюймов он весил всего сто пятьдесят фунтов, обладая при этом отменным здоровьем, чему, разумеется, способствовали жизнь на свежем воздухе и отсутствие всякого интереса к табаку, спиртному, ночным развлечениям и прочим порокам. И при таких-то данных его все же не взяли в армию.
До восьмилетнего возраста он рос обычным, разве что немного заторможенным, ребенком, а потом его мозг окончательно утратил способность к дальнейшему развитию. Причем он не перенес никаких травм – ни душевных, ни физических, – которыми можно было бы объяснить столь внезапное отклонение от нормы. И вообще потребовались годы, чтобы окружающие начали замечать его ненормальность, поскольку в десять лет он казался лишь слегка отсталым, в двенадцать – туговато соображающим, но к пятнадцати годам все стало очевидно и в восемнадцать за ним уже закрепилась кличка Дурачок Уил.
Оба его родителя принадлежали к малоизвестной секте христиан-фундаменталистов, членам которой разрешалось жениться только на себе подобных (что могло послужить причиной слабоумия мальчика, но кто знает?). Они, конечно же, молились за него, но все же показывали специалисту в Стирлинге. Доктор, уже очень пожилой человек, провел несколько тестов, а потом, глядя на родителей Уильяма поверх своих полукруглых очков в золотой оправе, вынес вердикт, гласивший: их ребенок остановился в умственном развитии на восьмилетнем уровне и уже никогда не станет умнее. Они продолжали молиться за него, однако в глубине души подозревали, что Господь послал им такого сына как испытание крепости их веры, что слабоумие есть благословение Божье, и, в конце концов, придет день, когда Спаситель явится ему в ослепительном блеске и исцелит от недуга. Парню между тем нужна была работа.
Что может делать человек с умом восьмилетнего ребенка? Только коров пасти. А это все-таки тоже работа. И Дурачок Уил стал пастухом. Именно перегоняя свое стадо на другой выпас, он впервые заметил эту машину.
Он сразу же решил, что в ней – влюбленная парочка.
Уильям знал о влюбленных. То есть ему было известно, что иногда люди вдвоем делали какие-то постыдные вещи в темных местах – в кино, среди кустов или в автомобилях, – но обсуждать это не полагалось. И потому он как можно быстрее прогнал своих коров мимо куста, за которым притаился двухместный «моррис-коули» 1924 года выпуска (вот в марках машин он разбирался, как многие восьмилетние мальчишки), изо всех сил стараясь даже случайно не заглянуть внутрь, дабы не узреть чего-то греховного.
Позже он привел стадо в коровник для дойки, кружным путем добрался до дома, поужинал, прочитал вслух отцу главу из Библии, мучительно запинаясь, и лег спать, мечтая во сне увидеть влюбленные парочки.
Однако вечером следующего дня он снова увидел машину на том же месте.
При всей своей неискушенности Уил знал, что греховодники не занимаются своим делом целые сутки напролет, а потому на этот раз смело подошел к машине и заглянул в нее. Там никого не оказалось. Земля под двигателем почернела и была залита моторным маслом. И Уил придумал для себя новое объяснение: просто машина сломалась и водитель бросил ее. Конечно, у него не возникло вопроса, почему автомобиль поставили за куст, точно хотели спрятать.
Добравшись до коровника, он рассказал об увиденном хозяину фермы.
– Там сломанная машина на тропе у дороги.
Фермер – крупный мужчина с песочного цвета бровями, которые он сдвигал в одну линию, когда о чем-то задумывался, – спросил:
– И поблизости никого не было?
– Нет. Она там еще со вчера.
– Почему же ты мне сразу не сказал?
Уильям покраснел.
– Я думал, что там… Ну, вы знаете… Влюбленные.
И фермер понял: Уил не хитрит, а в самом деле всего лишь растерялся. Он потрепал парня по плечу.
– Ладно, иди домой. Я сам во всем разберусь.
Покончив с дойкой, фермер отправился взглянуть на машину сам. И ему стало любопытно, зачем кому-то понадобилось прятать ее за кустом. Он слышал об убийце со стилетом из Лондона, и хотя ему и в голову не пришло связать автомобиль с этим убийцей, но мужчина решил, что это событие может иметь отношение если не к одному преступлению, так к другому. Поэтому после ужина он велел старшему сыну отправляться верхом в деревню и позвонить полицейским из Стирлинга.
Полиция прибыла еще до того, как прискакал обратно сын фермера. Констеблей набралась добрая дюжина, и они беспрерывно хотели чаю, поэтому фермер и его жена почти всю ночь обслуживали их.
Дурачка Уила позвали, чтобы он снова рассказал свою историю, и он повторил, как увидел машину накануне, и опять покраснел при упоминании о влюбленных.
Но если разобраться, для всей округи эта ночь стала самой богатой событиями за всю войну.
В тот вечер Персиваль Годлиман, обнаружив перспективу провести в кабинете четвертые сутки кряду, решил наведаться домой, чтобы принять ванну, переодеться и упаковать чемодан.
У него теперь имелась служебная квартира в районе Челси. Маленькая, но достаточно просторная для одинокого мужчины, она вся сияла порядком за исключением кабинета, куда уборщице входить запрещалось, и потому он был весь завален книгами и документами. Вся мебель, конечно же, еще довоенного производства, но подобранная со вкусом, создавала в квартире известный уют. В гостиной стояли кожаные клубные кресла и граммофон, а кухню снабдили всей необходимой утварью, облегчавшей приготовление пищи.
Пока наполнялась ванна, он курил сигарету (перешел на них совсем недавно, когда счел, что с трубкой слишком много возни) и разглядывал свою самую ценную вещь – живописное полотно с изображением мрачной средневековой сцены, авторство которой приписывали самому Босху. Картина передавалась в их семье из поколения в поколение, и у Годлимана не поднялась рука продать ее, даже когда он отчаянно нуждался в деньгах.
Принимая ванну, он размышлял о Барбаре Диккенс и ее сыне Питере. О ней он никому не рассказывал, даже Блоггзу, хотя однажды уже собрался упомянуть о ней в их разговоре о повторном браке, но помешал полковник Терри. Она была вдовой – муж погиб еще в самом начале войны. Ее точного возраста Годлиман не знал, но выглядела она лет на сорок, то есть очень молодо для матери двадцатидвухлетнего сына. Работала она над дешифровкой перехваченных вражеских сообщений, отличаясь умом, живостью характера и несомненной внешней привлекательностью. Помимо прочего она была еще и богата. Годлиман успел трижды пригласить ее отужинать вместе, до того как разразился нынешний кризис, и ему казалось, что она влюблена в него.
По крайней мере, под благовидным предлогом она познакомила Годлимана с сыном Питером, который дослужился уже до капитана. Годлиману мальчик понравился, но он знал то, о чем не ведали пока ни Барбара, ни ее сын: Питеру предстояло участвовать в высадке во Францию.
И будут ли немцы уже поджидать его, засев в нужном месте на берегу, зависело теперь от успеха поисков агента под кодовым именем Die Nadel.
Выбравшись из ванны, он долго и тщательно брился, задавая самому себе вопрос: а сам-то он любит ее или нет? – не зная толком, как должна ощущаться любовь в его уже совсем не молодом возрасте. Естественно, не как пламя юношеской страсти. Влечение, восхищение, нежность и уже несколько неуверенное плотское вожделение? Если этого было достаточно, чтобы называться любовью, он, несомненно, любил ее.
И к тому же теперь у него возникла потребность разделить с кем-то свою жизнь. Многие годы он вполне довольствовался одиночеством и исследовательской работой, но атмосфера товарищества в военной разведке постепенно затянула его, сделалась привычной: совместные праздники, коллективные ночные бдения, когда случалось нечто важное, дух дилетантства, но и самоотверженности, поиски развлечений людьми, чья смерть всегда бродила где-то рядом и была совершенно непредсказуема. Все это оказалось до крайности заразительно, однако он понимал: после войны ничего подобного уже не будет, но останется потребность поделиться с близким существом своими неудачами и успехами, жажда случайного прикосновения в ночи, необходимость иметь рядом человека, которому можно сказать: «Ты только посмотри на это! Ну разве не чудо?»
Война была жестока, сурова, беспощадна, смертельна, но она дарила людям дружбу. Если мир снова принесет одиночество, Годлиман теперь сомневался, что сумеет с ним справиться.
А пока наивысшей роскошью для него были смена чистого белья и накрахмаленная до хруста отглаженная сорочка. Он уложил еще несколько пар сменной одежды в чемодан, а потом сел, чтобы перед возвращением на службу с удовольствием выпить виски. Его личный военный шофер на выделенном для него «даймлере» мог подождать внизу еще немного.
Не выдержав искушения, он стал набивать трубку, когда зазвонил телефон. Пришлось трубку отложить в сторону и все-таки прикурить сигарету.
Его аппарат был напрямую связан с коммутатором министерства обороны. Оператор доложил, что с ним хочет говорить старший инспектор Далкейт из Стирлинга.
Он дождался щелчка, означавшего соединение, и сказал:
– Годлиман слушает!
– Мы нашли ваш «моррис-коули», – сообщил Далкейт без предисловий.
– Где?
– У шоссе А80 к югу от Стирлинга.
– Пустой?
– Так точно. И сломанный. Он пробыл в том месте по меньшей мере двадцать четыре часа. Машину откатили в сторону от основной магистрали и спрятали в кустах. Ее обнаружил местный деревенский дурачок.
– Там есть поблизости остановка автобуса или станция железной дороги?
– Нет.
– Значит, бросив машину, наш человек оказался вынужден идти пешком или поймать попутку.
– Похоже на то.
– В таком случае вам следует опросить…
– Мы уже обходим всех местных жителей, выясняя, не видел ли его кто-нибудь и не подвозил ли.
– Хорошо. Держите меня в курсе расследования. А я сейчас же сообщу новость в Скотленд-Ярд. Спасибо, Далкейт.
– Остаемся на связи. Всего хорошего, сэр.
Годлиман повесил трубку телефона и отправился в кабинет. Взяв атлас автодорог, он открыл его на странице с картой севера Великобритании. Лондон, Ливерпуль, Карлайл, Стирлинг… Фабер явно направлялся на северо-восток Шотландии.
И Годлиман уже начал сомневаться в правильности своего предположения, будто Фабер пытается покинуть страну. Наиболее удобный путь к бегству открывался на западе, через нейтральную Ирландию, а на восточном побережье Шотландии велись активные военные приготовления. Неужели у Фабера настолько крепкие нервы, что он решил продолжить сбор разведывательной информации, прекрасно осознавая, какую активную охоту ведет на него МИ-5? Подобная вероятность, конечно, существовала. Годлиман знал, Фабер не из пугливых. Но все же это представлялось крайне маловероятным. Никакие секреты, которые немецкий агент мог бы выведать в Шотландии, по степени важности и близко не сравнились бы с тайной, им уже раскрытой.
Стало быть, Фабер собирается удрать через восток. Годлиман мысленно перебрал все способы, какими мог воспользоваться шпион: легкий самолет, способный приземлиться на любой уединенной пустоши; переход в одиночку через Северное море на похищенной яхте; встреча с подводной лодкой у берегов Шотландии, о чем говорил Блоггз; тайник в трюме торгового судна и возможность добраться до нейтральной страны на Балтике – скажем, до Швеции, граничившей с оккупированной немцами Норвегией… Вариантов открывалось даже слишком много.
В любом случае необходимо сообщить последние новости в Скотленд-Ярд. Они мобилизуют всю шотландскую полицию на поиски того, кто мог подобрать попутчика в районе Стирлинга. Годлиман вернулся в гостиную к телефону, но не успел снять трубку, как аппарат снова зазвонил. Он ответил:
– Годлиман слушает.
– Вас вызывает некий мистер Ричард Портер из Абердина.
– Вот как? – Сам Годлиман предполагал, что звонок исходит от Блоггза, который находился в Стирлинге. – Что ж, соедините его со мной. Алло! Годлиман у телефона.
– А! Отлично. Вас беспокоит Ричард Портер. Я член местного наблюдательного совета.
– Да? И чем же я могу вам помочь?
– По правде сказать, я ужасно смущен.
Годлиман с трудом сдерживал нетерпение.
– Переходите к сути дела, пожалуйста.
– Короче, тот тип, которого вы ловите… Убийца с ножом и все такое… Уверен, это я подвез этого мерзавца в своем собственном авто.
Пальцы Годлимана крепче вцепились в трубку.
– Когда это было?
– Позапрошлой ночью. У меня сломалась машина. На А80 сразу за Стирлингом. Среди треклятой ночи. И вдруг появляется этот тип и буквально за минуту помогает ее починить. Естественно, я предложил…
– Где вы его высадили?
– Прямо здесь, в Абердине. Он сказал, что ему нужно в Банф. Штука в том, что я вчера весь день проспал, и до сегодняшнего вечера…
– Не надо себя корить, мистер Портер. Спасибо за звонок.
– Тогда всего вам…
Годлиман нажал на рычажок телефона, и снова отозвался оператор.
– Найдите способ связать меня с мистером Блоггзом, пожалуйста. Он должен быть в Карлайле.
– Он как раз у меня сейчас на другой линии. Дожидается возможности переговорить с вами, сэр.
– Очень хорошо!
– Алло! Привет, Перси. Какие у тебя новости?
– Мы снова взяли свежий след, Фредди. Его опознали на заправке в Карлайле, «моррис» он бросил на окраине Стирлинга, а потом его подвезли до Абердина.
– Абердина?
– Кажется, он пытается улизнуть через восточную калитку.
– Когда он добрался до Абердина?
– По всей видимости, вчера рано утром.
– В таком случае он едва ли успел выбраться отсюда, если только не действовал молниеносно. Тут свирепствует буря, какой старики столетние не упомнят. Она разыгралась вчера вечером и бушует до сих пор. Ни одно судно не выходит в море, и уж, конечно, ветер не позволит приземлиться никакому самолету.
– Отлично. Поезжай туда как можно скорее. А я тем временем поставлю на уши всю местную полицию. Позвони мне, как только доберешься до Абердина.
– Считай, что я уже еду.