Brittney Morris
Spider-man: Miles Morales – Wings of fury
© 2021 MARVEL
© 2021 Sony Interactive Entertainment LLC. Game developed by Insomniac Games, Inc.
Посвящается настоящим героям, моим племянникам и племянницам:
Кайли
Джону IV
Сэмми
Дэвиду
Алии
Тэйлор Эбигейл
Аарону
Ноа
Чарли
Я вас люблю!
Глава 1
Я ДЕЛАЮ вид, что коробка с моим звуковым оборудованием гораздо тяжелее, чем есть на самом деле.
Нагнувшись, обхватываю ее за края и поднимаю, а затем, кряхтя для убедительности, иду вверх по лестнице. Похоже, мама купилась на мой спектакль. Она одобрительно кивает, проходя мимо к входной двери. На улице в грузовике ее ждет еще одна коробка.
– Бабуля! – выкрикиваю я, заметив, что дверь с надписью «Квартира № 3» снова захлопнулась. – Подержи дверь!
Обычно бабушкин разум – что заточенная сталь, но сегодня у нее обнаружилась привычка закрывать дверь после каждой внесенной в квартиру коробки, и делала она это с поразительной настойчивостью.
– Бабуля! – кричу я снова и не получаю ответа. Дверь по-прежнему заперта.
Ботинок скрипит о последнюю ступеньку на моем пути, и я едва перебарываю желание облегчить себе задачу. Ведь можно просто приклеить край двери к стене паутиной…
Жалея, что не получится воспользоваться способностями Человека-Паука, я вздыхаю и пользуюсь способом для обычных людей: аккуратно опускаю коробку на скрипучий пол и поворачиваю ручку двери.
Как Майлз.
В комнате, куда я попал, пахнет старинной мебелью, которая наверняка старше меня, и только что заваренным кофе (на столе стоит банка кубинского кофе). Ставлю коробку на стол и прячу руки в карманы свитера – здесь холодно. Большая часть жителей Нью-Йорка с радостью включали бы отопление при первых признаках осени, но только не моя бабуля (в знак неодобрения этой привычки покачиваю головой) – она не признает отопления до первых дней декабря.
– Мы ведь не украшаем дом к Рождеству, пока не справили День благодарения, – делится она мудростью.
Я осматриваюсь. На стенах почти везде теснятся пыльные фотографии: вот моя мама широко улыбается в мантии выпускницы. На другом снимке она держит на руках совсем маленького меня. Дальше – свадебная фотография моих родителей.
На нее я смотрю с печальной улыбкой, в груди что-то сжимается от боли. Я киваю и шепчу:
– Она приехала, папа. Мы в хороших руках.
– Майлз, это ты? – из коридора донесся хрипловатый старческий голос и отвлек меня от мыслей. Я слышу, как по ковру шаркают ноги в тапочках. – Ты уже поднялся. Это, значит, последняя коробка? – спрашивает бабуля. Она подходит и обнимает меня за плечи, в ответ я наклоняюсь и прижимаю бабушку к себе.
– Осталась еще одна. Мама принесет, – отвечаю с улыбкой. – Вот мы наконец и въехали.
Я еще не успел договорить, а бабушка уже доставала из отделения под духовкой сковородки и котелки.
– Куда ж я подевала?…
– Может, тебе помочь? – предлагаю я.
– Нет-нет, – уверенно отказывается она. С другого конца стола я вижу лишь ее руку, которой она отмахивается от моего предложения. – Может, у меня и старые кости, но неужели я плантаны сама не пожарю? А ты со своими крепкими косточками лучше коробки распакуй. Вот это будет помощь.
Бабушка наконец выпрямляется – в руке у нее огромная сковорода – и смотрит на меня.
– Спасибо, внучек, – говорит она с теплотой, хотя в комнате ужасно холодно. Бабушка похлопывает меня по щеке. – Хороший мой мальчик.
Я улыбаюсь в ответ и кладу ладонь на ее пальцы.
– Ты так на него похож, – произносит бабушка задумчиво и отстраненно. – Глазки папины. – Она опускает руку к моей груди и легонько похлопывает. – И его сердце.
Я теряюсь, не зная, как отреагировать, и просто киваю. После гибели отца меня часто с ним сравнивают: «Ты так на него похож»; «У тебя грубеет голос, становится прямо как у отца»; «Я сначала принял тебя за Джеффа».
Я оглядываюсь на свадебное фото мамы и папы. Отец стоит в униформе с кепкой, лицо его серьезно, но светится гордостью оттого, что он стоит рядом с мамой.
Они на фото такие счастливые.
– Ну вот и все! – восклицает мама, заходя в квартиру с очевидно тяжелой для нее коробкой. Я спешу ей помочь.
– Отпускай, мам, я держу, – требую я, подхватывая коробку за дно.
– Фух! – мама с облегчением отдает вещи и запирает дверь. – Это последняя. Хотите пиццу?
– Рио, я уже залила масло в сковороду, буду готовить тостонес! – кричит из кухни бабушка.
– Для них у нас место тоже останется, мама. Уверена, Майлз не откажется ни от того, ни от другого.
Я просто умираю от голода, и, когда слышу про пиццу, желудок протяжно урчит, а я отчаянно киваю в знак согласия. Сажусь на высокий стул.
– Тостонес как раз хорошо пойдут перед пиццей, бабуль. Честное слово, я готов умять всё.
– Что ж, – говорит бабушка со вздохом, вытирая руки о фартук. – Ты всегда любил пиццу, Майлз, да и по Бруклину скучаешь, наверное. Но тут, в Гарлеме, есть свои чудесные пиццерии. Рио, будешь заказывать – звони в «Алессандро».
Бабушка отбирает три огромных овощных банана из чашки на столе, берет нож для чистки и идет со всем этим к разделочному столу рядом со мной.
Мама кивает:
– Какую хотите?
– Ох! – я так тороплюсь заказать, что даже не успеваю понять, чего хочу. – Мне «Пепперони» с оливками! – Эта пицца возвращает меня в детство. Когда у меня выдавался тяжелый день в школе или у папы были сложности на работе, он всегда приносил пиццу с пепперони и оливками из ресторанчика в Бруклине.
Переезд – дело непростое, а значит, и эта пицца будет как раз к месту. Я поднимаю глаза на маму и пытаюсь угадать, думает ли она о том же. Она набирает номер.
Вдруг я кое о чем вспоминаю и перевожу взгляд на бабушку. Она чистит первый плантан, откладывает шкурку в сторону, а потом нарезает колечками, которые падают на подставленную заранее тарелку.
– Бабушка, а где Ганке? – спрашиваю я. – Он же обещал приехать еще час назад.
Бабушка сосредоточенно оборачивает беконом кусочки плантана, будто нежными цветочными лепестками.
– Наверное, скоро придет, – отвечает она, и мы тут же слышим стук в дверь. Мама разговаривает по телефону, поэтому я вскакиваю со стула и тороплюсь открыть. Смотрю в глазок. По ту сторону стоит Ганке с пакетом снеди и смотрит сквозь глазок прямо на меня.
– Пароль!
– Я принес «Физзи»! – сочным голосом отвечает он.
Быть не может! Я, весь в возбуждении, распахиваю дверь.
– Мою любимую шипучку? – взволнованно спрашиваю я. – Разве где-то кроме Бруклина ее продают? И… не холодновато ли сегодня для таких напитков?
Ганке пожимает плечами.
– Знаю я одного парня… – Ганке ухмыляется и протягивает мне содовую со вкусом апельсина и сливок, а бабушке – вишневую. – Для «Физзи» никогда не бывает холодно.
По бутылочкам сбегают холодные капли конденсированного пара.
– Спасибо, друг, – говорю я искренне. Ганке вообще не обязан был помогать нам с переездом, тем более в Гарлем, но все же пришел, пусть мы и справились с коробками без него.
– Не благодари. – Он снова пожимает плечами, и мы садимся на высокие стулья рядом с кухонной стойкой. – Раз уж я опоздал, давайте помогу распаковать вещи. Где коробка, которую мы возьмем в Бруклин?
Он имеет в виду вещи, которые понадобятся в общежитии. Мы оба будем учиться в Бруклинской академии «Вижнс», и, раз я теперь живу в Гарлеме, мне придется поселиться в общежитии неподалеку от школы. Соседа лучше, чем Ганке, не найти. Он тихий, большую часть времени слушает музыку, читает комиксы или чем-то занимается в телефоне: все делает какие-то приложения.
Я уточняю:
– Две коробки. Они у мамы в комнате.
В одну из них сложено постельное белье, включая новенький серый комплект, который, как сказала мама, «отлично подойдет к школьной форме, папкам для бумаг и карандашам», средства для умывания и волос и еще комиксы. Во второй – мои вещи, форма, к которой, по маминому мнению, непременно должно подходить по цвету постельное белье.
А кто подбирает одежду под цвет постели?
Заучки, вот кто.
Опускаю взгляд на вторую коробку с вещами, с одеждой Майлза, если точнее. Костюм Человека-Паука – удобные кофта и легинсы, веб-шутеры и маска – надежно спрятаны в рюкзаке с эмблемой Бруклинской академии «Вижнс». Туда мама не полезет ни в коем случае, только если я сам не попрошу. Мы договорились, что мой рюкзак – то же самое, что и ее сумочка. Я не лезу в ее вещи, она – в мои.
– Так, пиццу привезут минут через двадцать, – говорит мама. – Ганке, нам с тобой я заказала гавайскую, ведь только мы, как культурные люди, способны оценить в ней кусочки ананаса. – Она бросает взгляд на нас с бабушкой, а мы оба морщимся. Я скорее съел бы пиццу с бананами или зубной пастой, но только не с ананасами. – Мама, Майлз, вам «Пепперони» с оливками.
– Спасибо, миссис Моралес, – певучим голосом произносит Ганке (особенно красивая и мелодичная речь в его исполнении предназначалась только моей маме). Я закатываю глаза. – Майлз, я тебе тут тоже кое-что принес. – Он запускает руку в карман. – Смотри-ка, что раздобыл!
Я разворачиваю серый тканевый сверток и вижу знакомую эмблему.
– У тебя две шапочки? Как ты вторую достал?
– Я ж говорил, – пожимает плечами Ганке, – знаю одного парня.
Он натягивает на себя одну из шапочек.
Я ухмыляюсь. Да никого-то он не знает.
– Ладно, на самом деле заказал через бота, как только на сайте выложили новую линейку одежды, – признаётся он.
– Так и знал.
– Но! Заметь, на какое благое дело я пустил свои таланты! Теперь мы гордые обладатели вожделенных теплых шапочек с эмблемой Бруклинской академии. Не благодари.
– Наверняка пригодится: похоже, зима в этом году спешит начаться пораньше, – хрипловато бормочет бабуля, закидывая в нагретое масло по очереди четыре кусочка плантана. Они кружатся в кипящей жидкости, постепенно покрываясь золотистой корочкой. Масло шипит и брызгает в стороны, а я чувствую за ухом щекотку: это паучье чутье подсказывает, что в опасной близости оказалась обжигающая жидкость.
– Только не забудь подписать свои вещи на ярлычке, – говорит мама, – а то перепутаешь с чужими.
– Хорошо, мам, спасибо, – соглашаюсь я, хотя и не собираюсь делать ничего подобного. Если кто-то случайно заберет мою шапку, искать они меня не станут, а если не случайно, значит, возвращать вещь никто и не собирался. К тому же кому в голову придет подписывать свои вещи? Заучкам.
На большинстве вещей сейчас и писать-то негде – это раньше на них были специальные тканевые ярлычки, которые располагались сзади на воротнике и царапали шею.
– Ты же не будешь ничего подписывать, да? – шепотом спрашивает Ганке.
– Я что, третьеклашка? – тихо отвечаю я.
Итак, имя свое я нигде не пишу. Вместо этого мы с Ганке делаем селфи в новых шапках. Ведь какой смысл обладать вещью, которую все жаждут, если не похвалиться ей перед всеми?
Вскоре звонят в дверь, мама открывает, и мы устраиваемся кто на диване, кто на стуле, кто оперевшись на стол и принимаемся за пиццу и бабушкины хрустящие жареные плантаны.
НАБИВ живот так, что уже не могу пошевелиться, и заметив, что снаружи стемнело и улицу освещают лишь желтые окна домов, я уже не испытываю никакого интереса к программе по телевизору, и глубоко вздыхаю.
Признаюсь честно, наш новый дом – отличное местечко. Просторное, с красивой и удобной мебелью (я мог бы уснуть прямо там, где ел) – а теперь тут витает дух приправ пиццы с пепперони и жареного лакомства. К тому же теперь мы живем с бабулей, а с ней не соскучишься. Нам с мамой больше не будет одиноко, хотя пока что я не избавился от этого чувства. В душе еще зияет незатянувшаяся рана, и она ноет, как только я вспоминаю о семье, оставшейся в прошлом. Даже наевшись пиццы от «Алессандро», даже спустя много месяцев, я жду, что папа придет домой с коробкой из «Бабушкиной пиццерии» и спросит, как у меня дела. Точнее, я бы этого ждал, будь мы сейчас дома.
Тут все иначе.
Это не наш дом.
И в то же время наш. Похоже, мама заметила мою задумчивость. Она резко встает и начинает прибираться. Бабушка в кресле зевает. Ганке поднимается, почесывая оголенный живот, а затем одергивает кофту, чтобы его прикрыть.
– Ну что ж, – говорит он, – электрички людей не ждут. Пойду, пожалуй, а то не успею к десяти в общежитие. Охранник закрывает двери точно по часам. Тот, кто дежурит сегодня, вечно выглядит так, будто ничего хорошего в жизни не видел с момента, как его «Браунс» выиграли в Суперкубке.
Повисает долгая пауза, а потом бабуля говорит:
– А выигрывали они в последний раз, когда я еще на лошади в Мемфис ездила.
– Что-что? – спрашивает мама. – На лошади? Правда?
– Рио, ты такая простофиля, вся в отца, – смеется бабушка, а мы с Ганке улыбаемся ей.
– Не простофиля, – с улыбкой отвечает мама. – Просто я тебе обычно верю.
– Ой, не пререкайся со мной тут, – шутливо осекает ее бабуля. – Лучше помоги убрать коробки от пиццы.
– Жаль, не смогу помочь, – говорит Ганке, закидывая на спину рюкзак и направляясь к двери. – Надо бежать. Майлз, хочешь, заодно возьму твои вещи?
– Это же целая коробка! Зачем тебе тащить ее в метро? – спрашивает мама. – Не лучшая идея. А если это опасно? Вдруг тебя ограбят!
– Миссис Моралес, – проговаривает Ганке с самым утонченным британским выговором, на который способен. – Я боролся против страшных ветров, брел в ужасных туманах, проносил тяжелейшие ноши сквозь бури, град и козни врагов. Доберусь.
– Ладно, ладно, милорд, как пожелаете, – соглашаюсь я. – Сейчас принесу.
– Так затейливо меня еще не благодарили, – весело откликается Ганке, а я уже тороплюсь в мамину комнату.
В конце коридора я стараюсь нащупать выключатель, затем открываю комнату, захожу, и меня сразу охватывает странное чувство.
Здесь стоит вся мебель из маминой комнаты: кровать, тумбочка, шкаф. На кровати разбросана одежда. Но это не ее комната. В ее на стене, прямо под окном, было таинственное пятно. На батарее у шкафа от перепадов температуры остались полосы. Дерево, выросшее во дворе за окном, царапало стекла, потому что, как говорила мама, «городские службы летом совсем не торопятся приводить растительность в порядок».
Я вздыхаю. Каким бы чужим ни казалось это место, я живу здесь. Когда я говорю Ганке, что поеду домой на выходные, я имею в виду этот дом, а не Бруклин. Так что лучше бы мне привыкнуть.
Как знать, может, и стоит погулять по окрестностям, вдруг станет лучше.
Я нахожу у шкафа нужную коробку, наклоняюсь и поднимаю ее. Эта немного полегче, чем другая, поэтому Ганке не должно быть с ней тяжело в метро. Она, кстати, еще и сравнительно небольшая. Возвращаюсь в комнату. Ганке смотрит телевизор, оперевшись на входную дверь.
– Вот коробка. Спасибо большое. Ты мне очень помог.
– Да не за что, – отвечает Ганке, забирая вещи. Ему явно неудобно, но он старается этого не показывать. В глубине души мне хочется остановить время, схватить коробку и на паутине быстро добраться до Бруклина – это займет меньше получаса. И вообще, нечестно заставлять Ганке идти с ношей по лестнице, по улицам, потом снова по лестнице, заходить в метро, выковыривать одной рукой проездной, тащить ее в вагон, потом пересаживаться на другой поезд, снова идти по лестнице и по улицам. Наверное, именно это имел в виду Питер, когда говорил, как сложно держать свои суперспособности в тайне.
И вот я с балкона наблюдаю за тем, как Ганке переваливается по лестнице и отправляется в долгий путь в Бруклин, который еще вчера я называл домом.
Буквально вчера.
– До завтра! – говорю я.
– Ага, до завтра, – бурчит Ганке.
Я возвращаюсь в гостиную. Мама улыбается мне, облокотившись на кухонную стойку. Бабуля сидит в любимом кресле перед телевизором и смотрит на меня. С подозрением поднимаю бровь. В последний раз они на меня так смотрели перед тем, как произнести: «Неплохо бы тебе сходить к психологу». Это было после смерти отца, так что сейчас я в ужасе жду и якобы непринужденно упираюсь ладонью в стену, как будто меня вовсе не беспокоят выражения их лиц.
– Что? – спрашиваю я. – Почему вы так смотрите?
– Как «так»? – уточняет мама и подходит ко мне, проводит рукой по моей щеке и целует меня в лоб. – Я смотрю на тебя так, будто ты мой сын и я тебя люблю.
По моему взгляду она заметила, что я не купился и жду объяснений.
– Мы с бабушкой тут подумали, – сдается она, закатывая глаза, – что тебе не мешало бы прогуляться. Ну, осмотреться. Пока еще не совсем стемнело. Не отходи дальше, чем на пять кварталов, не забудь телефон, возвращайся через час, капюшон не надевай, руки в карманы не прячь. И не разговаривай с незнакомцами…
– Отличное предложение, – говорю я и улыбаюсь. Я не вру: мне действительно не помешало бы немного свежего воздуха. Да и растрясу сытную пиццу. Я выглядываю из окна гостиной и глубоко вздыхаю. Меня не оставляет мысль о том, как было бы здорово сейчас прыгать на паутине с Бруклинского моста, перескакивать на крышу автобуса, делать обратное сальто и мягко спрыгивать на землю.
Но здесь, в Восточном Гарлеме, где я никого не знаю и бывал только проездом, наверное, лучше будет просто пройтись. Я хватаю со стула кофту с капюшоном, у двери натягиваю кроссовки и завязываю шнурки. Мама целует меня еще раз, я беру ключи со стола, снова – надеюсь, в последний раз – выслушиваю, что гулять можно не дальше, чем в пяти кварталах от дома, телефон надо держать с собой, вернуться – через час, капюшон не надевать, руки в карманы не прятать, с незнакомцами не говорить, и, наконец, я готов спуститься по лестнице и отправиться изучать местность.