Глава 8

Я СТОЮ в кухне отделения П.И.Р. и смотрю, как кофемашина тонкими струйками наполняет емкость темной жидкой энергией. Делать кофе – успокаивающее занятие, отвлекает от мыслей. Занимает ровно столько времени, сколько нужно, чтобы успокоиться и отдышаться, и никто не успеет начать задаваться вопросами, куда я запропастился. Вижу, как падают последние несколько капель, и пытаюсь не перебирать все вчерашние события, прошедшие не как надо. Я мог столько всего сделать иначе. Столько всего нужно было делать быстрее и тщательнее. И увереннее.

Нужно было быть решительнее.

Не стоило разбивать столько окон башни ЩИТа.

Не стоило позволять моему металлическому Голубю пробивать столько этажей.

Нужно было раньше звонить Питеру. Не стоило поддаваться гордыне и так долго тянуть время.

Нельзя было ни при каких обстоятельствах отпускать преступницу, пусть она и оставила свои контакты.

Достаю визитку в форме пера из кармана джинсов и верчу ее в руках. Она ярко блестит, и под светом лампы дневного света кажется серебристой. Красные крылышки, нарисованные по центру, будто покрыты той же краской, что и железные крылья ее брони.

Я не знаю о содержимом того чемодана. Чертежи техники, сыворотки вроде Дыхания Дьявола, медицинские графики Доктора Октавиуса, подробные планы захвата Бруклина, составленные злодеями, которые еще можно попробовать воплотить, карты подземных бункеров и тайных убежищ, схемы побега из тюрьмы – там могло быть что угодно. В той башне хранится все самое важное, и, несмотря на то, что Голубь в металлическом доспехе играючи справился с системой безопасности в организации под названием Шестая Интервенционная Тактико-оперативная Логистическая Служба, где для документов особой значимости под грифом «секретно» наверняка предусмотрены хранилища и сейфы, защищенные лазерами, под замками, которые открываются, реагируя на определенные голоса, с камерами наблюдения, за паролями, сканерами сетчатки, сенсорными экранами, которые распознают отпечатки пальцев, я совсем никак ей не помешал. Она убежала, а я подарил ей массу времени, чтобы все это провернуть.

Ну какой супергерой позволит трижды впечатать себя в стену?

Разглядывая номер на карточке, я достаю телефон и набираю сообщение. Это единственный шанс. Единственная ниточка, потянув за которую я могу вернуть тот чемодан.

Я: Привет. Можно позвонить?

Коротко, просто и по делу. Посмотрим на ее ответ.

Кап.

Кап.

Кап.

Я вздыхаю и складываю руки на груди. Вчера я должен был быть пауком-птицеедом. Но бились в итоге долгоножка с ястребом. Точнее, с птицей еще более страшной.

Со страусом.

Нет, с самой страшной летающей птицей. Кто там у нас есть?

Гигантский кондор.

Да, пусть будет битва с кондором.

– Привет, – слева раздается знакомый голос.

Питер прерывает мои печальные мысли. Быстро прячу телефон в карман, незачем пока втягивать в это и его, ведь именно я упустил злодейку. Можно хотя бы попробовать все исправить самому. Питер, держа рюкзак на плече, заходит в кухню. Его темные волосы прилипли ко лбу.

– Льет как из ведра, а ты даже не намок. Давно уже пришел, наверное?

Я киваю, не отводя взгляда от кофейника, и с минуты на минуту жду, что телефон завибрирует.

– Ты как? – спрашивает Питер.

Я поворачиваюсь к нему и машинально киваю, как бы говоря «естественно, все хорошо». Я уже так привык к постоянным вопросам, все ли у меня хорошо – сначала из-за папиной смерти, потом из-за начала учебного года, переезда на другой конец города, что такие кивки уже вошли в привычку. Но как все на самом деле? После вчерашнего я, конечно, расстроен, но… думаю, я оправлюсь. Как только найду злодейку и верну ЩИТу краденое.

– Все нормально, – говорю я.

Питер встряхивает головой и снимает мокрую куртку.

– Я просто подумал, что люди, у которых все хорошо, не…

– Не смотрят стеклянными глазами на падающие капли кофе? – заканчиваю я за него, забирая кофейник. – Ты прав. Ладно, на самом деле, кое-что меня беспокоит. Вчерашнее…

Я замолкаю: в кухню заходит голубоглазая девушка с рыжеватыми волосами, собранными в пучок, во фланелевой рубашке. Она протискивается мимо нас и начинает исследовать шкафчики.

– Привет, Мэри-Джейн, – говорит Питер. – Что ищешь?

– Не видели пластиковые ложки? – спрашивает она, уперев руки в бока, и отступает, рассматривая открытый ящичек.

– Слева под раковиной, – отвечаю я, надеясь, что голос у меня бодрый, как обычно.

– Спасибо, Майлз.

Мэри-Джейн берет в каждую руку по десятку ложек и идет к двери. Пока она не ушла, я прочищаю горло и делаю шаг вперед.

– Мэри-Джейн!

Она оборачивается и вопросительно смотрит на меня.

– Да? Что, Майлз?

От смущения шея начинает гореть. Но я понимаю, что обязан извиниться.

– Извини… Что вчера помешал звонком, когда вы были на мероприятии. Я понимаю, вы с Питером наконец нашли время отдохнуть и выйти в свет… а я все испортил.

Она с теплотой улыбается и пожимает плечами.

– Да ничего страшного. Все равно объявился Стервятник и испортил вечер, поэтому времени на светский отдых у нас все равно не было. Не думай об этом.

С души камень свалился. Наверное, она права.

– Но спасибо за извинения, – добавляет она и уходит в зал отделения П.И.Р.

– Вчерашнее, – продолжаю я, оборачиваясь к Питеру, – не должно было произойти. И не произошло бы, если бы не моя безалаберность. Я не смог, Питер. Опять.

– Все это – еще одна часть нашей работы, – отвечает он, уверенно глядя на меня карими глазами карамельного оттенка. – Даже Человек-Паук не всегда одерживает победу. Суть не в том, чтобы побеждать в схватках. Главное – победить в войне. И Стервятник, и Стервятник 2.0…

– Я про себя назвал ее Голубь.

– Неплохо звучит, – с гордой улыбкой говорит Питер. – Как быть супергероем, базовый курс: придумывай злодеям хорошие клички. Тут ты справился.

Я невольно улыбаюсь.

– И Стервятник, и Голубь знали, зачем шли. И оба забрали то, что им было нужно. Они следуют какому-то более масштабному плану, и когда они покажут свои уродливые пернатые лица вновь…

В двери появляется пожилой мужчина в фетровой шляпе и поношенном коричневом пиджаке. Он идет мимо нас, опираясь всем весом на трость. Питер понижает голос до шепота и говорит:

– Мы будем к этому готовы.

Я вздыхаю и пожимаю плечами.

– Сомневаюсь, что я готов.

Нелегко в этом признаваться. Раньше я думал, что готов ко всему. Когда я гнался за преступницей вверх по стене башни ЩИТа, я думал, что готов к этому. Даже когда мы дрались на крыше, я думал, что готов. И когда на волне адреналиновой встряски сбил ее с ног и выбросил на улицу. Но когда она метнула меня в стену, а сама снова проникла в здание, где-то внутри зародилось странное ощущение, что после шага вперед я делаю шесть назад.

И вот тогда я резко почувствовал, что все-таки не готов.

И с каждым новым ударом об здание, с каждым разом, когда она скрывалась на очередном этаже, и даже с падением в кусты на заднем дворе того старика моя уверенность таяла. К моменту, когда меня пришпилили к стене двумя металлическими крюками, я оказался не в состоянии придумать, как выбраться из западни. Я даже не выстрелил паутиной злодейке в лицо! А ведь она стояла прямо передо мной, когда руки у меня еще были свободны.

Вчера я оказался не просто не готов, а буквально бесполезен.

– Фокус в том, чтобы взяться за дело ровно перед тем, как будешь готов, и уже по ходу соображать, что делать. Со временем научишься. Кроме того, Майлз, я знаю, ты не любишь об этом слышать, но тебе всего семнадцать. В твоем возрасте я понятия не имел, что творю. – Лицо Питера освещает полная ностальгии улыбка. – Ни малейшего понятия. Если честно, я до сих пор до конца не разобрался, – говорит он и подмигивает мне, а затем берет из угла швабру. – Ладно, меня ждут полы в туалете. Зови, если что-нибудь понадобится. Или можем поболтать за ужином, хотя сегодня я пиццу точно не буду – вчера переел крошечных закусочек. Сегодня купил салат. Надеюсь, после него будет получше, чем с утра.

Я киваю ему с улыбкой. Представить себе не могу, чтобы кто-то не мечтал все время есть одну только пиццу, но ладно уж.

– Спасибо, Питер.

Он кивает в ответ, поднимает ко лбу два пальца, разворачивается и выходит в коридор, а я вспоминаю отца: он делал такой же жест – будто трогал козырек. Мне кажется, эту привычку цепляют в Полицейской академии. Но что имел в виду Питер, когда сказал «браться за дело перед тем, как будешь готов»? Сам-то он так не делает. В смысле, конечно, несколько лет опыта сказываются: если успел изучить повадки такого огромного числа злодеев, волей-неволей угадываешь, чего ждать от очередной схватки. У меня не было возможности изучить повадки Стервятника на практике, не говоря уж о его внучке и всех технических примочках ее костюма.

Если рассуждать логически, возможно, я все-таки слишком строг к себе. Но ощущения все равно не из приятных.

Я вздыхаю еще раз и наконец собираюсь пойти прочь из кухни с кофейником в руках.

– Итак, Майлз, – говорю я сам себе, заходя в комнату отдыха, – возьми себя в руки. Идем. Людям нужен ты, твое внимание и твоя помощь.

В центре П.И.Р. сегодня всего несколько человек, но все они сидят с кружками в руках. На улице неожиданно прохладно, уже вечереет. Сейчас как раз то время, когда люди, которые не собираются спать ночью или просто не поддаются действию кофеина, пьют очередную чашку кофе. Пожилая дама по имени Дрини, как обычно, сидит в углу и задумчиво смотрит в стену. Она редко говорит, и когда я наливаю ей кофе, лишь благодарно кивает.

– Привет, Дрини, – здороваюсь я. – Я сделал крепкий слабой обжарки, как ты любишь. – Я замечаю, что сахарница у нее на столе почти опустела, хотя я наполнял ее только утром. Беру сахар с соседнего стола и ставлю ей, а пустую емкость забираю в кухню, чтобы заполнить. – Ну вот. Хорошего дня. Рад был увидеться.

– Майлз! – с другого конца комнаты раздается знакомый голос. Мистер Флорес сидит в детской зоне со своей дочкой. Вокруг него разбросаны кубики, книги и яркие деревянные игрушки. Он устроился на любимом потертом кожаном диване перед телевизором, а девочка играет с кубиками на кофейном столике. – Hola, Майлз, – улыбается он. – Como estas?^[3]

Хорошо, что мама немного научила меня испанскому, и я улыбаюсь, понимая, что от бабушки, наверное, наберусь еще каких-нибудь словечек. У них в разговорах часто проскакивают будто из ниоткуда взявшиеся испанские слова, и я отлично понимаю, о чем речь.

– Estoy bien^[4], мистер Флорес. А у вас? Como esta, Isabella^[5]? – спрашиваю я у девочки.

Она ничего не отвечает, но скромно улыбается и протягивает кубик.

– Это bloques? Кубики? – спрашиваю я.

– Ха-ха, теперь она знает, как называются bloques не на испанском, – говорит мистер Флорес, – и мячик, и другие игрушки. Сейчас осваиваем глаголы.

– О, bien^[6], Изабелла, очень здорово! – говорю я, протягивая ей руку. Она шлепает своей ладошкой по моей, и лицо ее сияет от гордости, отчего мне становится тепло. Что бы там я ни должен был делать в обличье супергероя, в подобные моменты я чувствую, что отлично справляюсь с небольшими делами. Мне кажется, в каком-то смысле волонтерство в П.И.Р. ничуть не менее важно, чем летать на паутине над городом. Когда я разливаю кофе по чашкам для тех, кому просто нужна рука помощи и сочувствие, и даю пять малышке, которой время от времени негде ночевать, мне кажется, что я делаю хоть что-то хорошее.

Но потом я снова думаю, что должен сделать больше. Мне почему-то становится легко от маминой новости о заявке в городской совет. Маленькой Изабелле нужны не только дружеские разговоры, бесплатная еда и ночлег. Ей нужны реальная помощь и ресурсы. И, возможно, благодаря официальным лицам, будущим официальным лицам вроде моей мамы она это получит.

Кто-то включает звук у телевизора, на котором всегда показывается новостной канал. Чаще всего там передают новости местной администрации – законы, перепланировку дорог – или погоду. А иногда, как сегодня, все новости только о Человеке-Пауке.

Я зачарованно смотрю на кадр, где я лечу над Проспект-парком, а потом опускаю глаза на титры, и желудок болезненно сжимается: «Человек-Паук устроил себе выходной?»

Я раздавлен и зол: Джей Джона Джеймсон разражается буйной речью с экрана и так яростно бросается в камеру, что, произнося «Человек-Паук», умудряется забрызгать слюной объектив.

– Так вот, он не только решил взять выходной, друзья. Выходные дни предназначены только для тех, у кого есть рабочие дни! Он же просто прохлаждается и временами разбивает окна мультимиллионодолларовых зданий, проламывает полы… только представьте, сколько денег уйдет на ремонт башни ЩИТа, в которой хранятся важнейшие секретные документы наших властей, а точнее, сколько на это уйдет денег из наших налогов. И это мы еще не думали о цели преступника. Не будь у башни Человека-Паука, возможно, злоумышленник все равно успел бы сбежать, зато восстановление здания могло бы обойтись гораздо дешевле. Сказать по правде, отличать обезвреживание преступников от подростковых шалостей, когда речь идет о Человеке-Пауке, становится все сложнее…

– Мистер Джеймсон, спасибо вам за содержательный комментарий, – перебивает матерого журналиста девушка-корреспондент. Объектив камеры ловит ее лицо, а микрофон Джей Джона отключается. Я невольно улыбаюсь тому, как телевизионщики принудительно заткнули этого желчного злобного ворчуна.

– Фух, ну и болтун, – говорит мистер Флорес. – Такое впечатление, что этот Человек-Паук ему лично насолил.

Я улыбаюсь ему и вновь поворачиваюсь к телевизору, уже немного остыв.

– По нашей информации, пробоины, созданные Человеком-Пауком в башне ЩИТа, обнаруживаются на двадцати шести этажах. Из-за них оказались повреждены системы электропередачи в здании, поэтому пришлось урезать подачу энергии. Сейчас электричеством снабжены только самые важные хранилища в здании. Сотрудники переведены на удаленную работу, поскольку на текущий момент генераторы электричества представляются ненадежными, а верхние двадцать шесть этажей создают угрозу обрушения.

Я вздыхаю.

Как можно было все это натворить?

Сколько можно ждать ответа от преступницы с металлическими крыльями?

И вот я уже снова занят воспоминаниями о вчерашнем вечере и размышляю, как я мог бы пресечь разрушения и кражу чемодана. Можно было опутать злодейку паутиной, и она не могла бы пошевелиться, затем вынести ее из здания, и тогда оно осталось бы целым. Только по счастливой случайности вчера никто не погиб. Похоже, подавляющее число сотрудников были на совещании в другом отделении ЩИТа. А учитывая, что девушка отключила все охранные системы здания за каких-то несколько минут, удача точно была на их стороне.

– Майлз, а можно мне тоже сливок? – вопрос мистера Флореса возвращает меня к реальности.

– О, да, сейчас, – говорю я и направляюсь к кухне.

– А, так за ними идти надо? – мистер Флорес встает с дивана. – Я сам схожу. Не беги.

– Да нет, я принесу. Мне все равно туда, – убеждаю я Флореса, но это неправда. Просто мне нравится чувствовать себя полезным и хочется что-нибудь делать, лишь бы отвлечься от ощущения, что я только мешаю Бруклину.

Если это означает, что нужно принести обездоленному сливок, пусть будет так.

Я захожу в кухню, нахожу на дверной полке холодильника сливки и беру сахар. Захватив их, иду обратно в комнату отдыха. Входная дверь распахивается, задевая звонкий колокольчик. Я поднимаю глаза посмотреть, кто пришел, и внутри оказываются двое мужчин. Один – крупный, ростом примерно с моего отца и с такой же прической, темнокожий. Второй – примерно моего роста, в сером капюшоне. Высокий стягивает с себя вязаную шапочку, прижимает ее к груди и заводит разговор с Клифтоном, сотрудником на ресепшене. Второй (мне кажется, он приходится крупному мужчине сыном) проходит в зал и оглядывается по сторонам. С его черных шортов потоками льется вода, а серый свитер промок под дождем настолько, что кажется черным. Когда парень снимает капюшон, я понимаю, где его видел. На его свитере нарисованы белые крылья.

Я подпрыгиваю на месте и умудряюсь пролить кофе из кофейника, который держу в руках. Под моими ногами расплывается лужа, но я даже не замечаю. Сердце бешено стучит. Мы встречаемся взглядом. Парень стоит и смотрит на меня абсолютно безразлично.

Тот самый парень.

Который обокрал магазин. Которого Питер отдал полиции.

Он меня узнал?

Успел ли он рассмотреть меня той ночью?

Сегодня волосы у меня приглажены, вдруг не узнает? К тому же сейчас я в другой одежде – в шортах и футболке.

Ох, блин, он идет сюда.

Ох, блин, и смотрит на меня.

Так, ладно, он кивнул мне и неуверенно улыбнулся, а так себя ведут, когда видят человека в первый раз.

Наверное, он не понимает, почему я так на него уставился.

Ну что же, Майлз, отведи глаза в сторону! Главное, не смотри на него.

Я наклоняюсь и наливаю кофе даме, которая сидит ко мне ближе всего, уткнувшись в газету, но она начинает возмущаться.

– Нет-нет-нет, там чай!

– Ох, простите! – Я стараюсь вовремя убрать кофейник, но поздно. Кофе разливается по столу, а я в ужасе застываю.

– Дрини, простите! – говорю я.

– Ничего страшного, Майлз, – успокаивает она меня, поправляя голубые волосы, затыкая их за ухо и разочарованно заглядывая в чашку.

– Я принесу вам новый и приберусь тут, – предлагаю я.

– Не стоит, – возражает она. – Все равно напиток почти остыл, а я хотела подышать воздухом.

Дрини встает, завязывает шаль на плечах и, пройдя мимо вновь прибывших, выходит на улицу. Клифтон в это время забирает у высокого мужчины и его сына верхнюю одежду, и парень остается в одном худи.

Я ищу, чем бы заняться, пока они устраиваются в зале. Беру блюдце, ложку и кружку Дрини и ухожу в кухню.

Выливаю дикую помесь кофе и чая в раковину и вижу, как от ее металлической поверхности поднимается пар.

Я понимаю, что рано или поздно придется снова выйти в комнату отдыха и предложить новичкам кофе. Подхожу к двери и пробую их рассмотреть. Сердце все еще сильно колотится. Я почти уверен: этот парень с капюшоном вполне мог выяснить мое имя, узнать, что я волонтер центра, и прийти отомстить за мой поступок. Хотя минуточку… а почему он даже не в тюрьме? Отец внес залог, и парень вышел на свободу меньше чем через двое суток после ареста? И теперь у них не осталось денег, и пришлось идти в центр помощи малоимущим, так получается?

Я задумываюсь о том, как поступила бы мама. Она меня любит, я это хорошо знаю, но даже она нашла бы в себе силы оставить меня на ночь в камере, лишь бы отбить у меня желание снова нарушать закон.

С другой стороны, если бы я сказал ей о своей невиновности, она бы поверила. Вот как знать?

Эти двое сидят рядом на железных раскладных стульях лицом к телевизору, отец смотрит новости, а сын снова накинул капюшон и уткнулся в телефон. Я глубоко вздыхаю, собираюсь с силами и иду в зал с кофейником в руках. На пути к ним я отдаю мистеру Флоресу сливки, и в голову мне приходит сразу несколько идей, но ни одной толковой.

Может, избегать зрительного контакта? Нет, это будет странно. Может, изменить голос? Нет, они легко это поймут. В итоге решаю просто поменьше с ними разговаривать.

– Кофе? – предлагаю я.

Мужчина поднимает на меня глаза и с теплой улыбкой качает головой.

– Мне не нужно, спасибо, – говорит он и переводит взгляд на сына, который с начала нашего разговора ни разу не оторвался от телефона. Мужчина трогает парня за плечо. – Сынок, хочешь кофе?

Парень раздраженно закатывает глаза и смотрит на меня, недовольный тем, что его отвлекли.

– Не, – говорит он, бросив на меня мимолетный взгляд. – Не буду.

– Хорошо, – отвечаю я. – Зовите меня, если что-нибудь понадобится.

Я отворачиваюсь и собираюсь в кухню, понимая, что по крайней мере какое-то время с людьми в зале не придется общаться. Сейчас по плану мне нужно полить растения, многие из которых принесла сюда тетя Мэй. За ними я слежу особенно тщательно: вовремя поливаю, проверяю, достаточно ли им солнечного света, осматриваю листочки. Поливать цветы – одно из самых успокаивающих занятий в центре П.И.Р., и сейчас я с радостью берусь за это не требующее интеллектуальных усилий дело.

Но вдруг…

– Эй, парень, – слышу я голос пришедшего недавно мужчины. Внутри у меня все сжимается, но я оборачиваюсь, надеясь, что его сыну все равно и я просто отвечу на вопрос и вернусь к поливу цветов. – А где туалет?

Фух, обошлось.

Я киваю в сторону угла, где красуется огромная вывеска: ТУАЛЕТ.

– Спасибо, – говорит он и с виноватым видом, с которым обычно смотрят на водителя, случайно перебегая дорогу прямо перед машиной, бежит к двери уборной. Я снова смотрю на его сына, а он смотрит на меня и недовольно поднимает бровь.

– Вопросы? – говорит он.

– Нет, – слишком быстро отвечаю я. – В смысле, у меня нет. Просто… если захотите кофе или перекусить… зовите меня.

– Не хочу ничего, – бормочет он, снова утыкаясь в телефон. – Из того, что у вас тут есть.

Вот это уже мне не нравится. Звучит как зов о помощи, не очень ясный и почти неслышный для тех, кто не хочет прислушаться. Ему что-то очень нужно, только он не знает, как попросить. У меня появляется чувство, будто он себя чувствует как я на приеме у психотерапевта. Может, ему просто нужен… друг?

– А как тебя зовут, можно спросить? – уточняю я.

– Ты и так уже спросил, – бросает он, на секунду оторвавшись от телефона. – Стивен.

– А я Майлз, – отвечаю я, протягивая ему руку. Он меряет меня взглядом и снова утыкается в экран, но когда я, дрожа, решаю, что он не ответит на мой жест, он вдруг протягивает руку и пожимает мою. На его ладони я ощущаю какую-то жесткую область и пластырь и задаюсь вопросом, остались ли от позавчерашних приключений травмы. Возможно, он поцарапал руки, когда пытался сбежать с места ограбления.

Я заставляю себя улыбнуться.

Пусть из-за его фокусов я чуть не попал в тюрьму, он заслуживает знать, что не только у него в этом мире бывают тяжелые времена. Я задумываюсь, сможет ли шутка улучшить его настроение, хотя и знаю, что с каждой минутой все больше рискую быть узнанным. Но моя задача в центре П.И.Р. именно такова. Помогать людям чувствовать себя как дома. А кто сможет в этом лучше помочь потерянному темнокожему парню, чем другой темнокожий парень, уже не такой потерянный?

– А вдруг? – говорю я, усаживаясь верхом на стул. – Тут многое есть. Например, личное пространство. И свободные уши. Просто скажи.

– У меня на это есть психолог, – горько проговаривает он.

– Кажется, не очень тебя это радует.

– А кого-нибудь вообще радует быть подопытным в эксперименте над мыслями? – горячо чеканит он звуки. – Сидеть на сессиях психоанализа ради пользы для научного сообщества?

Я растерян и удивляюсь его словам. О чем он?

– Кажется, твои данные никто не может разглашать, – предполагаю я. – По закону должны хранить конфиденциальность.

– Да, но это только так говорят, – объясняет он. – Все мы – ходячие подопытные. Очевидно это становится, только когда они понимают, что ты не справишься. Тогда можно перестать притворяться и делать вид, что ты нужен им живым. С моей матерью так и было.

При этих словах у меня щемит в груди.

– Ты… лишился мамы? Сочувствую.

– Не лишился. Ее у меня забрали. Люди в белых халатах и без души, которых интересует только прибыль.

Он говорит резко, но в голосе слышался какой-то новый тон. Более мягкий… какая-то грусть? Горе?

– Сочувствую – повторяю я.

Парень смотрит в одну точку позади меня. Я смотрю в ту же сторону и понимаю, что он уставился в телевизор, где показывали новый сюжет. Интересно, это кто-то переключил канал? Просто теперь там почему-то не новости с Джеймсоном. Ведущий берет интервью у строго одетого человека в пиджаке, серебристых очках и с улыбкой на миллион. Он улыбается на камеру, будто пытается продать какие-то услуги. На лацкане я замечаю небольшой значок со знакомым лого, но прочитать надпись не успеваю – оператор переводит камеру на журналиста.

Под картинкой бегут субтитры: «Итак, мистер Григгс, „Террахил“ за прошедшие несколько лет может похвастаться рядом выдающихся разработок, которые появились будто из ниоткуда. Расскажите, пожалуйста, о вашей организации и о программе исследования методов лечения рака, которая недавно открылась в вашем отделе».

На экране снова появляется мужчина в очках со своей слишком широкой улыбкой. Он поправляет часы на запястье и начинает говорить.

– Конечно, Грегг, с удовольствием. «Террахил» – так называется наша компания – максимально предана идее излечивать одну рану Земли за раз. Как известно, человечество страдает от сильнейших природных катастроф, большинство которых, как считается, вызваны огромным количеством наших же отходов, пищевых привычек, вредных способов выработки энергии и десятками, если не сотнями лет загрязнения окружающей среды ядовитыми отходами. Теперь мы видим, что все это возвращается к нам поразительными масштабами заболеваемости раком, о котором, благодаря усилиям научного сообщества, мы узнаем все больше и больше. Новая исследовательская программа, как мы надеемся, поможет выяснить, каким образом разные факторы, от генетики до окружающей среды, влияют на раковые клетки, развитие метастазов и возможно ли обратить вспять рост раковых клеток при помощи тех же факторов, которые вызвали их развитие. Честно признаться, мы занимаемся идеальным жизненным циклом.

Интересный взгляд на вопрос, думаю я. Видимо, кем бы ни были эти террахиловцы, они на правильной стороне. Я наконец могу рассмотреть значок на лацкане: там изображена сине-зеленая Земля, и вспоминаю, где видел этот знак раньше. Это случилось в день ограбления магазина – в тот самый, когда Стивен попытался выставить меня преступником. Этот значок я видел на огромном баннере недалеко от своего дома. Как раз он и закрывал граффити на стене, будто огромный корпоративный пластырь на лице города. Похоже, у компании благая цель, но… может, стоит немного поменять принципы работы?

Стивен позади меня сквозь зубы неприязненно втягивает воздух.

– Подонки они, – говорит он. Я смотрю на него через плечо и вижу, как он сполз на стуле и недовольно скрестил руки на груди, а ногой гневно стучит по полу. – Это они ее отобрали. Сказали, смогут вылечить, но нет. Просто… забрали ее у нас, а через несколько дней она умерла. Излечить мир? Ложь.

Вот эти люди, которых показывают по телевизору, в белых халатах, которые заявляют, что хотят изобрести лекарство от рака и спасти мир? Я в растерянности поворачиваюсь к Стивену и принимаюсь внимательно его разглядывать. Он верит в свои слова, без сомнения. Эти люди забрали у него мать – его чувства мне понятны. Гораздо больше, чем он думает. Когда Демоны отняли моего отца, там, на ступеньках здания городской администрации, единственным моим желанием было догнать их и заставить почувствовать боль не слабее моей. Потерю. Понимание, что я больше никогда не услышу голос отца.

– Соболезную, – повторяю я снова, не зная, что еще сказать.

– Все соболезнуют и ни у кого нет ответов, – бормочет он, не глядя на меня и не расцепляя рук.

– Да, их нет, – говорю я. – Террористическая атака лишила меня отца в день, когда его должны были наградить за службу. И вряд ли хоть кто-нибудь в мире сможет дать этому внятное объяснение. Ни у кого никогда не найдется ответов. Поверь. На это просто их нет… ни для тебя, ни для меня. Поэтому перестань их искать и направь все силы на то, чтобы прийти в себя.

– Это не так-то просто, пока они ходят по земле, – отвечает он, кивая на телевизор.

Я поворачиваюсь и вижу на экране Грегга, ведущего новостей, который хмурит брови и задает вопрос представителю «Террахил»:

– Можете прояснить ситуацию по поводу недавних обвинений врачей из компании в применении непроверенных препаратов под видом одобренных?

– Естественно, буду рад, – отвечает он.

Я складываю руки на груди и стараюсь перенести вес на бедро, устроиться поудобнее и приготовиться слушать долгое объяснение. Но к моему удивлению, ответ оказывается довольно коротким.

– Позвольте мне для начала кое-что отметить.

– О, послушай, как он выворачивает вопросы, – говорит Стивен. Я бросаю на него взгляд, а затем снова принимаюсь слушать представителя «Террахил».

– Во-первых, несколько тысяч оптимистично настроенных медиков действительно входят в число профессионалов «Террахил». Большинство из них верит в то, что медицина и наука приведут нас к более благополучному и полному надежд будущему. «Террахил» горячо верит в свободу слова и мощь социальных сетей, пусть даже там появляются мнения, идущие вразрез с нашими заявлениями. Обеспечив возможности для сотрудничества с профессионалами, у которых есть множество разных идей, мы создали пространство, где над будущим работают умы, которые смело смотрят вперед и не боятся свободно размышлять. «Террахил» поддерживает только те методы лечения рака и ряда хронических заболеваний, которые подверглись тщательному изучению и подробной проверке независимыми исследователями.

– Видишь? – продолжает Стивен, наклоняясь вперед и хватая пульт, который лежал на стуле в другом ряду, а затем выключает звук. – Лгуны. Вот так они всегда. Перефразируют вопрос, выворачивают все так, чтобы звучало прилично, и отвечают на то, что в глазах зрителей создаст положительный образ. Они каждый раз умудряются снять с себя ответственность. А в это время ломают жизни, крадут родных и близких прямо на улице. И почему Мстители ничего с ними не сделают?

Я не уверен, могу ли отвечать за Мстителей, хотя надеюсь однажды стать одним из них. Самым новеньким. И самым молодым.

– Не знаю, – говорю я. – Но мы с тобой можем позаботиться только о том, чтобы пережить все случившееся с нами. Это самое главное, – я пожимаю плечами. – Мне терапия тоже не особо помогла. Мне тоже казалось, что на мне какие-то опыты ставят. Потому я и пришел сюда.

Я обвожу комнату руками, и Стивен осматривается следом за моим жестом.

– Сюда? – спрашивает он, и, похоже, с искренним интересом. – А что здесь?

– Друзья. Любовь, надежда, хотя, может, это и звучит слишком сентиментально. Когда я прихожу сюда помогать, у меня появляется ощущение, будто я делаю что-то важное. И это точно лучше, чем сидеть и смотреть, как жизнь идет дальше без моего отца. Тебе тоже не стоит просто смотреть, как жизнь продолжается, а твоей мамы больше нет.

Стивен морщится, но я не могу понять, то ли он разочарован, то ли задумался.

– Встретимся? – вопросительно произношу я, подходя к баскетбольному мячу, который заметил на куче игрушек в детском уголке. Я поднимаю мяч и бросаю Стивену. По правилам в помещении нельзя ничего бросать, но я сделал это аккуратно, и, мне кажется, в сложившейся ситуации вполне можно немного нарушить правила. – Один на один, если ты не против.

Он отпускает телефон, который падает ему на колени, и ловит мяч обеими руками. Потом поднимает взгляд на меня и кивает – почти незаметно, и я даже не уверен, что правильно его понял.

– Спасибо, – говорит Стивен. – Может быть. Просто… я привык быть сам по себе, знаешь? И вот тебе совет. Ты какой-то не от мира сего, поэтому он тебе пойдет на пользу. Так вот: не верь никому. Сам за собой присматривай.

Он опускает мяч на стул и снова берется за телефон. Я киваю, прижимаю к груди кофейник и направляюсь в кухню, размышляя о его словах.

Сам за собой присматривай.

Как же, наверное, одиноко так жить. Вечно чувствовать, что ни на кого не можешь положиться. Какие бы беды со мной ни приключались, у меня никогда не было чувства, что никто за меня не вступится, но вчера почти это и произошло. Я ставлю кофейник в кофемашину и задумчиво упираю руку в бедро. Не знаю, помог ли я Стивену, но, надеюсь, что по крайней мере никто не будет разбирать его на части, использовать его или его семью ради прибыли корпорации.

Мне на самом деле очень хочется, чтобы он об этом знал, ведь если так не случится, то рано или поздно я увижу, как он сворачивает на кривую дорожку. Горе – плохой проводник. Проще жить, когда есть те, кто подставит плечо, а не те, кто толкнет, когда начнешь терять равновесие.

Надеюсь, первых в его жизни больше. И я стану одним из них, если он позволит.