День клонился к вечеру. Агент Лакост уже ушла, а инспектор Бовуар и агент Морен докладывали о проделанной за день работе.
– Мы побывали у Парра, у Кмеников, у Маку. У всего чешского сообщества, – сказал Бовуар. – Безрезультатно. Никто не знал Отшельника, никто его не видел. Все они слышали об этом скрипаче… как его…
– Мартину, – подсказал Морен.
– …потому что он известный чешский композитор, но никто его в глаза не видел.
– Я связался с Институтом Мартину и еще попытался узнать, что можно, о предыстории местных чешских семей, – сказал Морен. – Они именно те, за кого себя выдают. Беженцы от коммунистического режима. Ничего другого. Я бы даже сказал, что они более законопослушные люди, чем большинство остальных. Никаких связей с Мартину.
Бовуар отрицательно покачал головой. Если инспектора выводила из себя ложь, то правда раздражала его еще больше. В особенности когда она оказывалась неудобной.
– Твое впечатление? – спросил Гамаш у агента Морена.
Прежде чем ответить, тот кинул взгляд на инспектора Бовуара.
– Я думаю, скрипка и музыка не имеют никакого отношения к людям, которые здесь живут.
– Возможно, ты прав, – согласился Гамаш, который знал, что, прежде чем найти убийцу, им придется заглянуть во множество пустых пещер. Видимо, это и была одна из таких пещер. – А что Парра? – спросил он, предвидя ответ.
Если бы что-то было, то Бовуар уже сказал бы ему.
– В их предыстории – ничего, – подтвердил Бовуар. – Однако…
Гамаш ждал.
– Вид у них был какой-то настороженный, взволнованный. Они удивились, узнав, что убитый был чехом. Все удивились.
– И что ты думаешь? – спросил Гамаш.
Бовуар провел усталой рукой по лицу.
– Не могу связать все это воедино, но, по-моему, здесь что-то есть.
– Ты полагаешь, тут существует какая-то связь? – не отступал Гамаш.
– А как же без этого? Убитый был чехом, нотные записи, бесценная скрипка, и здесь существует большое чешское сообщество, включая двоих человек, которые могли обнаружить хижину. Если только…
– Что?
Бовуар подался вперед, сцепил нервные руки на столешнице:
– Что, если мы ошибаемся? Что, если убитый не был чехом?
– Ты хочешь сказать, что Оливье лжет? – спросил Гамаш.
Бовуар кивнул:
– Он лгал во всем остальном. Может, он сказал это, чтобы сбить нас со следа. Чтобы мы подозревали других.
– Но как быть со скрипкой и музыкой?
– А что со скрипкой и музыкой? – Бовуар задумался на несколько секунд. – В хижине есть много других вещей. Возможно, Морен прав. – Впрочем, он произнес это тем же тоном, каким мог бы сказать, что, возможно, прав шимпанзе, то есть со смесью сомнения и благоговения, испытываемого свидетелем чуда. – Возможно, музыка и скрипка не имеют к этому никакого отношения. Там ведь были блюда и из России, а хрусталь – откуда-то еще. Эти предметы ни о чем нам не говорят. Он может быть кем угодно. У нас в подтверждение его чешского происхождения есть только слова Оливье. Может быть, Оливье и не лгал. Может быть, этот человек и в самом деле говорил с акцентом. Но не с чешским. Может, это был русский, или польский, или какой-то другой сходный акцент.
Гамаш откинулся на спинку стула, задумался, потом кивнул и подался вперед.
– Это вероятно. Но возможно ли?
Это была часть расследования, которая нравилась ему более всего и пугала его более всего. Пугал не загнанный в угол и опасный подозреваемый – пугала возможность того, что они повернут влево, тогда как должны были бы повернуть вправо. Или откажутся от версии, бросят многообещающий след. Или не заметят такового в стремлении к результату.
Нет, теперь он должен был двигаться с осторожностью. Как и любой искатель, он знал, что опасно не спускаться со скалы – опасно безнадежно заблудиться. Запутаться. Получить слишком много информации и в результате окончательно сбиться со следа.
В конечном счете расследование убийства неизменно давало сокрушительно простой ответ. Он всегда присутствовал, всегда был очевиден. Просто он прятался среди фактов, свидетельств, обманов и заблуждений следователей.
– Оставим это пока, – сказал Гамаш, – и не будем отказываться ни от каких версий. Отшельник мог быть чехом, а мог и не быть. Но в любом случае содержимое его хижины сомнению не подлежит.
– А что сказала суперинтендант Брюнель? Есть ли среди этих вещей похищенные? – спросил Бовуар.
– Ничего такого она не нашла, но продолжает поиски. А Жером Брюнель занимался буквами, вырезанными на нижней стороне, и он считает, что это шифр Цезаря. Так называется один из видов шифра.
Гамаш объяснил, что такое шифр Цезаря.
– Значит, нам остается найти ключевое слово? – спросил Бовуар. – Это должно быть просто. «Воо».
– Нет. Это слово уже попробовали.
Бовуар подошел к листу бумаги, закрепленному на стене, и снял колпачок с маркера. Написал буквы алфавита. Затем его рука замерла.
– Как насчет скрипки? – спросил Морен.
Бовуар еще раз посмотрел на него, как смотрят на шимпанзе, проявившего неожиданную сообразительность. Написал на отдельном листе бумаги «скрипка». Потом добавил «Мартину» и «Богуслав».
– «Богемия», – предложил Морен.
– Неплохая мысль, – сказал Бовуар.
Не прошло и минуты, как у них уже было с десяток предложений. Они все их опробовали и ничего не нашли.
Бовуар с некоторым раздражением пощелкал по своему маркеру, разглядывая буквы алфавита, словно это они были виноваты во всем.
– Ну что ж, не оставляйте попыток, – сказал Гамаш. – Суперинтендант Брюнель пытается найти остальные резные скульптуры.
– Вы думаете, что его убили из-за них? – спросил Морен. – Из-за скульптурок?
– Может быть, – сказал Гамаш. – Есть немало людей, готовых на убийство ради таких ценных вещей.
– Но когда мы нашли хижину, там все оставалось в целости, – возразил Бовуар. – Если убийца находит хижину, находит хозяина и убивает его, то, по логике, он должен обыскать дом – разобрать его по бревнышку, чтобы найти скульптурки. Разве нет? И убийце особо не приходится беспокоиться о соседях.
– Может, он и собирался это сделать, но услышал, что возвращается Оливье, и ему пришлось ретироваться, – сказал Гамаш.
Бовуар кивнул. Он забыл о вернувшемся Оливье. Да, в этом был резон.
– Да, кстати, – сказал он, садясь. – Из лаборатории пришли результаты обследования резных инструментов и дерева. Они говорят, что эти инструменты использовались для изготовления скульптур, но слово «Воо» было вырезано чем-то другим. Канавки не совпали, да и техника исполнения тоже иная. Явно сделано разными людьми.
Хоть какая-то определенность в этом деле была воспринята с облегчением.
– Но во всех случаях использовался красный кедр? – Гамаш хотел услышать подтверждение.
Бовуар кивнул:
– И они даже высказываются более определенно, по крайней мере в том, что касается словечка «Воо». По содержанию воды, насекомым, годовым кольцам и всяким другим параметрам они могут сказать, откуда это дерево.
Гамаш склонился над столом и написал на листе бумаги три слова. Он подтолкнул листок к Бовуару, тот прочитал и фыркнул:
– Вы звонили в лабораторию?
– Я разговаривал с суперинтендантом Брюнель.
Он рассказал им про обезьянку Воо и Эмили Карр. Про тотемные шесты племени хайда, вырезанные из красного кедра.
Бовуар посмотрел на лист бумаги, подсунутый ему шефом.
«Острова Королевы Шарлотты» – вот что там было написано.
Таким же было и заключение лаборатории. Дерево, на кусочке которого они обнаружили надпись «Воо», появилось в этом мире сотни лет назад на островах Королевы Шарлотты.
Габри шел, чуть ли не маршировал, по рю Дю-Мулен. Он принял решение и хотел добраться до места, прежде чем передумает, потому что весь день его решение менялось каждые пять минут.
С тех пор как старший инспектор Гамаш во время допроса вывел на чистую воду Оливье, который признался в том, что многое утаивал от своего партнера, Габри не обменялся с Оливье и десятком слов. Наконец он достиг цели своего похода – перед ним предстал во всем своем обновленном блеске старый дом Хадли. Теперь у главного входа висела деревянная доска, чуть покачивавшаяся на ветру. Надпись на ней гласила:
«Auberge et spa».[76]
Буквы были изящные, четкие, красивые. Именно такую вывеску он хотел заказать Старику Мюндену для их гостиницы, но всё руки не доходили. Над буквами были вырезаны в ряд три сосны. Традиционные, памятные, классические.
Он и это хотел заказать для гостиницы. И по крайней мере, их гостиница действительно находилась в Трех Соснах. А этот дом витал где-то над деревней, не принадлежа ей.
Но теперь уже все равно было слишком поздно. И он пришел сюда не для того, чтобы искать какие-то недочеты. Напротив.
Габри поднялся на крыльцо и вдруг осознал, что на этом самом месте стоял и Оливье с телом. Он попытался прогнать этот навязчивый образ. Его добрый, тихий, нежный Оливье. Как он мог совершить такую мерзость?
Габри позвонил и замер в ожидании. Обратил внимание на блестящую медь ручки, стекло с декоративной обработкой кромки и свежую красную краску на двери. Приятно и привлекательно.
– Bonjour.
Дверь открыла Доминик Жильбер. На ее лице застыло выражение вежливой подозрительности.
– Мадам Жильбер? Мы встречались в деревне, когда вы только приехали. Меня зовут Габриэль Дюбо.
Он протянул свою большую ладонь, и они обменялись рукопожатием.
– Я вас знаю. Вы хозяин этой маленькой замечательной гостинички.
Габри чувствовал, когда его хотят умаслить, – сам прибегал к таким приемам. Тем не менее услышать комплимент было приятно, и Габри никогда этому не противился.
– Да, это я. – Он улыбнулся. – Но наша гостиница не идет ни в какое сравнение с тем, что сделали здесь вы. Это поразительно.
– Войдете?
Доминик посторонилась, и Габри вошел в большую прихожую. Когда он был здесь в предыдущий раз, это был не дом, а руины, как и он сам. Но старого дома Хадли больше не существовало – это было ясно. Трагедия, вздох на холме превратились в улыбку. Приветливая, изящная, приятная гостиница. Он бы и сам отдохнул здесь, чтобы прийти в себя. Спрятаться от всех.
Он подумал о своей гостинице, уже требовавшей ремонта. То, что недавно казалось удобным, очаровательным, привлекательным, теперь стало поблекшим. Как состарившаяся великосветская дама. Кто поедет в гости к тетушке, когда можно остановиться в гостинице со спа-салоном у таких замечательных ребят?
Оливье был прав. Это конец.
И, глядя на дружелюбную, уверенную в себе Доминик, Габри понимал: она своего добьется. Она была рождена для успеха, для побед.
– Мы все собрались в гостиной – выпиваем. Хотите к нам присоединиться?
Он хотел было отказаться. Он ведь пришел для того, чтобы сказать Жильберам всего несколько слов и тут же уйти. Это не был приход в гости. Но она уже повернулась, приняв его молчание за согласие и пошла в дом через большую арку.
Но, несмотря на легкое изящество этого дома и этой женщины, он чувствовал здесь какую-то ущербность.
Он на ходу разглядывал хозяйку дома. Тонкая шелковая блуза, шикарные брюки-слаксы, свободный шарфик. И запах. Что это за запах?
Наконец он узнал его и улыбнулся. От хозяйки этого замка пахло не «шанелью», а лошадьми. И не просто лошадьми – он отчетливо ощутил едкий запах конского навоза.
Настроение Габри улучшилось. В его гостинице хотя бы пахло горячими сдобными булочками.
– Это Габриэль Дюбо, – сообщила Доминик присутствующим в комнате.
Горели дрова в камине, и перед ним, глядя в огонь, стоял пожилой человек. Кароль Жильбер сидела в кресле, а Марк стоял у подноса с напитками. Все повернулись в сторону Габри.
Старший инспектор Гамаш еще не видел бистро таким пустым. Он сел в кресло у огня, и Хэвок Парра принес ему выпивку.
– Спокойный вечер? – спросил Гамаш, когда молодой человек поставил перед ним порцию виски и тарелочку с квебекским сыром.
– Мертвый, – ответил Хэвок и чуть зарделся. – Но может, люди еще подтянутся.
Они оба знали, что ничего такого не случится. Было половина седьмого – самый пик коктейлей и предобеденной суеты. В большом зале сидели два других посетителя, а в ожидании застыл небольшой взвод официантов. В ожидании сутолоки, которая никогда не наступит. Во всяком случае, не в этот вечер. А может быть, вообще никогда больше.
Три Сосны многое прощали Оливье. Труп, обнаруженный в его бистро, списали на невезение. Даже тот факт, что Оливье знал Отшельника и его хижину, не стал поводом для отчуждения. Хотя это и было нелегко. Но Оливье любили, а любовь склонна прощать. Они даже простили ему то, что он подбросил тело в дом Жильберов. Этот поступок был воспринят как помутнение мозгов.
Но любовь прошла, когда они узнали, что Оливье тайно зарабатывал миллионы долларов на Отшельнике, вероятно давно спятившем. И делал это на протяжении многих лет. А потом потихоньку скупил чуть ли не все Три Сосны. Он был арендодателем Мирны, Сары и месье Беливо.
Деревушка превратилась в Оливьевиль, и жители начали испытывать беспокойство. Человек, которого, как им думалось, они хорошо знали, оказался чужаком.
– Оливье здесь?
– Он в кухне. Отпустил шеф-повара и решил сегодня готовить сам. Вы знаете, он ведь удивительный повар.
Гамаш это знал – он много раз вкушал плоды кулинарного искусства Оливье. Но еще он знал, что решение заняться готовкой позволяло Оливье спрятаться от людских глаз. В кухне. Где он не видел обвиняющих, огорченных лиц людей, которые были его друзьями. А может, и того хуже: не видел пустых столов, за которыми прежде сидели его друзья.
– Не могли бы вы попросить его выйти ко мне?
– Постараюсь.
– Пожалуйста.
Одним этим словом старший инспектор давал понять, что хотя внешне это и выглядит как вежливая просьба, на самом деле таковой не является. Несколько минут спустя Оливье опустился на стул напротив Гамаша. Им можно было не перешептываться – в бистро теперь никого не было.
Гамаш подался вперед, отхлебнул виски, внимательно посмотрел на Оливье.
– Что вам говорит имя Шарлотта?
Брови Оливье удивленно взметнулись.
– Шарлотта? – Он задумался на несколько секунд. – Никогда не был знаком ни с одной Шарлоттой. Когда-то знал одну девчонку по имени Шарли.
– Отшельник никогда не называл этого имени?
– Он вообще не называл никаких имен.
– А о чем вы говорили?
Оливье снова услышал голос убитого, не низкий, но странным образом успокаивающий.
– Мы разговаривали про огороды, строительство, водопроводы. Он учился у римлян, греков, первых поселенцев. Это было очаровательно.
Не в первый раз Гамаш пожалел, что в той хижине не было третьего стула – для него.
– А про шифр Цезаря он никогда не говорил?
И опять Оливье удивленно посмотрел на него, потом отрицательно покачал головой.
– А про острова Королевы Шарлотты? – спросил Гамаш.
– В Британской Колумбии? С чего бы это мы стали о них говорить?
– Вы не знаете, есть ли в Трех Соснах кто-нибудь из Британской Колумбии?
– Люди приехали сюда из самых разных мест. Но чтобы кто-то приехал из Британской Колумбии – я такого не слышал. А что?
Гамаш вытащил скульптуры и поставил их на стол так, что корабль уплывал от сыра, а слезящийся сыр преследовал его.
– А то, что вот это из Британской Колумбии. По крайней мере, дерево именно оттуда. Это красный кедр с островов Королевы Шарлотты. Давайте еще раз с самого начала, – спокойно сказал Гамаш. – Расскажите мне, что вы знаете об этих скульптурах.
Оливье смотрел с бесстрастным выражением. Гамаш знал этот взгляд. Это был взгляд лжеца, пойманного на обмане. Лжеца, пытающегося найти выход, заднюю дверь, щелочку. Гамаш ждал. Он отхлебнул виски и размазал немного сыра по превосходному ореховому хлебу. Положив его перед Оливье, он то же самое приготовил для себя. Потом в ожидании ответа принялся есть.
– Их вырезал Отшельник, – сказал Оливье ровным безразличным голосом.
– Вы это уже нам говорили. Еще вы говорили, что некоторые из этих вещиц он давал вам, но вы закидывали их в лес.
Гамаш ждал, зная, что остальное последует именно сейчас. Он посмотрел в окно и увидел Рут, выгуливающую Розу. На утке по какой-то причине был крохотный красный плащик.
– Я их не выбрасывал. Оставлял, – прошептал Оливье, и мир за кругом света из камина, казалось, исчез. Ощущение было такое, будто эти двое сидят каждый в своей маленькой хижине. – Я ходил к Отшельнику уже около года, когда он дал мне первую вещицу.
– Вы не помните, что это было?
– Холм с деревьями. Даже скорее гора. И лежащий на ней мальчик.
– Вот эта? – Гамаш достал фотографию, которую ему дала Тереза Брюнель.
Оливье кивнул:
– Я помню это довольно ясно, потому что я не знал, что Отшельник делает такие штуки. Его хижина была наполнена изумительными вещами, но созданными другими людьми.
– И что вы сделали с этой скульптурой?
– Какое-то время хранил у себя, но мне приходилось прятать ее от Габри, иначе он начал бы задавать вопросы. И тогда я решил, что проще ее продать. Вот и выставил ее на продажу на интернет-аукцион. Она ушла за тысячу долларов. Потом мне позвонил дилер. Сказал, что у него есть покупатели, если у меня найдутся еще такие же вещи. Я думал, он шутит. Но когда восемь месяцев спустя Отшельник вручил мне еще одну скульптурку, я вспомнил о том дилере и связался с ним.
– Это был Дени Фортен?
– Владелец галереи, который предлагает устроить выставку Кларе? Нет. Это был кто-то из Европы. Могу вам дать его координаты.
– Это будет полезно. Что представляла собой вторая скульптурка?
– Ничего особенного. Простенькая. Все на поверхности. Я был немного разочарован. Лес. Но если приглядеться, то увидишь ниточку людей, идущих под кронами.
– И среди них мальчик?
– Какой мальчик?
– Тот, что с горы.
– Нет, это была другая скульптура.
– Я это понимаю, – сказал Гамаш, спрашивая себя, ясно ли он выражается. – Но представляется вероятным, что Отшельник в каждой из своих скульптур вырезал одни и те же фигуры.
– Мальчика?
– И людей. Что-нибудь еще?
Оливье задумался. Было и еще что-то. Тень над деревьями. Что-то маячило за ними. Что-то поднималось. И Оливье знал, что это такое.
– Нет, ничего. Только лес и люди в нем. Дилер проявил большой интерес.
– Сколько вы за нее получили?
– Пятнадцать тысяч. – Он полагал, что Гамаш будет потрясен.
Но выражение лица Гамаша ничуть не изменилось, и Оливье поздравил себя с тем, что сказал правду. Было ясно, что старший инспектор и без Оливье знает ответ на этот вопрос. Говорить правду было сродни лотерее. Как и говорить ложь. Оливье давно пришел к выводу, что лучше смешивать одно с другим в равных пропорциях.
– Сколько скульптурок он изготовил?
– Я думал, что восемь, но теперь, когда вы показали мне эти, получается, что десять.
– И все те, что он вам дал, вы продали?
Оливье кивнул.
– Вы говорили, что он начал давать вам другие свои вещицы за еду. Куда вы их девали?
– Отвозил в магазин антиквариата на рю Нотр-Дам в Монреале. Но потом, поняв, что это ценные вещи, я нашел частных дилеров.
– Кого?
– Я давно с ними не контактировал. Нужно посмотреть в моих записях. Это люди из Торонто и Нью-Йорка. – Он откинулся на спинку стула и обвел глазами пустой зал. – Видимо, мне следует отпустить на сегодня Хэвока и остальных.
Гамаш хранил молчание.
– Как вы думаете, люди сюда вернутся?
Старший инспектор кивнул:
– Их расстроило то, что вы сделали.
– Я? Марк Жильбер поступил куда хуже. Будьте с ним осторожны. Он совсем не такой, каким кажется.
– И вы тоже, Оливье. Вы все время лгали. Возможно, вы лжете и теперь. Я сейчас задам вам один вопрос и прошу трижды подумать, прежде чем ответить.
Оливье кивнул и выпрямился.
– Был ли Отшельник чехом?
Оливье тут же открыл рот, но Гамаш быстро поднял руку, останавливая его:
– Я просил вас трижды подумать, прежде чем ответить. Взвесьте всё. Не могли ли вы ошибиться? Может быть, никакого акцента не было? – Гамаш внимательно смотрел на собеседника. – Может быть, он говорил с акцентом, но не чешским. Может быть, чешский акцент – это только ваше предположение. Подумайте хорошенько, прежде чем ответить.
Оливье уставился на крупную неподвижную руку Гамаша, а когда она опустилась, перевел взгляд на его лицо.
– Тут ошибки быть не может. Я слышал немало чехов за последние годы – у меня друзья и соседи чехи. Он был чехом.
Это было сказано с большей определенностью, чем все, что говорил Оливье Гамашу с начала расследования. И все же Гамаш продолжал смотреть на этого стройного человека. Он разглядывал его рот, глаза, морщинки на лбу, цвет кожи. Наконец старший инспектор кивнул.
– Холодный вечер, – сказала Рут, плюхаясь на стул рядом с Гамашем и больно ударив его по коленке своей запачканной грязью тростью. – Извините, – сказала она и ударила его еще раз.
Она совершенно не обратила внимания ни на разговор между Гамашем и Оливье, в который вмешалась, ни на напряжение, возникшее между ними. Она перевела взгляд с одного на другого.
– Ну, хватит этой веселой болтовни. Вы можете поверить в то, что Оливье сделал с телом? Его идиотизм затмевает даже ваш собственный. Дает мне представление о бесконечности. Ощущение почти духовное. Сыр?
Она взяла последний кусочек сыра и потянулась за виски Гамаша, но он успел первым. Появилась Мирна, за ней Клара и Питер, которые рассказали всем о Дени Фортене. Все выразили Кларе сочувствие и сошлись на том, что она поступила правильно. Потом они пришли к выводу, что утром она должна позвонить Фортену и попросить прощения. Потом решили, что делать это все же не стоит.
– Я видела на лугу Розу, – сказала Клара, спеша сменить тему. – Она просто красавица в этом плащике.
Она удивилась, увидев на утке непромокаемый плащ, но потом решила, что Рут просто приучает Розу к ношению одежды.
Разговор неминуемо вернулся к Оливье и Отшельнику, мертвому и живому. Рут наклонилась и взяла Оливье за руку:
– Ничего страшного, дорогой, мы все знаем, что ты жадный. – Потом она посмотрела на Клару. – А ты бедная, а Питер мелочный, а наш Клузо, – она повернулась к Гамашу, – спесивый. А ты… – Она повернулась к Мирне, потом снова посмотрела на Оливье. – А кто это вообще? Она постоянно ошивается где-то поблизости.
– Ты отвратительная, выжившая из ума, пьяная старуха, – сказала Мирна.
– Я еще не пьяна.
Они допили заказанное и ушли, но прежде Рут передала Гамашу аккуратно сложенный и разглаженный по краям листок бумаги.
– Передай это тому пареньку, который вечно ходит за тобой следом.
Оливье смотрел из окна на Розу, которая неподвижно сидела на травке в ожидании Рут. А того, кого хотел увидеть Оливье, за окном не было.
Габри любопытнее всего было встретиться со святым. Винсентом Жильбером. Мирна побаивалась его, а в мире было не так уж много людей, которых она побаивалась. Старик Мюнден и Жена сказали, что его книга «Бытие» и его работа в Лапорте изменили их жизнь. И само собой разумеется, жизнь Шарли.
– Bonsoir, – нервно поздоровался Габри.
Он посмотрел на Винсента Жильбера. Воспитанный в католической вере, Габри провел бесконечные часы в церквях, где на витражных окнах были показаны мученические жизни и величественные смерти святых. Отойдя от церкви, он взял с собою одно: уверенность в том, что святые были хорошими ребятами.
– Что вы хотите? – спросил Марк Жильбер.
Он, его жена и мать стояли у дивана, образуя полукруг. Его отец, словно космический спутник, находился на отдаленной орбите. Габри ждал, что Винсент Жильбер успокоит сына, скажет, что гостя нужно встречать вежливо. Урезонит его.
Жильбер-старший молчал.
– Итак? – сказал Марк.
– Я приношу извинения, что не пришел познакомиться с вами раньше.
Марк фыркнул:
– Тут уже приезжал «Уэлкам вэгон»[77] и оставил нам посылочку.
– Марк, прошу тебя, – сказала Доминик. – Он наш сосед.
– Не по нашему выбору. Будь это в его власти, нас бы давно уже здесь не было.
И Габри не стал это отрицать. Это было верно. Их неприятности начались с появлением Жильберов. Но вот они обосновались здесь, и теперь что-то нужно было сказать.
– Я пришел извиниться, – сказал он, стоя в свой полный рост в шесть футов один дюйм. – Мне жаль, что я не сумел оказать вам надлежащее гостеприимство. И примите мои извинения в связи с подброшенным телом.
Да, это явно было неубедительно, как он того и опасался. Но по меньшей мере, он надеялся, что голос его звучал искренне.
– А почему сюда не пришел Оливье? – спросил Марк. – Не вы это сделали – с чего это вы извиняетесь?
– Марк, ну в самом деле, – сказала Доминик, – ты разве не видишь, как ему трудно это дается.
– Не вижу. Возможно, его подослал Оливье в надежде, что нас удастся убедить не подавать заявления в суд. Или не говорить всем, какой он псих.
– Оливье не псих, – сказал Габри, чувствуя, как у него начинает все дрожать внутри. – Он замечательный человек. Вы просто его не знаете.
– Это вы его не знаете, если говорите, что он замечательный. Разве станет замечательный человек подбрасывать труп в дом соседа?
– И это говорите вы!
Они встали друг против друга.
– Я не подбрасывал тело в частный дом, где оно могло до смерти напугать хозяев. Вот ведь в чем ужас.
– Оливье был спровоцирован на это. Он пробовал завязать с вами дружбу, когда вы только здесь появились, но потом вы попытались переманить наш персонал и открыть этот огромный отель и спа-салон.
– Десять номеров – что тут огромного?
– В Монреале – да, это капля в море. Но здесь у нас маленькая деревня. Мы долгое время жили себе тихо-спокойно. Вы приехали, и все это закончилось. Вы не сделали никаких попыток вписаться в нашу жизнь.
– Под «вписаться» вы имеете в виду посыпать голову пеплом и благодарить вас за то, что вы позволили нам жить здесь? – спросил Марк.
– Нет, я имею в виду проявить уважение к заведенному здесь порядку. К тому, над созданием чего люди трудились долгие годы.
– Вы что, хотите поднять разводной мост? – с отвращением сказал Марк. – Запереться в замке и никого в него не впускать?
– Это неправда. Большинство людей в Трех Соснах приезжие.
– Но вы принимаете только тех, кто следует вашим правилам. Кто делает то, что вас устраивает. Мы приехали сюда, чтобы осуществить нашу мечту, а вы возражаете против этого. Почему? Потому что это противоречит вашим интересам. Вы чувствуете в том, что мы делаем, угрозу, а потому хотите выставить нас отсюда. Да вы просто бандиты с вежливыми физиономиями!
Марк чуть ли не брызгал слюной.
Габри удивленно уставился на него:
– Но вы ведь не ждете, чтобы мы тут обрадовались тому, что вы делаете, верно? Почему вы приехали и намеренно огорчали людей, которые стали вашими соседями? Вы не хотели, чтобы мы были вашими друзьями? Вы должны были предвидеть такую реакцию Оливье.
– Предвидеть что? Что он подбросит труп в наш дом?
– Это отвратительно. Я вам уже сказал об этом. Но вы его спровоцировали. Всех нас спровоцировали. Мы хотели стать вашими друзьями, но вы воспротивились этому.
– Значит, вы готовы дружить с нами до определенной черты, да? Пока наши успехи скромны? Пока посетителей у нас немного, пока процедуры принимают единицы? Пока у нас маленький ресторанчик, если нам повезет? И никакой конкуренции с вами и Оливье?
– Верно, – сказал Габри.
Марк не нашел что на это сказать.
– Послушайте, как вы думаете, почему мы не делаем круассаны? – продолжил Габри. – Или пироги? И вообще какую-либо выпечку? Ведь мы могли бы. Я люблю этим заниматься. Но когда мы приехали, здесь уже работала пекарня Сары. Сара всю жизнь прожила в этой деревне. Эта пекарня принадлежала еще ее бабке. Поэтому мы вместо пекарни открыли бистро. И все наши круассаны, пироги и хлеб делает Сара. Мы приспособили наши мечты к уже существующим здесь, сбывшимся. Для нас было бы дешевле и интереснее самим заниматься выпечкой, но смысл же не в этом.
– А в чем? – впервые подал голос Винсент Жильбер.
– Смысл не в том, чтобы заработать состояние, – сказал Габри, с благодарностью поворачиваясь к нему. – А в том, чтобы знать, что такое «достаточно». Быть счастливым.
Наступило молчание, и Габри в душе поблагодарил святого, который дал ему эту возможность воззвать к разуму.
– Может быть, вам стоит напомнить об этом вашему партнеру, – сказал Винсент Жильбер. – Говорите вы замечательные вещи, только сами живете по другим принципам. Вздумали обвинять моего сына. Свое поведение вы считаете нравственным, дружелюбным, человечным, а знаете, что это на самом деле?
Винсент Жильбер вплотную подошел к Габри, который при этом словно уменьшился в размерах, тогда как Жильбер увеличился.
– Это эгоизм, – прошипел Жильбер. – Мой сын проявлял терпение. Он нанял местных людей, создал рабочие места. Это место предназначено для исцеления, а вы не только пытаетесь уничтожить Марка, вы еще пытаетесь сделать его виноватым.
Винсент встал рядом со своим сыном, обретя наконец это ощущение семейного единства.
Габри больше нечего было сказать, и он ушел.
Он направлялся назад в деревню, а в окнах дома на холме сиял свет. Над его головой утки клином летели на юг, подальше от убийственного холода, который наступал на Канаду. Габри присел на пенек у обочины дорожки, глядя на закат, думая о les temps perdus;[78] он чувствовал себя очень одиноким, не имея даже веры в святых в качестве утешения.
На стол принесли пиво для Бовуара, а Гамаш вертел в руке стакан с виски. Они устроились на удобных стульях и принялись изучать меню. В бистро было пусто. Питер, Клара, Мирна и Рут – все ушли, и Оливье удалился в кухню. Хэвок, последний из оставшихся официантов, принял заказ и ушел, оставив их говорить.
Гамаш надломил небольшую французскую булку и рассказал своему подчиненному о разговоре с Оливье.
– Значит, он продолжает утверждать, что Отшельник был чехом. Вы ему верите?
– Верю, – сказал Гамаш. – По крайней мере, я верю, что Оливье убежден в этом. Есть какой-нибудь прогресс с шифром Цезаря?
– Ни малейшего.
Они оставили все попытки, после того как попробовали подставлять свои собственные имена. Оба испытали некоторое облегчение, когда из этого ничего не получилось.
– Что случилось? – спросил Гамаш.
Бовуар откинулся на спинку стула и швырнул салфетку на стол.
– Просто я разочарован. Впечатление такое, что каждый раз, когда мы добиваемся какого-то прогресса, все опять уходит в песок. Мы до сих пор не знаем даже имени убитого.
Гамаш улыбнулся. Это затруднение возникало у них каждый раз. Чем глубже расследовалось дело, тем больше улик появлялось. Потом наступало время, когда раздавалось что-то вроде воя, словно они ухватили что-то безумное, с воплем осыпавшее их уликами. Гамаш знал, что это крик чего-то загнанного в угол и испуганного. Они входили в последний этап расследования. Скоро улики, части целого, прекратят сопротивление и начнут выдавать убийцу. Они были близки.
– Кстати, завтра я уезжаю, – сказал старший инспектор, когда Хэвок принес закуски и ушел.
– Назад в Монреаль?
Бовуар подцепил вилкой кальмара, поджаренного на открытом огне, а Гамаш принялся за грушу с сыровяленой ветчиной.
– Чуть дальше. На острова Королевы Шарлотты.
– Вы шутите? В Британскую Колумбию? Почти на Аляску? Из-за обезьянки по кличке Воо?
– Ну, можешь сказать и так, если хочешь…
Бовуар развернул поджаренный кусочек кальмара и окунул его в чесночный соус.
– Voyons, вам не кажется, что это уже крайности?
– Нет, не кажется. В этом деле все время повторяется имя Шарлотта. – Гамаш потер кончики пальцев. – Первое издание Шарлотты Бронте, первое издание «Паутинки Шарлотты», панель из Янтарной комнаты, сделанная для принцессы по имени Шарлотта. Записка о скрипке, которую хранил Отшельник, была написана Шарлоттой. Я пытался сообразить, что они все значат – эти бесконечные Шарлотты, и вот сегодня суперинтендант Брюнель дала мне ответ. Острова Королевы Шарлотты. Где писала свои картины Эмили Карр. Откуда привозилось дерево для резьбы. Может быть, это тупик, но с моей стороны было бы глупо не потянуть за эту ниточку.
– Но кто тянет за эту ниточку – вы или убийца? Я думаю, они уводят вас в сторону. Я думаю, убийца здесь – в Трех Соснах.
– И я тоже так думаю, но я считаю, убийство началось на островах Королевы Шарлотты.
Бовуар раздраженно выдохнул:
– Вы берете несколько улик и складываете их так, чтобы они отвечали вашей гипотезе.
– И что ты предлагаешь?
Теперь Бовуару нужно было проявлять осторожность. Старший инспектор Гамаш был не только его начальником. Между ними возникли человеческие отношения, каких у Бовуара не было ни с кем прежде. И он понимал, что терпению Гамаша есть предел.
– Я думаю, человек видит то, что хочет видеть. Вы видите то, чего нет.
– Ты хочешь сказать, то, что не очевидно.
– Нет, я хочу сказать, то, чего нет. Прийти к какому-то заключению – это еще не значит скакнуть на конец света, но вы собираетесь прыгнуть именно туда, и к чему это вас приведет? К концу этого долбаного света, сэр.
Бовуар кинул взгляд в окно, стараясь остыть. Хэвок взял их тарелки, и Бовуар, прежде чем продолжить, дождался, когда тот уйдет.
– Я знаю, вы любите историю, литературу, искусство, и хижина Отшельника, вероятно, могла показаться вам настоящим кондитерским магазином для гурманов, но я думаю, вы в этой ситуации видите гораздо больше, чем есть на самом деле. Я думаю, вы усложняете. Вы знаете, что я пойду за вами хоть на край света. Мы все пойдем. Вы только скажите. Но даже вы можете совершать ошибки. Вы всегда говорите, что мотивы убийства в конце концов оказываются проще пареной репы. Что эти мотивы эмоциональны. Эта эмоция находится здесь. Как и убийца. У нас есть немало ниточек, кроме обезьянки, куска дерева и забытых Богом островов у черта на куличках.
– Ты закончил? – спросил Гамаш.
Бовуар расправил плечи и глубоко вздохнул:
– У меня еще найдется что сказать.
Гамаш улыбнулся:
– Я с тобой согласен, Жан Ги: убийца находится здесь. Кто-то из местных жителей знал Отшельника, и кто-то из них убил его. Ты прав. Когда удается отслоить всю шелуху, мотивы и в самом деле оказываются просты. Некто завладевает старинными вещами, которые стоят целое состояние. Может быть, он их украл. Он хочет спрятаться, а потому приходит в эту деревню, о которой никто не знает. Но даже этого недостаточно. Он делает еще один шаг и строит себе хижину в лесу. Может быть, он прячется от полиции? Не исключено. От чего-то или кого-то похуже? Я думаю – да. Но одному ему с этим не совладать. Если забыть обо всем остальном, ему требовались новости. Ему нужны были глаза и уши во внешнем мире. И потому он рекрутировал Оливье.
– Почему его?
– Рут сказала об этом сегодня.
– «Еще виски, задница»?
– Да, и это тоже. Но она сказала, что Оливье жадный. Так оно и есть. Таким же был и Отшельник. Возможно, в Оливье он увидел самого себя. Ту же жадность. То же желание владеть. И он знал, что у него есть рычаг влияния на Оливье. Он обещал ему все новые и более дорогие вещи. Но за прошедшие годы что-то случилось.
– Он рехнулся?
– Может быть. Или наоборот. Он был сумасшедшим, а потом выздоровел. Хижина, которую он себе выстроил, стала его домом, прибежищем. Ты это почувствовал. В жизни Отшельника было какое-то умиротворение, даже утешение. Он вел простой образ жизни. Кто из нас не жаждет этого в наше сумасшедшее время?
Принесли обед, и настроение Бовуара улучшилось, когда перед ним на столе появилась ароматная говядина по-бургундски. Он посмотрел на старшего инспектора, который улыбался, глядя на принесенный ему омар «термидор».
– За простую жизнь в лесу! – Бовуар поднял свой бокал с красным вином, шутливо предлагая выпить за это.
Гамаш чокнулся своим бокалом с белым вином с бокалом инспектора, потом подцепил на вилку сочный кусок омара. Он ел, вспоминая свои первые минуты в хижине Отшельника. И то мгновение, когда он понял, что перед ним – сокровища. Причем эти сокровища имели свое назначение, будь то практическое или духовное, как книги или скрипка.
Но была одна вещь. Одна вещь, у которой вроде бы не было назначения.
Гамаш медленно положил вилку и посмотрел куда-то за спину Бовуара. Через несколько секунд инспектор тоже положил вилку и оглянулся. Там ничего не было – только пустой зал.
– Что такое?
Гамаш поднял палец, призывая к тишине. Затем он залез в нагрудный карман, вытащил авторучку и блокнот и быстро написал что-то, словно боялся, что мысль ускользнет от него. Бовуар напряг глаза, пытаясь прочесть, что там написал Гамаш. Удивился, когда разобрал.
В блокноте появилась строка с алфавитом.
Бовуар молча следил, как его шеф пишет строку ниже алфавита. Его глаза распахнулись от удивления. Он удивлялся собственной глупости. Как он мог не заметить столь очевидного?
Под строкой алфавита старший инспектор Гамаш написал слово ШЕСТНАДЦАТЬ.
– Номер над дверью хижины, – прошептал Бовуар, словно тоже боялся спугнуть эту важную улику.
– Какие там были буквы? – быстро спросил Гамаш.
Ему было невтерпеж получить результат.
Бовуар порылся в своем кармане и тоже вытащил блокнот.
– ИРБЬЯГГР под скульптурой с людьми на берегу. А на скульптуре с парусником – НЭШЬШ.
Он стал наблюдать за попыткой Гамаша расшифровать послание Отшельника.
А, Б, В, Г, Д, Е, Ё, Ж, З, И, Й, К, Л, М, Н, О, П, Р, С, Т, У, Ф, Х, Ц, Ч, Ш, Щ, Ъ, Ы, Ь, Э, Ю, Я
Ш, Е, С, Т, Н, А, Д, Ц, А, Т, Ь, А, Б, В, Г, Д, Е, Ё, Ж, З, И, Й, К, Л, М, Н, О, П, Р, С, Т, У, Ф
Гамаш читал буквы, находя их одну за другой. Получалась какая-то абракадабра.
– Что это значит? Имя? Может, чешское?
– Может, это анаграмма? – сказал Гамаш. – Нужно переставить буквы.
Несколько минут они переставляли буквы, не забывая и об обеде. Наконец Гамаш отложил ручку и покачал головой:
– А я уж подумал, что нашел.
– Может, и нашли, – сказал Бовуар, не желая так легко сдаваться.
Он тоже написал несколько букв, попробовал другие варианты. Переставил буквы – и все-таки вынужден был прийти к тому же выводу, что и его шеф.
Значит, ключевое слово было не «шестнадцать».
– И все же, – сказал Бовуар, макая кусочек французской булки с хрустящей корочкой в подливку, – не могу понять, почему там эти цифры.
– Может быть, какие-то вещи не имеют никакой цели, – сказал Гамаш. – Может быть, в этом и состоит их цель.
Но для Бовуара это было слишком уже сложно. Как и аргументация старшего инспектора по поводу островов Королевы Шарлотты. На самом деле Бовуар даже не считал это аргументацией. В лучшем случае это была интуиция старшего инспектора, в худшем – ошибочное предположение. Возможно даже, на это его навел сам убийца.
Единственное, что возникало перед мысленным взором Бовуара, когда он слышал об этих островах на другом конце страны, были густые леса, горы и бесконечные просторы серой воды. Но главным образом – туман.
И в этот туман собирался в одиночестве отправиться Арман Гамаш.
– Да, чуть не забыл. Мне это дала Рут Зардо. – Гамаш протянул Бовуару сложенный лист бумаги.
Бовуар развернул его и прочел вслух:
и за загривок нежно поднимет твою душу
и осторожно в темень рая отнесет.
По крайней мере, на этот раз в конце предложения стояла точка. Неужели это последнее послание?