Вскоре после званого обеда в замке почти все жители Англии, читавшие газеты, узнали о романтической истории, разыгравшейся в Доринкорте. Действительно, случилось нечто поистине удивительное: тут фигурировал и маленький американец, прибывший в Англию, чтобы сделаться лордом Фаунтлероем, о котором говорили, что он очень красив и что все его полюбили, и старый граф, его дед, гордившийся своим внуком, и хорошенькая молодая мать, которой не прощали ее брака с капитаном Эрролем, и удивительный брак Дэвиса, покойного лорда Фаунтлероя, и, наконец, странная женщина, о которой раньше никто не знал, и ее неожиданное появление с сыном, который, как она утверждала, и есть настоящий лорд Фаунтлерой и должен быть восстановлен в своих правах. Обо всем этом говорили и писали, и сведения эти производили на всех сильнейшее впечатление. Затем пронесся слух, что старый граф окончательно не желает признавать прав своего неожиданно объявившегося внука и собирается бороться с матерью законным порядком, то есть передаст дело в суд.
Никогда еще не бывало такого возбуждения в графстве, в котором расположено Эльсборо. По базарным дням люди останавливались группами и рассуждали об этом необычайном событии. Жены фермеров приглашали друг друга на чашку чая, чтобы обсудить последние новости. Они рассказывали удивительные вещи о том, как разгневанный граф решил прогнать от себя нового лорда Фаунтлероя и как безумно ненавидел он мать своего вновь прибывшего внука. Но, конечно, больше всех знала обо всем этом миссис Диббль, и значение ее ввиду этого с каждым днем возрастало все более.
– Да, дело плохо, – говорила она, – и если вы желаете знать мое мнение, сударыни, то я скажу, что это ему наказание за то, что так жестоко поступил с милой барыней, которая по его милости живет одна в доме, без сына. Ведь старик-то страшно любит внука и гордится им. А тут еще для него и другое горе – приехавшая дама по виду совсем не леди, как та мамаша маленького лорда. Это просто нахальная черноглазая бабенка, и мистер Томас говорит, что ни один порядочный лакей не станет слушаться ее приказаний; мистер Томас уверяет даже, будто не останется в доме и часа, если только она там поселится. Да и мальчик не может сравниться с маленьким лордом. Бог знает, что из всего этого выйдет и чем все это кончится, а я просто едва устояла на ногах, когда Джейн сообщила нам это известие…
Действительно, всюду чувствовалось сильное волнение: в замке, в библиотеке, где граф и мистер Хевишэм тихо разговаривали между собою, в людской, где перешептывались мистер Томас, дворецкий и остальные лакеи, где болтали и сплетничали горничные, в конюшне, где Вилькинс, чистя лошадей, с грустью рассказывал кучеру, что никогда в своей жизни не видал такого ловкого молодого барина, который так быстро научался бы ездить верхом, точно родился в седле, и с которым было бы так приятно ездить.
Среди всех этих волновавшихся людей только Цедрик оставался совершенно спокойным. Правда, сначала, когда ему объяснили, в чем дело, он был слегка смущен и встревожен, но совсем не из-за уязвленного самолюбия.
Пока граф рассказывал ему, что случилось, он сидел на скамеечке у его ног, как он это так часто делал, беседуя с дедом.
– Как странно, – проговорил он, дослушав рассказ до конца.
Граф молча смотрел на мальчика. Он сам чувствовал себя очень странно – так странно он не чувствовал себя ни разу за всю свою жизнь – и с тревогой подметил на лице мальчика какое-то тревожное, не свойственное ему выражение.
– Как вы думаете, дедушка, – спросил он, – они отнимут у Милочки ее дом и экипаж?
– Нет! – решительно и громко сказал граф. – Они ничего не посмеют отнять у нее…
– А! Вот это хорошо, – с видимым облегчением произнес Цедрик.
Затем он пристально посмотрел на дедушку своими большими задумчивыми глазами и спросил грустно и нежно:
– А как же другой мальчик? Значит… значит, теперь он будет вашим мальчиком… как я был раньше… правда?
– Никогда! – крикнул так резко граф, что Цедрик чуть не подскочил на стуле.
– Нет? – удивленно переспросил он. – Почему? А я думал…
С этими словами он быстро встал со стула и подошел к деду.
– Я останусь вашим мальчиком, даже если не буду графом? – спросил он. – Я останусь у вас, как раньше? – И его раскрасневшееся личико с тревогой и вопросительно обратилось к графу.
Как смерил его с ног до головы старый граф!.. Как сдвинулись его густые брови, как странно засверкали глубоко запавшие глаза!
– Ты мой мальчик, да, и всегда останешься моим мальчиком, пока я жив. И, клянусь, мне иногда кажется, что у меня никогда не было других детей, – сказал граф.
И, поверите ли, голос его звучал как-то странно, он был точно надтреснут и охрип, совсем не похож на тот голос, какой бывает у графов, хотя старый лорд говорил решительно и властно…
Цедрик вспыхнул от радости. Он засунул руки в карманы и, глядя прямо деду в глаза, сказал:
– Если так, то мне все равно, буду я графом или нет. Я ведь думал сперва, что тот мальчик, который будет графом, станет вашим мальчиком, а я… я уже не буду им… и это мне было очень неприятно.
Граф положил ему руку на плечо и привлек его к себе.
– Они ничего не отнимут из того, что я смогу сохранить для тебя, – сказал он, тяжело переводя дух. – А впрочем, я не хочу верить, чтобы они вообще могли отнять у тебя что-либо. Ты рожден для этого положения, и ты будешь его занимать… Помни одно: в любом случае ты получишь все, что принадлежит лично мне.
Казалось, граф забыл в эту минуту, что говорит не со взрослым, а с ребенком, так твердо и решительно звучал его голос. Видно было, что он вместе с тем давал обещание самому себе.
Он до сих пор ясно не представлял себе, как глубоко проникли в его сердце любовь к мальчику и гордость за него. Никогда так ясно не видел он его хорошие качества, его красоту и благородство, как в эту минуту. Его упрямой натуре казалось немыслимым отказаться от того, что он так лелеял. И он решил не отказываться от этого без ожесточенной борьбы.
Несколько дней спустя после того как женщина, называвшая себя леди Фаунтлерой, виделась с мистером Хевишэмом, она явилась в замок и привезла с собой сына. Ее не приняли. Лакей у входа передал ей, что граф не желает ее видеть и предлагает обратиться к мистеру Хевишэму.
– Сейчас видно, что она не настоящая барыня, – рассказывал после Томас, отворявший ей двери. – Я достаточно послужил в знатных домах, чтобы сразу отличить настоящих господ от поддельных, а эта уж никогда не была леди, сразу видно. То ли дело барыня в Лодже, уж не знаю, американка она или нет, а сразу видно, что она настоящего сорта, это признает любой джентльмен, только взглянув на нее. Я так и сказал Генри, когда мы ее в первый раз увидели.
Незнакомка между тем уехала. Она, видимо, сердилась и вместе с тем чего-то боялась. Во время своих разговоров с нею мистер Хевишэм заметил, что, несмотря на развязность манер и бойкость в словах, смелость ее была напускная. По временам она видимо робела и не выдерживала той роли, которую хотела играть, так как не ожидала столь сильного отпора со стороны графа.
– Она, очевидно, принадлежит к самым низшим слоям общества, – говорил мистер Хевишэм, обращаясь к миссис Эрроль. – Она совершенно необразованна, с плохими манерами и, по-видимому, совсем не привыкла встречаться на равной ноге с людьми нашего круга. Первый визит к графу сбил ее с толку. Она была взбешена, но растерялась. Он сперва не хотел ее видеть, но я посоветовал ему поехать со мною в гостиницу, где она остановилась. Как только он вошел, она сразу перепугалась, побледнела, но вслед затем яростно набросилась на него, наговорила ему дерзостей и грозила судом.
Действительно, граф стоял перед ней во весь рост, с достоинством настоящего аристократа и с презрительной улыбкой глядел ей прямо в лицо, не удостаивая ни единым словом и меряя ее взглядом с головы до ног, как какую-нибудь отвратительную диковинку. Он спокойно выслушал ее дерзости и, когда она, наконец, остановилась, заговорил:
– Вы уверяете, что вы жена моего старшего сына. Если это правда и если у вас имеются достаточно веские доказательства, то закон на вашей стороне. В этом случае ваш сын – лорд Фаунтлерой. Суд разберет и решит этот вопрос. Если вы выиграете процесс, то будете получать приличное содержание, но пока я жив, я не желаю видеть ни вас, ни вашего сына. К несчастью, после моей смерти все перейдет к вам. Прибавлю только, я всегда думал, что мой сын Дэвис выберет себе жену именно такого сорта, как вы.
С этими словами он повернулся к ней спиной и вышел. Несколько дней спустя после этого происшествия миссис Эрроль сидела у себя в будуаре и писала письмо. Вдруг вбежала в комнату испуганная горничная и доложила о приходе посетителя. Девушка, видимо, находилась в сильном волнении, и глаза ее чуть ли не с ужасом глядели на миссис Эрроль.
– Сам граф пожаловал! – доложила она дрожащим голосом.
Когда миссис Эрроль вошла в гостиную, она увидела высокого красивого старика с орлиным носом и длинными седыми усами.
– Вы, должно быть, миссис Эрроль? – спросил он.
– Да, – ответила она просто.
– А я граф Доринкорт.
Он немного помолчал и посмотрел ей в глаза. Они так напоминали большие ясные и наивные глазки внука, которые он в последние месяцы каждый день видел подле себя, что старик невольно вздрогнул и отрывисто сказал:
– Мальчик очень похож на вас.
– Мне это часто говорят, милорд, но я счастлива думать, что он похож и на отца.
Ее голос звучал так мягко, так симпатично, и во всех ее движениях было столько достоинства и простоты, что граф невольно припомнил слова леди Лорридэль. Она, по-видимому, не чувствовала ни малейшего смущения от его внезапного визита.
– Да, – сказал он, – он действительно похож также и на моего сына.
Старик помолчал и принялся дергать свой длинный седой ус.
– Знаете, зачем я приехал?
– Я видела мистера Хевишэма, – начала было миссис Эрроль, – и он мне сказал о притязаниях…
– Я пришел вам сказать, – перебил ее граф, – что намерен оспаривать притязания этой женщины и всеми силами буду бороться против нее. Его права…
Молодая женщина прервала графа на полуслове:
– Но мой сын не должен получить того, что ему не принадлежит, хотя бы даже закон мог это сделать.
– К несчастью, закон не может, – сказал граф. – Эта отвратительная женщина и ее сын…
– Но эта женщина, может быть, любит своего сына так же, как и я Цедрика, – произнесла маленькая миссис Эрроль. – И если она была женой вашего старшего сына, то ее сын – лорд Фаунтлерой, а мой – нет.
Она говорила и глядела на него так же спокойно и уверенно, как Цедрик, и это нравилось старому деспоту, перед которым всегда все трепетали. Люди обыкновенно не решались противоречить ему, и незнакомая ему до сих пор оппозиция занимала его.
– Я полагаю, – сказал насмешливо граф, – что вы в душе были бы даже довольны, если бы мой внук не сделался графом Доринкортом.
Ее прекрасное молодое лицо залил румянец.
– Бесспорно, прекрасно быть графом Доринкортом, я это знаю, милорд, но я больше забочусь о том, чтобы мой сын был таким же, каким был его отец, – неизменно добрым, честным и искренним человеком.
– Другими словами, явился бы диаметральной противоположностью своему деду, не так ли? – заметил иронически лорд.
– Я не имею чести вас знать, – возразила миссис Эрроль, – но знаю, что мой сын полагает… – Она на мгновение остановилась и потом спокойно добавила: – Я знаю, что Цедрик любит вас…
– А как вы полагаете, любил ли бы он меня, если бы знал причину, почему я не пригласил вас жить вместе с ним? – сухо спросил граф.
– Не думаю, – ответила миссис Эрроль. – Я потому и скрыла это от него.
– Хорошо! – заметил отрывисто граф. – Не всякая женщина поступила бы так.
С этими словами он принялся ходить взад и вперед по комнате и все энергичнее дергал свои длинные усы.
– Да, он меня любит, и я его люблю, – сказал он наконец. – Признаюсь, что до него я никогда никого не любил. А его люблю. Он по-нравился мне с первой минуты. Я стар, жизнь мне надоела, а он прямо-таки оживил меня. Я горжусь им, и мне отрадно было думать, что после моей смерти он с достоинством займет мое место, место главы нашего дома, а теперь, теперь я глубоко несчастен… – прибавил он и остановился перед миссис Эрроль.
Голос его дрожал. Он забыл свою гордость, и на его суровых глазах даже навернулись слезы.
– Я приехал к вам, – продолжал граф, – именно потому, что глубоко несчастен. Сознаюсь, что я ненавидел вас, ревновал вас к сыну, и вот теперь под влиянием этого неожиданного удара все изменилось. После того как я увидел эту гадкую, вульгарную женщину, которая называет себя женой моего сына Дэвиса, мне захотелось познакомиться с вами. Я человек недобрый, старый сумасброд… и я виноват перед вами… Мой внук очень похож на вас, а он – вся моя жизнь… Теперь я в большом горе, и потому пришел к вам… вы похожи на мальчика, и он всегда думает о вас… А я думаю о нем… Ради него будьте добры ко мне, если можете…
Все это он говорил отрывисто и, как всегда, сурово, но старик, видимо, был убит горем, и миссис Эрроль стало жаль его. Она встала, подвинула ему кресло и мягко сказала:
– Садитесь, милорд, вы совсем измучились, отдохните немножко…
Такое внимание было для него новостью. Он не привык встречать по отношению к себе ни ласки, ни нежности, совершенно так же, как не привык слышать противоречия со стороны других. Молодая женщина в эти минуты напоминала ему внука, и он беспрекословно последовал ее приглашению. Кто знает, может быть, это горькое разочарование являлось хорошим уроком в его жизни. Не будь этого несчастья, он, по всей вероятности, продолжал бы ненавидеть ее по-прежнему, а теперь он пришел к ней с повинной головой. По сравнению с женой Дэвиса всякая женщина показалась бы ему очаровательной, тем более миссис Эрроль с ее милым и прелестным, нежным личиком. Под влиянием ее тихого голоса он мало-помалу успокоился.
– Что бы ни случилось, мальчик будет обеспечен и теперь и в будущем, – сказал он.
Перед отъездом граф окинул взглядом комнату.
– Вам нравится ваш дом? – спросил он.
– Очень нравится, – ответила миссис Эрроль. – Здесь очень уютно.
– Позвольте мне бывать у вас…
– Сколько угодно, милорд, – ответила молодая женщина.
Граф вышел и сел в карету. Оба выездных лакея – Томас и Генри – просто опешили от изумления при виде столь неожиданного оборота дела.