В Навруз мы, разумеется, не смотрели «Звездный путь», это было бы попросту невозможно, но в тот день, когда Сухраб показал мне город с крыши, папа после ужина достал свой айпад.
– Я чай завариваю… Не подождете меня?
– Ты уже видел эту серию, – отозвался отец. – Ты знаешь, как нетерпелива твоя сестра.
Когда я закончил дела и присоединился к просмотру, Лале сидела, прижавшись к папе, а он обнимал ее. На экране вовсю шел первый акт серии «Верность».
Они выглядели такими счастливыми и довольными без меня.
Как я уже говорил, мне было известно, что Лале – это замена. Я это знаю с самого ее рождения. Но раньше я никогда не был против. Точно не настолько.
«Звездный путь» – это всё, что было общего у нас с папой. А теперь Лале и здесь заняла мое место.
В моей груди всколыхнулась квантовая сингулярность, вовлекая в свой горизонт событий все новую межзвездную пыль и всасывая в себя весь свет, который осмеливался приблизиться.
Я сделал глоток чая и через кухню вышел в сад.
Жасмин все еще цвел. Было очень тихо, если не считать рокота машины, которая проезжала по улице.
Мне нравилась тишина. Даже если порой она заставляла меня думать о грустном. Например, о том, станет ли по мне кто-нибудь скучать, если я умру.
Я пил чай, вдыхал аромат жасмина и думал, станет ли кому-нибудь грустно, если я, скажем, погибну в автомобильной аварии.
Это нормально.
Правда ведь?
– Дарий?
– А?
– Ты почему не стал смотреть?
– Ты же сам сказал. Я это все уже видел.
Папа вздохнул, глядя на меня.
Меня страшно бесило, когда он так вздыхал.
– Не надо так.
– Как?
– Ты ведешь себя эгоистично.
– Эгоистично?
– Твоя сестра хотела провести с тобой время. Ты весь день пробыл с Сухрабом, гулял, делал не бог весть что, а Лале была тут совсем одна.
Я почти уверен, что Бабу тоже весь день провел дома, так что едва ли Лале была «совсем одна».
– Ты обидел Лале, когда вот так умчался.
Никуда я не умчался.
Я произвел тактическое отступление.
– Вы начали смотреть без меня. Опять.
– Я не хотел, чтобы твоя сестра куда-нибудь сбежала.
– А что, было бы так уж плохо? Если бы мы посмотрели серию без нее?
– Она же твоя сестра, Дарий.
– Это всегда было нашей с тобой фишкой. Только нашей. Это было наше с тобой время. А она все портит.
– А тебе никогда не приходило в голову, что мне на самом деле нравится смотреть сериал с ней?
Стивен Келлнер никогда меня не бил. Ни разу в жизни.
Но сейчас мне показалось, что он меня ударил.
Что во мне было такого, что заставляло его так легко отбрасывать меня в сторону?
Это что, потому что я для всех такая мишень?
Я сглотнул и сделал глубокий вдох. Не хотел, чтобы голос заскрипел.
– Отлично. Тогда и смотри его с ней.
– Не надо расстраиваться, Дарий.
– Я не расстраиваюсь, понял?
Стивену Келлнеру не нравилось, когда я расстраивался.
Ему не нравилось, что у меня есть чувства.
– Дарий…
Я с трудом оторвал себя от земли.
– Я спать.
Даже когда папа перестал рассказывать мне истории, он никогда не забывал сказать, что любит меня, каждый день перед сном.
Это было важным ритуалом.
А я всегда отвечал, что тоже люблю его.
Такая у нас традиция.
Тем вечером папа не сказал мне, что любит.
И я тоже ему этого не сказал.
Следующим утром мама постучалась в мою дверь задолго до азана. Мы собирались поехать к Башням Молчания.
Мне пришлось несколько минут подождать в постели, пока моя собственная Башня Молчания не пропала.
Мне пока удавалось не нарушать свой план кое-чем не заниматься в доме бабушки, но каждое утро у меня по этому поводу возникало все больше неудобств.
– Дариуш!
– Я проснулся.
Мама снова стала называть меня по-ирански.
Хотелось бы, чтобы она уже определилась.
Я стоял посреди утренней прохлады, засунув руки в карманы.
Дежавю.
Но на этот раз за рулем Чадмобиля сидел Стивен Келлнер.
Мы с Лале забрались на заднее сиденье. Бабу сел посередине рядом с Маму. Губы его были плотно сомкнуты и образовывали ровную линию. Папа пытался поймать мой взгляд в зеркало заднего вида, но я избегал его глаз.
У Лале сон как рукой сняло. Она была бодра и очень зла. Глаза припухли, голос подхриповат.
– Я не хочу туда ехать.
– Все равно поедешь, – сказала мама с пассажирского сиденья. – Как и все мы.
Спор обещал продлиться долго.
Лале застонала и ткнулась лицом мне в бок.
Это напомнило мне времена, когда она была маленькой – правда, совсем малышкой – и я брал ее на себя, когда маме и папе нужна была передышка. Даже если сестренка была вся взвинчена, в конечном счете она засыпала у меня на коленях, смяв лицо об мое плечо. Руки обвисали, изо рта начинала подтекать слюна.
Так выглядела моя любимая версия Лале: когда мне достаточно просто обнять ее, и она уже любит меня больше всех на свете. А «Звездный путь» был тем, что роднит нас с отцом, – и больше никого не существует.
Я не хотел им делиться. Только не «Звездным путем».
Мне не нравилось, что я такой эгоист.
Но потом Лале обняла меня своими ручками, крепко ко мне прижалась и издала легкий вздох.
Она злилась на маму с папой, но во мне ее все устраивало.
Так тяжело было злиться на сестренку, даже когда ужасно хочется.
И вообще, это папа решил найти мне замену.
Не Лале.
Путь к Башням Молчания лежал вдоль основания гор за пределами Йезда. Я сидел на заднем сиденье и пытался сдержать рвоту, пока Стивен Келлнер следовал по извивающимся дорогам на небезопасных скоростях.
– Осторожно! – вскрикнула мама.
У меня чуть шея не хрустнула, когда отец ударил по тормозам и заехал на неразмеченную парковку с покрытием из гравия.
Чадмобиль потрещал и затих, как только папа вынул ключ. Нас снова поглотило Черное Облако, вонявшее жжеными волосами и пригоревшим попкорном с тонкой ноткой Конца Света.
Восходящее солнце окрашивало холмы цвета хаки в красный и розовый, пока мы пешком поднимались по пыльной тропе. Мама с папой возглавляли шествие, и папа то и дело предлагал Маму руку. Бабу шел самостоятельно, но более медленным шагом. В какой-то момент я задумался, не нужна ли ему помощь, но потом вспомнил, как он забирается на крышу и поливает оттуда свои фиговые деревья. А еще слова Сухраба, что нам нужно просто наблюдать, пока он не закончит. Поэтому я шел за дедушкой и следил, надеясь, что он не упадет.
Лале шагала рядом со мной. Когда ее энергия иссякла и девочка начала поднывать, Бабу повернулся и взял ее за руку.
– Лале-ханум, – сказал он. – Ты что, не хочешь посмотреть, что там наверху? Там так красиво.
– Мне все равно! – надулась Лале. Слишком долго тянулось ее недовольство и вот наконец оборвалось.
Я уже научился распознавать ранние тревожные признаки неминуемо надвигающейся Лалетастрофы.
Я догнал деда и взял Лале за вторую руку.
– Вперед, Лале. Мы почти на вершине.
Но сестра только еще сильнее замедлилась, заставив нас с Бабу остановиться.
Я повернулся и присел перед ней на корточки.
– Это важно, Лале. Здесь часть нашей семейной истории.
Но я знал, что такие увещевания обычно не работают с Лале, особенно когда она довела себя до того состояния, в котором сейчас находилась. У нее в этой стадии стойкий иммунитет к логическим выкладкам.
Существовал один-единственный способ успокоить ее.
– А когда мы вернемся домой, я могу взять тебя с собой в город. Дядя Сухраба держит магазин. Мы там поедим фалуде.
Лале полностью закусила нижнюю губу, обдумывая мои слова.
Хороший подкуп – это то, против чего моя сестра никогда не могла устоять.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Хорошо.
Лале отпустила руку Бабу и бросилась догонять Маму.
Когда я поднялся, Бабу на мгновение задержал на мне взгляд.
– Ты очень хороший брат, Дариуш-джан.
Я моргнул.
Это были самые добрые слова в мой адрес, которые когда-либо произносил Ардешир Бахрами.
Под нами раскинулся Йезд. Отбившиеся от стаи клочки тумана прятались в тени, где утреннее солнце пока не могло их достать и сжечь без остатка. Вдаль уходили ряды бадгиров, лазурные минареты Пятничной мечети сверкали в лучах света.
Башни Молчания, где зороастрийцы хоронили своих мертвых (такой обряд называли «небесным погребением»), тысячелетиями стояли на страже спокойствия Йезда.
– Здесь похоронен мой дед, – сказал Бабу. – Его тоже звали Дариуш. И бабушка тут лежит.
Я посасывал завязки толстовки, когда он показывал мне башню, шагая вдоль крошащейся стены, окружавшей нас. Мы стояли внутри каменного кольца тридцати метров в диаметре с легким наклоном со стороны внешних стен к центру, где когда-то концентрическими кругами укладывали тела умерших: по внешнему кольцу – мужчин, по среднему – женщин, по центру – детей.
Сейчас здесь было пусто – с тех пор как несколько десятилетий назад «небесные погребения» объявили незаконными. И кроме нас здесь больше никого не было, потому что туристы не просыпаются в такую рань.
Я подумал, а не турист ли я сам.
Очень туристическое, по-моему, занятие – осматривать Башни Молчания.
Не менее туристическое, чем посещение развалин Персеполя. Даже если они – часть семейной истории. Даже если они – наше культурное наследие.
Как это возможно, что я турист в собственном прошлом?
Дул сильный и прохладный ветер. Он разносил в стороны пыль, которая поднималась из-под наших подошв, и играл с моими волосами и капюшоном.
Я снял капюшон, и изо рта выпали завязки.
Бабу вздохнул.
– Теперь мы хороним своих в бетон. Совсем не то же самое.
– Ой.
Он остановился и показал на еще одну гору с другой стороны долины.
– Вон еще одна башня. Видишь?
– Да.
– Там лежат многие из предков Маму.
– Ничего себе.
– Наши предки и родственники много-много лет живут в Йезде. Много поколений детей родились и выросли в этих местах. А потом вот здесь нашли упокоение.
Наша семья тонкой ниткой вплетена в ткань истории Йезда. Она впиталась в эти камни и в это небо.
– А теперь твой дядя Сохейл живет в Ширазе. Твоя мама – в Америке. Даже дядя Джамшид поговаривает о том, чтобы перебраться в Тегеран. Возможно, скоро в Йезде совсем не останется Бахрами.
Дедушка в этот момент показался мне таким маленьким, побежденным, согнувшимся под весом истории и бременем будущего.
Я не знал, что ответить.
Ощущение сингулярности вернулось. Она пульсировала и извивалась в созвучии с той, которая, я уверен, поселилась глубоко в груди Бабу.
В этот момент я прекрасно понимал своего деда.
Ардеширу Бахрами было так же печально, как и мне.
Он положил руку мне на шею и несильно сжал ее.
Это было почти похоже на настоящее объятие со стороны деда.
Я расслабился и прижался к нему, пока мы изучали пейзаж под нашими ногами.
Это было похоже на настоящее объятие с моей стороны.