Понедельник, 10 апреля, 15:10
Новый Северный вокзал в Бостоне являл собой триумф разума и современной архитектуры: вместо того чтобы ждать в холоде и сырости под исполинским навесом, как на всех больших и малых вокзалах Лондона, здесь пассажиры спускались на нижний уровень здания в теплый, хорошо проветриваемый зал, куда и приходил поезд.
Когда они вышли из кеба, Джеймс сказал:
– Мне надо забрать багаж. – Но Холмс взял у него квитанции, бросил:
– Я найду для этого человека, – и на мгновение исчез в толпе.
– Вы уверены… – начал Джеймс.
Его постоянно преследовал кошмар, что во всех этих железнодорожных перипетиях он останется без чемоданов, а главное – без саквояжа, в котором хранились начатые рассказы, черканые-перечерканые сценарии нынешней и будущей пьес. Насколько спокойнее было бы находиться вместе с багажом на пароходе «Шпрее» в открытом море!
Холмс направился через толпу вниз по пандусу к табло, извещавшему, что их поезд в Чикаго отходит через пятнадцать минут.
– А вота и я, мистер Холмс, мистер Джемс! – выкрикнул детский голос на чистейшем кокни.
Джеймс с изумлением глянул вперед и увидел щуплого мальчишку; тот ухмылялся во весь рот, демонстрируя отсутствие передних зубов, которые, вероятно, потерял в драке, как только они сменили молочные. Очевидно, он принадлежал к тем, кого в Лондоне со времен Чарльза Диккенса зовут «уличными арабами», однако одет был вполне прилично: в ладный твидовый костюм, включавший пиджак, жилет и короткие штаны, толстые шерстяные гольфы и ботинки лондонского производства, начищенные до блеска. Даже его кепка, которую он сорвал с головы, устремившись к Джеймсу и Холмсу с тележкой, нагруженной их багажом, была новенькая и хорошо сшитая – вероятно, в Шотландии.
– Отдай билеты вон тому проводнику через два вагона, и он уложит наши вещи как следует, – распорядился Холмс. – В купе принесешь саквояж мистера Джеймса, там есть его инициалы, мой портфель и коричневый футляр.
– Будет сделано, хозяин! – И мальчишка, толкая перед собой тяжелую тележку, нырнул в толпу.
– Вы доверяете этому ребенку? – спросил Джеймс.
Холмс улыбнулся странной кривой улыбкой:
– Больше, чем вы можете себе представить, Джеймс. Больше, чем вы можете себе представить.
Сыщик отошел к ближайшей стойке купить в дорогу журналов и газет, так что они с Джеймсом не успели еще сесть в поезд, как мальчишка вернулся. Он протянул Джеймсу его саквояж, Холмсу – портфель, футляр и стопку новых багажных квитанций. Затем снова глянул на писателя – не то чтобы совсем нагло, но определенно без должной почтительности.
– Рад обратно вас видеть, мистер Джемс, – сказал мальчишка.
По его выговору Джеймс почти мог бы перечислить чипсайдские улицы, на которых этот юный кокни провел свое голодное детство.
Писатель мысленно перебрал посыльных, с которыми имел дело в нынешнем путешествии, но ни один не походил на этого неожиданно хорошо одетого паренька. И Джеймс точно не видел его до приезда в Америку. Поэтому он сказал холодно:
– Не припомню, чтобы мы встречались, молодой человек.
И вновь мальчишка улыбнулся во весь свой щербатый рот:
– А все ж таки вы на меня смотрели, а я видел, как вы смотрите, сэр.
Джеймс улыбнулся, однако помотал головой:
– Ты ошибаешься.
Пассажиры первого класса уже вошли в свои купе, так что перрон был совершенно пуст. Мальчишка, которого отделяло от Джеймса футов десять-двенадцать, быстро пошел вперед – так быстро и так уверенно, что это выглядело угрожающе, и писатель обеими руками сжал трость. Однако мальчишка вскинул обе руки, словно чему-то радуясь, и сделал стремительный двойной курбет: приземлился на ладони, вскочил и, не замедлившись и на миг, совершил полный кувырок в воздухе. В следующее мгновение показалось, что он плашмя рухнет на бетон, но Холмс поймал его за ноги и усадил себе на пояс, так что теперь мальчишка висел горизонтально, удерживаемый лишь сильными пальцами сыщика.
Тут Холмс издал цирковой возглас, мальчишка соединил ладони, словно под ним не бетонный перрон и рельсы, а вода, в которую он собрался нырнуть. С силой, которую Джеймс не мог даже вообразить, Холмс поднял его выше своих плеч, с новым возгласом (Джеймс сообразил, что таким образом акробаты согласуют свои действия) толкнул вперед и поймал за щиколотки, так что мальчишка повис вертикально, почти касаясь ладонями платформы.
Холмс опустился на одно колено. Мальчишка, толкнувшись от другого его колена, как от трамплина, кувыркнулся в воздухе и приземлился точно перед Джеймсом, по-прежнему держа руки над головой.
Череда трюков разбудила память Джеймса.
– Господи… вы двое… трубочисты на крыше Камеронов… – выговорил он.
Холмс улыбнулся своей кривой полуулыбкой.
– У вас был оранжевый ирокезский гребень на голове. – Джеймс обличающе указал пальцем на Холмса. – А у тебя – зеленые лохмы торчком, – сказал он мальчику.
– Спасиб, что заметили, хозяин, – ухмыльнулся тот.
Джеймс по-прежнему моргал, как ящерица на солнце. Он вновь повернулся к Холмсу:
– Почему «Летающие Вернетти»?
– Моя бабка по материнской линии носила фамилию Верне, – ответил Холмс. – Верне были художниками. Мне подумалось, что «Летающие Вернетти» вполне годится для акробатов.
– Но зачем, ради всего святого?! – воскликнул Джеймс. – Я слышал от Хэя и от остальных, что всю неделю два трубочиста-акробата чистили трубы в доме Кэбота Лоджа, Дона Камерона, где я их видел, и даже у самого Хэя, где мы останавливались раньше…
– Мне нужны были некие документы, – спокойно ответил Холмс. – Старые письма, если говорить совсем точно, хотя пригодился и по меньшей мере один дамский дневник. Так мило и удобно: трубочисты закрывают все в хозяйкином будуаре газетами, чтобы уберечь от сажи, потом запирают комнату и велят слугам держаться подальше.
– Камины в спальнях такие маленькие… – начал Джеймс.
– Мистер Генри Джеймс, – сказал Холмс, делая шаг вперед. – Имею удовольствие представить вам Уиггинза-второго.
Джеймс вспомнил телеграмму от Майкрофта Холмса, в которую подглядел украдкой: «Уиггинз-второй сегодня благополучно прибыл в Нью-Йорк».
– Что случилось с Уиггинзом-первым? – услышал он собственный вопрос.
– Вырос и сделался для меня бесполезен, – ответил Холмс.
– А к тому же братец мой в каталажке, – рассмеялся Уиггинз-второй.
– За что? – спросил Джеймс.
– Святая Троица, сэр. Взлом, кража, сопротивление при аресте, – ответил Уиггинз-второй. – Годков пять посидит, сэр.
– Уиггинз-второй также отзывается на имя Мотылек, – добавил Холмс.
– Потому что я хоть и маленькая козявка, да удаленькая, мистер Джемс! – объявил мальчишка.
Кондуктор крикнул сквозь облако пара:
– Пора садиться, господа!
Уиггинзу-второму, он же Мотылек, было отведено отдельное спальное купе рядом с Холмсом и Джеймсом, однако тот продолжал сидеть с ними и после того, как поезд оставил позади пригороды Бостона. За окном мелькали белые деревенские домики, каменные стены и зеленые пастбища.
– Схожу-ка я в вагон-ресторан, промыслю себе пинту, – сказал Уиггинз-второй, открывая дверь купе.
– Мальчику спиртное не продадут, – предупредил Джеймс.
– Ага, сэр, – ответил Мотылек, побрякивая монетами в кармане. – Я объясню, что покупаю пиво двум моим добрым опекунам.
Как только они остались одни, Холмс подался вперед:
– Вы собирались сказать мне что-то важное наедине, Джеймс.
Осоловевший от событий дня писатель чуть не подпрыгнул. Ему потребовалась целая минута, чтобы сжато сформулировать основную суть, но дальше слова полились сами.
– Вы впрямь увидели профессора Мориарти на улице и пошли за ним? – изумленно перебил Холмс.
– Да, это я вам и говорю!
– Как вы его узнали?
– Я видел его фотографию в физико-математическом журнале в Библиотеке Конгресса! – почти выкрикнул Джеймс. – Снятую в Лейпциге в прошлом, девяносто втором году. Таким образом, я понял, что вы солгали дважды: первый раз миру – в вашем и доктора Ватсона рассказе, где утверждалось, что профессор погиб в Рейхенбахском водопаде, второй раз мне, когда объявили, будто выдумали Мориарти, будто он лишь плод вашего воображения, – цитирую ваши собственные слова. Зачем вы солгали мне, Холмс?
Холодные серые глаза сыщика спокойно встретили взбешенный взгляд серых глаз Джеймса.
– Если я в чем-то слегка отступил от истины, то с единственной целью: уберечь вас от беды, Джеймс.
– Слегка отступил от истины, – театрально повторил Джеймс. – Я бы не сказал, что отрицать существование профессора Мориарти с его планами ввергнуть весь мир в анархию – легкое отступление от истины.
Холмс медленно кивнул, словно не до конца соглашаясь, что своей ложью нарушил все законы дружбы, порядочности, чести, и этот кивок еще больше разозлил Джеймса.
– Профессор Мориарти – демон в человеческом обличье, Холмс! Я его видел! Слышал! Он планирует убить сотни людей – ничего не подозревающих полицейских в десятке городов, президента и вице-президента Соединенных Штатов, бог весть еще сколько случайных прохожих – хладнокровно, словно делец, обсуждающий с помощниками новую стратегию продаж.
– Отлично сказано, Джеймс, – заметил Холмс с той же быстрой одобрительной полуулыбкой. – Отлично.
Джеймс только засопел. Он был не в настроении выслушивать комплименты Холмса.
– Продолжайте отчет о вашей субботней встрече, – сказал сыщик.
Позже, взглянув на часы Холмса, Джеймс с изумлением понял, что на полное изложение истории ушло тридцать минут. Рассказ о том, как он прятался на балке, покуда гангстеры палили из ружей и винтовок в «крысу», даже вогнал его в легкий румянец – настолько неправдоподобно это звучало. В своих книгах Джеймс никогда бы не позволил себе такую сцену.
Он ждал строгого перекрестного допроса со стороны детектива, но Холмс спросил лишь:
– И что вы чувствовали?
– Что я чувствовал?! – Джеймс понял, что почти сорвался на крик. Он опасливо покосился на закрытую дверь купе и продолжил тише: – Я сообщаю вам планы и время убийств и анархистских беспорядков по всем Соединенным Штатам, в Лондоне и в Европе, а вы хотите знать, что я чувствовал?
– Да, – ответил Холмс. – Например, когда думали, что стреляют в вас, и балка под вами задрожала от бьющих в нее дробин. Что вы чувствовали, Джеймс?
Писатель вынужден был взять паузу. Он знал, что вопрос не заслуживает ответа, что куда важнее припомнить еще подробности о сборище преступников и планах профессора Мориарти. Однако сейчас Джеймс понял, что последние два дня мысленно задает себе этот самый вопрос. Что он чувствовал во время самого фантастического события в своей жизни, в реальность которого до конца не мог поверить даже сейчас? Страх? Безусловно. Однако не страх был главным.
– Живым. Я чувствовал себя очень… живым, – выговорил он наконец.
Холмс широко улыбнулся и похлопал Джеймса по колену, будто величайший американский литератор – охотничий пес, принесший фазана непоглоданным.
– Коли так, – сказал он, – думаю, следующие недели две вам понравятся.