– А правда, можно струной удавить человека? – боязливо спросила Анфиса, когда оперативники повели Юсуфа, за ними проследовали Елистратов и Тимофей Дитмар.
– Можно, она же стальная. И ты сама убедилась, какой он, этот Юсуф, – ответила Катя.
Они вышли к парадной лестнице и начали спускаться на первый этаж. Хаос в музее, вызванный сработанной сигнализацией, потихоньку сходил на нет. Посетителям разрешили вернуться в залы. Но в вестибюле у входных дверей – все еще много охранников. Да и полиция еще не уехала.
– Но в музее ведь никого не задушили, – Анфиса остановилась в пролете лестницы. – Ты поверила его словам про вора в музее?
– Не знаю, Анфиса. Одно точно – он видел нас и Кристину в тот вечер в хранилище, когда ты фотографировала эту чертову куклу… мумию человека-кошки. Я тогда еще почувствовала, что за нами кто-то следит. Выходит, это он прятался в зале.
– А его словам, что он Юдину не убивал, ты поверила? – Анфиса о чем-то напряженно размышляла. – Я – нет. Кто, как не убийца, разгуливает с удавкой в кармане? И потом, помнишь, ты говорила, когда мы коридор осматривали – зачем, мол, убийце заранее изучать и выбирать это место, если он не мог знать, что именно Юдина приедет в музей с проверкой? Так вот в случае с Юсуфом это как раз можно объяснить логично. Он выбрал это место для того, чтобы прикончить там музейного вора, когда поймет, кто это. Юдина оказалась тем вором, вот он ее и убил. Понимаешь, если у нее задание было не допустить ни в коем случае, чтобы коллекцию этого мафиози выставили в музее, но она никаких зацепок для этого в их документах не смогла найти, она решила просто взять что-то – артефакт, вещь. А потом к этому сама и придраться – мол, у вас тут некомплект, ценности похищены, надо все снова проверять, расследовать.
– Ты слышала, как он о Юдиной говорил? С неподдельным восхищением, – сказала Катя. – И еще в его словах сквозила печаль.
– Чего ему о ней печалиться?
– Пока не знаю. К тому же он так и не сказал, что, возможно, украли из тех ящиков. Хотя хвалился, что сам все упаковывал и даже метки какие-то оставил… знаки…
Катя умолкла.
Знаки…
– Анфис, все это слишком сложно, то, что ты говоришь. Однако не лишено смысла, – она подошла к мраморным перилам лестницы. – Нашего красавца профессора Юсуф не подозревает в краже. Юдину он… не знаю, мне кажется, тоже не подозревал, или так искусно притворяется сейчас. Согласно данным экспертизы, у Юдиной незадолго перед смертью был секс.
– Она же музей не покидала, тут находилась, с кем же она могла переспать на скорую руку? Бред какой-то!
– Если охранник Тригорский не лжет и Юдина с профессором Гайкиным действительно раньше встречались, учитывая, что Кристина вне себя от ревности, то… скорее всего секс у Юдиной был именно с профессором. Значит, она заходила в хранилище, значит, это из-за профессора она тут допоздна задержалась. Тригорский в этом уверен, кстати. Вывод – она могла что-то украсть из ящиков.
– И Юсуф вычислил ее как вора и прикончил. Знаешь, когда на Востоке люди говорят «нет» – это означает «да», и наоборот. У них никогда не поймешь, там умеют свои чувства скрывать.
– Юсуф своих чувств не скрывал. Ну, а если вор кто-то другой?
– Кто?
Катя смотрела на экскурсантов, направлявшихся в Египетский зал.
Знаки…
Когда появляется «Проклятая коллекция», появляются и знаки…
Внезапно Катю ожгло, как огнем.
Через вестибюль шла высокая женщина с фигурой двадцатилетней девушки и увядшим накрашенным лицом, в рыжем парике, в модном и чересчур коротком платье.
– Василиса Одоевцева, – сказала Катя, – и на ней сейчас тот самый парик, как и там, в «Приюте любви»… рыжий… а вчера она носила черный…
Рыжий парик…
Знак…
– При чем тут ее парик? – спросила Анфиса. Она следила за Василисой – та, кажется, направилась в музейный туалет.
– Она ведь видела меня там, в Красногорске, в гостинице для кошек. Понимаешь, она видела меня, разговаривала со мной. И знает, что я служу в полиции. Тригорский-старший видел меня несколько минут всего и сразу узнал. А она общалась там со мной гораздо дольше. Вряд ли у нее плохая память, Анфиса. Ох, черт, только сейчас до меня дошло… Она ведь узнала меня сразу в тот вечер, когда мы пришли в Египетский зал и стали ее фотографировать. Но она и виду не подала ни тогда, ни потом, что ей известно, кто я.
– Может, все-таки не узнала?
– Узнала. Она меня узнала. И больше того – я уверена, это она сказала Тригорскому, что я из полиции. Они ведь в отношениях вроде как состоят. Он сказал, что на мониторе меня увидел. А я думаю, это она ему сообщила. К чему такая скрытность, а?
– Думаешь, раз она притворилась, что не узнает, раз в прошлом ее судили, то она вором может оказаться? И убийцей? Убийцей тоже? Юдина могла ее на краже застукать, вот она ее и прикончила.
– Тебе не надо в туалет зайти? – спросила Катя.
– Надо, – сказала Анфиса. – А если она там в курилке зависла, у меня… подожди-ка… постой, – рука Анфисы скользнула в бездонную сумку, пошарила там на дне. – У меня сигареты есть.
– Ты же не куришь.
– Иногда балуюсь. Если она не на толчке сидит, а в курилке кайфует, закурим. Тебе же надо с этой модельной шваброй контакт установить. За сигаретой это легче.
Анфиса как в воду глядела – Василиса Одоевцева стояла в просторной курилке возле женского туалета. В воздухе плавал сизый сигаретный дым. Стены украшали плакаты: «Курение убивает!» Кроме Василисы, в курилке, на счастье, больше никого.
– Здравствуйте, – поздоровались Катя и Анфиса.
Анфиса достала из сумки пачку сигарет и зажигалку. Ловко прикурила сигарету, поднесла зажигалку Кате. Та изящно взяла сигарету, но старалась держать ее подальше, чтобы вонючий дым… этот чертов вонючий дым…
– Что произошло? Так завыло вдруг – уууууууу! Сигнализация включилась? Музей ограбить хотели, да? – Анфиса пускала дым колечками и сыпала вопросами.
– Ума не приложу. – У нас всю неделю какие-то неполадки. То свет постоянно гас, проводка барахлила, теперь это. Старое здание, что вы хотите, сто лет без капремонта. Мы только с Аринушкой начали посетителей из зала выводить, как все прекратилось, заработало снова.
Катя пыталась определить, узнала ли ее Василиса еще тогда, в первый раз. Вида не подает. И по лицу, умело и вместе с тем густо накрашенному, не определить. Рыжий парик как пламя вокруг ее головы.
Нет, вот так в кошки-мышки с ней долго придется играть, а времени нет. Надо собрать в кулак всю свою наглость и объявить ей прямо в лицо вот сейчас…
– У вас цвет волос сегодня тот же самый, что и тогда там, в «Приюте любви», – выпалила Катя. – Рыжий вам к лицу.
Василиса прищурилась и затянулась сигаретой.
– Вы меня разве не узнали? – спросила Катя. – Мы же встречались с вами в зоогостинице. Я вместе с участковым допрашивала вашу подругу Суркову.
– У меня память на лица прекрасная. И на голоса тоже, – Василиса курила. – Но если люди делают вид, что со мной не знакомы, я готова играть по их правилам.
– Мне кажется, вы просто полицию не любите и милицию раньше не очень жаловали.
– Да за что вас любить?
– Правильно, согласна, сначала предъявляем обвинение по статье «Спекуляция», шьем дело, в суд отправляем, хлопочем о судимости. А потом говорим – извините, теперь такой статьи в кодексе нет.
– Дело прошлое, – Василиса махнула рукой. – Я всегда тряпки любила. Когда из Варшавы приехала, столько всего привезла – восемь чемоданов барахла, надо же было куда-то деть, пока из моды совсем не вышло. Тетки вокруг меня роем вились – советские, жадные до импорта. А вы, вижу, справочки обо мне навели.
– Навела. Убийство ведь в музее.
– Но вы-то явились сюда еще до, – Василиса смотрела на Катю. – Ишь ты, репортеры, фотографы. Снимали меня часом не для нового уголовного дела? А как же это вы и у нас в Красногорске, и тут в музее?
– Да вот так, – ответила Катя. – Кошки и там, и тут. Там убитые, отравленные кем-то, а тут из них мумий понаделали. У меня к вам несколько вопросов. Самый главный: что вы лично думаете об этом убийстве?
– Ох, не знаю, сама голову сломала. Мы с Ариной и так и этак уже это обсуждали. Она ведь кто – убитая-то, она ревизор Счетной палаты. И прислана сюда для того, чтобы с места спихнуть старуху нашу Викторию.
– Нам сказали, что целью Юдиной было не допустить включения в фонды музея «Проклятой коллекции».
– Ну да, это тоже. Виктория-то наша Феофилактовна за коллекцию грудью стоит. Это ведь к славе ее как куратора – такое приобретение для музея. А ей на пенсию давно пора, на ее место охотников хоть отбавляй. Вон Кристинка наша спит и видит. Так что отсюда нитка в этом клубке тянется, тут и ищите, раз вы для этого присланы.
– Вы подозреваете в убийстве Викторию Феофилактовну? – спросила Анфиса и поперхнулась дымом.
– А кто еще мог желать смерти ревизору? – усмехнулась Василиса. – Я, что ли? На кой она мне со всей этой проверкой? Или Арине? Или…
– Николаю Тригорскому, да? – подсказала Катя.
Василиса покосилась на нее.
– Вот это уж вас совсем не касается. Хотя и ему на ревизоров тоже плевать, он не к деньгам приставлен, не к фондам государственным, а к кнопкам своим сигнальным и датчикам.
– Тригорский очень даже положительный мужчина, – решила ей подыграть Катя. – А вот сын у него…
– Пацан еще, – Василиса стряхнула пепел. – Ничего, Коля… то есть, отец, Тригорский, с ним отлично справляется.
– Это вы сказали Тригорскому, что я из полиции?
– Нет, ему я не говорила.
– А кому вы сказали?
– Только Арине.
– Шумяковой?
– Да, Аринушке. Я вас сразу узнала, как вы в нашем «Приюте» все осматривали с этим мальчиком в форме. Есть хоть какие-то подвижки? Найдете вы этого садиста-отравителя?
– Найдем, только, боюсь, «Приюту любви» это уже не поможет стать прежним.
– Я так Верке Сурковой и сказала: кошкиному дому нашему конец. И работа моя там накрылась. А ведь был заработок дополнительный. Я даже Арине предлагала, но ей мотаться из Москвы далеко. И потом, она за все эти годы чужое дерьмо убирать устала. Сама мне призналась.
– А что, она раньше уборщицей работала?
– Сиделкой при брате парализованном, сколько лет. Брат-то у нее солидный был, генерал. А потом несчастье случилось – сама мне рассказывала: взрыв на складе боеприпасов, и его там шарахнуло. Ноги-руки целы остались, а вот голову задело. И стал генерал, как овощ. Парализовало его всего. Столько лет при больном: подай, принеси, убери, покорми, помой. Сюда в музей она после похорон устроилась. Говорит – тут курорт. Сядешь на стул у двери и сиди целый день, ничего не делай, только за посетителями смотри. А можно вас тоже спросить?
– Да, конечно, – Катя кивнула и погасила бесполезную сигарету, швырнула ее в урну.
– Вы же вечером сюда явились, еще до убийства. Вы что же, подозревали… ну там, откуда вы… что в музее что-то подобное может произойти? Что кого-то убьют?
Катя подумала: столько любопытства сейчас в ее словах, столько неприкрытого и не очень доброго любопытства, и ответить ей нужно. Но как объяснишь, что все вышло совершенно случайно? Кто поверит в это? Только не Василиса Одоевцева.
Когда где-то появляется «Проклятая коллекция», начинают происходить события, которые возможны, но маловероятны… Или, наоборот, – маловероятны, однако возможны…
– Мы явились сюда из-за «Проклятой коллекции», – сказала она.
– Что же это, выходит, и у вас в органах люди суеверные?
– То есть?
– Слухи разные по музею ходили. Не к добру это приобретение. Знаете, вы можете мне не верить. Раз я судима когда-то была, понимаю, мне от вашей конторы веры нет. Но я… я как барометр, чувства у меня обостренные. Это еще когда я молодой на подиум выходила. Там ведь много зависти, недоброжелательства. Я все это чувствовала, пропускала через себя. И в кошкином доме нашем, в «Приюте» в то утро, я как только туда вошла – сразу это ощутила – чью-то лютую злобу… Так вот у нас в музее с некоторых пор то же самое. Стоишь порой на посту у дверей в Египетском зале, и мурашки по коже, холод по позвоночнику. Гнетущая атмосфера. Ненависть… Зло… Почти осязаемое зло вокруг нас.