– Не более семи метров и не меньше четырех, – ответил важный и самодовольный молодой человек, выступавший свидетелем. – Нет, я никого не заметил.
– Метров пять, – предположила девушка по имени Кэтрин Смит, перепуганная так, словно убийство произошло только что. – Может, чуть побольше, – добавила она тихонько.
– Около десяти метров, – заявил Ральф Джойс, брат Мириам. – Я первым сел в лодку.
У него были такие же рыжие волосы и серо-зеленые глаза, как у сестры, но все внешнее сходство терялось из-за тяжелого прямоугольного подбородка.
– Сомневаюсь, что у нее есть враги, – продолжил он. – Такие, которые могли бы ее убить.
– Я ничего не слышала, – искренне заверила Кэтрин Смит.
Ральф Джойс и Ричард Шулер подтвердили: до них не донеслось ни звука.
От многочисленных повторений эти факты утратили для Гая ужас и драматизм, превратились в глухие удары молота, навечно забивающие произошедшее в память. Поразительно, в момент убийства три человека находились буквально в двух шагах от Мириам. Только маньяк осмелился бы подойти так близко.
– Вы были отцом ребенка, которого потеряла миссис Хэйнс?
– Да.
Оуэн Маркмен сидел сгорбившись и опираясь на руки с переплетенными пальцами. Вживую он смотрелся не так сногсшибательно, как на фотокарточке – все портил угрюмый и перепуганный вид. Он был в грубых серых сапогах из оленьей кожи, словно явился в суд прямо с работы в хьюстонском порту. Гай подумал, что Мириам бы этого не одобрила.
– Вы знаете, кто мог желать смерти миссис Хэйнс?
– Да. – Маркмен ткнул пальцем в сторону Гая. – Вот он.
Все посмотрели на Гая. Он сидел выпрямившись и глядя Маркмену в глаза. Впервые он всерьез заподозрил в убийстве именно любовника.
– И какова же причина?
Оуэн Маркмен долго мялся, бормоча что-то нечленораздельное, и наконец выжал из себя:
– Ревность.
Он не смог назвать ни одного правдоподобного довода в пользу своих слов, однако потом обвинения в ревности посыпались со всех сторон. Даже перепуганная Кэтрин промямлила:
– Наверное, он ревновал.
Адвокат Гая усмехнулся. В руках у него было письменное свидетельство от Фолкнеров. Эта усмешка вывела Гая из себя. Он на дух не переносил адвокатов и все, что с ними связано. Судебный процесс он считал жестокой игрой, в которой ставят цель не выяснить правду, а поймать оппонента на какой-нибудь мелкой формальности и любой ценой настоять на своей правоте.
– Вы отказались от важного проекта… – начал коронер.
– Я не отказался, – поправил Гай. – Я снял свою кандидатуру прежде, чем проект был мне предложен.
– Вы телеграммой отправили свой отказ, не желая, чтобы жена поехала за вами. Но когда, находясь в Мехико, вы узнали о выкидыше, вы отправили в Палм-Бич еще одну телеграмму, уже с согласием. Почему?
– Потому что знал, что после потери ребенка она за мной не поедет. Я подозревал, что она хочет бесконечно тянуть с разводом. Тем не менее я намеревался встретиться с ней и обсудить этот вопрос.
Его адвокат недовольно поджал губы. Он рекомендовал Гаю не упоминать развод в связи с внезапной переменой своего решения. Однако Гай собирался говорить правду, а дальше пусть делают с этой правдой что хотят.
– Как по-вашему, миссис Джойс, муж вашей дочери способен пойти на убийство?
– Да, – ответила миссис Джойс, слегка вздрогнув. Ее темно-рыжие ресницы были, по обыкновению, опущены, чтобы никто не видел направление ее взгляда. – Он хотел развода.
В ее словах отметили противоречие: только что она утверждала, что ее дочь хотела развестись, но Гай не давал согласия, потому что все еще любил ее.
– Если оба хотели развода – а мистер Хэйнс только что заявил о своем желании, – почему они до сих пор не расторгли брак?
В зале послышались смешки. Два приглашенных дактилоскописта не могли сойтись во мнениях по поводу классификации отпечатков. Продавец скобяных товаров, в магазин которого Мириам заходила накануне смерти, затруднился определить пол ее спутника, а когда признался, что ему велели отвечать: «С ней был мужчина», – это признание потонуло во взрыве хохота. Адвокат Гая произнес страстную речь о том, что его подзащитный находился в сотнях миль от места событий, о том, что несколько человек подтвердили его алиби, о том, что семейство Джойс путается в показаниях – но Гай был уверен, что лишь его собственная искренность и прямота очистили его от всех подозрений.
В заключительной речи коронер предположил, что убийство совершено маньяком, вердикт был вынесен в отношении «неизвестного лица или лиц», и дело передали полиции.
На следующий день, как раз когда Гай выходил из дома, ему принесли телеграмму следующего содержания:
НАИЛУЧШИЕ ПОЖЕЛАНИЯ С ЗОЛОТОГО ЗАПАДА БЕЗ ПОДПИСИ
– Это от Фолкнеров, – быстро пояснил он матери.
Она улыбнулась:
– Передай Анне, чтобы хорошо заботилась о моем сыночке.
Она нежно притянула его к себе за ухо и поцеловала в щеку.
В аэропорт Гай приехал, все еще сжимая телеграмму Бруно в руке. Разорвав ее на мелкие части, он бросил их в проволочную корзину на краю поля. Обрывки бумаги проскочили сквозь ячейки и весело заплясали по залитому солнцем асфальту, как конфетти на ветру.
Бруно или нет? Гай долго мучился этим вопросом, но в конце концов перестал. Маловероятно, что убийца – Бруно. Визитка таксомоторной компании из Меткалфа ничего не доказывает. Бруно просто как-то раздобыл ее в Санта-Фе и отправил ему шутки ради. Коронер и полиция считают, что Мириам погибла от рук неизвестного психопата. Даже если маньяк ни при чем, разве не логично заподозрить Оуэна Маркмена?
Он выбросил из головы и Меткалф, и Мириам, и Бруно и целиком погрузился в работу над «Пальмирой». С первого дня стало ясно, что потребуются все его дипломатические таланты, все технические знания – и просто все физические силы. Из прошлого в сознании осталась лишь Анна, остальное было забыто, потому что прежние идеалистические мечты, отчаянная борьба за их воплощение, скромные успехи на этом поприще – все выглядело теперь смешным и жалким по сравнению с великолепным главным корпусом загородного клуба. И чем глубже Гай погружался в новое дело, тем явственнее становилось его собственное преображение.
Фотокорреспонденты спешили запечатлеть главный корпус, бассейн, купальни и террасы в самом начале строительства. Снимали и членов клуба, инспектирующих стройку, и Гай знал: под каждой фотографией напечатают сумму, которую этот человек потратил на создание роскошного курорта.
Иногда Гай думал, что его энтузиазм объясняется несметным бюджетом, огромным пространством, изобилием великолепных материалов, лестным вниманием богатых людей, приглашавших его в свои дома. На приглашения Гай отвечал вежливым отказом. Он понимал, что, возможно, отталкивает от себя потенциальных клиентов, но был просто не в состоянии взвалить на себя светские обязанности, которые многие архитекторы считали чуть ли не частью своей работы. Вечерами, если ему хотелось компании, он садился в автобус и ехал к Кларенсу Брилхарту, жившему в нескольких милях от Пальмиры. Они ужинали, слушали музыку и беседовали. Высокий седовласый Кларенс Брилхарт прежде работал брокером, но отошел от дел. Гай ловил себя на мысли, что не отказался бы иметь такого отца. Его восхищало неизменное спокойствие Брилхарта, как невозмутимо пожилой джентльмен ступал среди шума, гама и снующих туда-сюда рабочих, будто прогуливался по собственной лужайке. Гай надеялся стать похожим на него на склоне лет. Сам он всегда спешил и суетился, а в суете нет достоинства.
Обычно вечерами Гай читал, писал длинные письма Анне или просто ложился спать пораньше, ведь каждый день он вставал в пять утра и нередко до темноты орудовал мастерком или паяльной лампой. Почти всех рабочих он знал по именам. Ему нравилось искать связь – или ее отсутствие – между духом получавшихся зданий и темпераментом людей, их возводивших. «Я словно дирижирую оркестром», – писал он Анне. Когда спускались сумерки, Гай с удовольствием сидел в густой траве будущего поля для гольфа, курил трубку и любовался делом своих рук, четырьмя белоснежными домами. В эти минуты он чувствовал, что в проекте «Пальмира» все будет идеально. Он знал это, еще когда на мраморные опоры главного корпуса только начали класть перекрытия. Его универмаг в Питсбурге испортил заказчик, в последний момент изменив решение по поводу витрин. Пристройку к чикагской больнице испортили карнизами из камня более темного, чем было задумано. Но Брилхарт не допускал вмешательств в работу архитектора, и «Пальмира» будет идеальной.
В августе Гай поехал в Нью-Йорк повидаться с Анной. Она работала в дизайнерском отделе текстильной компании в Манхэттене, а осенью планировала открыть с коллегой собственное дело. Три дня они с Анной не вспоминали о Мириам. Перед самым отъездом в аэропорт они стояли у ручья за домом Фолкнеров.
– Как по-твоему, это сделал Маркмен? – спросила Анна ни с того ни с сего и добавила, когда он кивнул: – Я тоже почти уверена. Кошмар…
Однажды вечером Гай вернулся от Брилхарта в свою меблированную комнату и обнаружил в почтовом ящике два письма – от Бруно и от Анны. Бруно отправил свое из Лос-Анджелеса в Меткалф, а мать переслала его Гаю в Палм-Бич. В послании Бруно поздравлял Гая с получением работы, желал успеха и умолял ответить хоть словом. Снизу была приписка: «Надеюсь, вы не рассердитесь на меня за письмо. Я много писал вам, но ничего не отправил. Звонил вашей матери, чтобы попросить ваш адрес, но она не дала его. Гай, клянусь, волноваться не о чем, иначе я бы не пытался с вами связаться. Вы же сами понимаете, что осторожность в моих интересах! Напишите мне поскорей, а то я скоро уеду на Гаити. Ваш друг и поклонник. Ч. Э. Б.»
Тупая боль прошла по телу Гая с головы до ног. Он не мог оставаться в комнате наедине с собой, поэтому вышел в бар и не задумываясь выпил подряд две рюмки хлебной водки, а чуть погодя и третью. В зеркале за барной стойкой он увидел свое обгоревшее на солнце лицо и поразился тому, какие бесчестные и вороватые у него глаза. Мириам убил Бруно. Это знание обрушилось на Гая всем своим неподъемным весом, так что не осталось больше никаких поводов сомневаться. Оно было как стихийное бедствие, и только сумасшедший мог ухитриться не замечать его так долго.
Гай огляделся, будто ожидая, что стены маленького бара сейчас обрушатся. Бруно. Все сходится: он явно горд тем, что подарил Гаю свободу. Смысл постскриптума тоже понятен, как и причина внезапного отъезда. Гай мрачно посмотрел в глаза своему отражению, окинул взглядом твидовый пиджак, фланелевые брюки, и в голове у него пронеслась мысль, что он надел их утром одним человеком, а снимать будет уже другим. Человеком, которым отныне стал. Метаморфоза произошла в одно мгновение. Он еще не понял, что происходит, но уже не сомневался: его жизнь больше не будет прежней.
Раз он был уверен, что Бруно – убийца, почему не сдал его полиции? Что он испытывал по отношению к Бруно, кроме ненависти и отвращения? Страх?
Гай противился желанию позвонить Анне, пока не стало совсем поздно, и наконец в три часа ночи сдался. Лежа впотьмах, он спокойно беседовал с ней о всякой ерунде и один раз даже рассмеялся ее шутке. Анна не заметила произошедшей с ним перемены, и Гая это отчего-то уязвило и встревожило.
Мать написала, что снова звонил тот назойливый тип. Назвался Филом и просил дать ему адрес. Она беспокоилась, что этот человек может быть связан с убийством, и спрашивала, не пойти ли в полицию.
Гай написал ей: «Выяснил, кто тебе названивает. Это Фил Джонсон, один мой знакомый из Чикаго».