Медведь жался к воротам: он хотел обратно в лес, но спецназовцы, удерживая дистанцию, окружили его полукольцом. Они шумели и пахли чужим – резким, едким, людским, чему не было места в тихих прогалинах и редком ельнике, где жил медведь. Он хотел есть, а потом зарыться в жухлые гнилые листья и спать. Перед воротами – на выделенном ему полукруге затоптанной мертвой земли – не было ни еды, ни листьев. Медведь следил за бессмысленными передвижениями людей вокруг и ждал, что съедят его самого.
Капитан Куршин смотрел на тощего, с висящими клочками шерсти медведя и пытался разгадать, зачем он нужен бунтовщикам. Когда Довгалев – два часа назад через громкоговорители, установленные на территории хоздвора, – предложил начать переговоры, Куршин был уверен, что разговор пойдет об условиях сдачи.
У Куршина были жесткие инструкции от командования по условиям, и он собирался их выполнять. Он продиктовал Довгалеву номер своего телефона, и тот позвонил – сразу, не выжидая, не томя, не выдерживая паузы. Но вместо условий и требований Довгалев предложил обменять “хозяина” на медведя перед воротами.
– Капитан, – сказал Довгалев, – соглашайтесь. Вам от этого медведя одни хлопоты, а за спасение ценного начальника может звездочка на погоны слететь.
“Как же, слетит, – думал Куршин. – На хуй он кому нужен, «хозяин» ихний. Такую тюрьму до бунта довел”.
Вслух он этого говорить не стал.
Вслух Куршин предложил бунтовщикам сдаться в обмен на гарантии неприкосновенности: заложников немедленно освободить, всем заключенным вернуться в камеры, их требования будут рассмотрены в законном порядке.
– Капитан, у нас не требование, а предложение. Меняем медведя на “хозяина”. Требований у нас нет.
– Требований нет? – не понял Куршин. – Тогда о чем бунт?
– Сидеть устали, захотелось ноги размять.
Куршин ждал, что Довгалев рассмеется своим же словам. Не дождался.
Его – посылая на операцию и потом по связи – десять раз предупредили, какой Довгалев опасный противник: десантный боевой командир. Приказ был ясен: в бой не вступать – без крайней необходимости. Начать и затянуть переговоры по освобождению заложников, взять бунтовщиков измором.
И Куршин, и начальство понимали тактическое преимущество оборонительной позиции заключенных и не собирались посылать бойцов под огонь. А что зэка вооружены, стало ясно в первый же день: они дали с крыши тюрьмы несколько автоматных очередей в высокое пустое северное небо, натянутое над серым зданием бывшего монастыря – как предупреждение. Зэка – неведомым образом – захватили помещение “караулки”, где хранилось оружие охраны.
Худший кошмар тюремщиков: бунт вооруженных заключенных-“пожизненников”, которым нечего терять. И усмирять этот бунт послали его.
Прибыв на Смирный, Куршин и Колобов посчитали боеспособность противника: они знали, сколько для охраны колонии полагалось единиц оружия караула – автоматов АК-74 м – и пистолетов “Грач” для офицерского состава. Немного. Но для обороны запертой наглухо тюрьмы достаточно.
– С медведем договорились – меняем. – Куршин не видел в этом подвоха, а медведь ему и вправду был ни к чему. Освобождение начальника колонии давало доступ к информации о бунтовщиках. И – потенциально – одним трупом заложника меньше. – Переходим к процедуре обмена.
– Капитан, у нас имеется условие по обмену: вы снимаете караул с вышек. После обмена наряд может снова занять свои посты.
Куршин понимал, что посты охраны с вышек контролировали периметр и территорию хоздвора, и Довгалев хотел исключить возможность обстрела сверху: у часовых было огневое преимущество. Караульные сообщили, что видеокамеры отключены, но оставалось визуальное наблюдение. По правилам караульный находился на одном посту всего час, затем начкар принимал у него пост, и караульный отправлялся на следующий – по периметру. Это было необходимо, чтобы картинка с поста не становилась привычной, чтобы не терялась острота слежения.
– Сдается пост номер четыре, под охраной состоит участок запретной зоны, слева до разгранзнака с постом номер пять, справа до разгранзнака с постом номер три… – рапортовал часовой, сдавая пост сменщику, приведенному начальником караула: – Пост сдал.
Начкар принимал пост номер четыре и вел охранника на следующий. И так до конца смены – с перерывами по двадцать минут на отдых в караулке, где можно выпить чаю и поиграть в нарды. Ни телефоны, ни книги, ни другие вещи, могущие отвлечь часовых от несения службы, на постах не дозволялись.
Но сейчас караульные, находившиеся на вышках уже больше суток, утомились и от них было мало пользы: по уставу дневной караул несет службу до шести вечера и, сдав наряд новой смене, отправляется домой – отоспаться и подготовиться к завтрашнему ночному дежурству. День-ночь, ночь-день – ритм работы охраны колонии, после – два выходных. Нести караул бессменно было невозможно, и Куршин знал, что, если ситуация не изменится, ему все равно придется снять караул с вышек.
Обмен давал возможность сменить часовых.
– Согласен, заодно поменяем часовых, – сказал Куршин. – Нельзя охрану столько держать на постах. Вы же военный человек, Игорь Владимирович, сами понимаете.
Прямо по психологической разработке: создать ощущение общности. Я такой же. Я не враг. Я свой. Мне можно верить.
Довгалев ответил сразу, словно ждал:
– Смена должна произойти не раньше, чем через час после обмена. Во время обмена на острове не должно быть никаких сотрудников администрации, кроме заложников.
– Почему? – не понял Куршин. – Какая разница?
– Капитан, мы с вами не обсуждаем мотивы. Это мое условие смены караула. Или пусть наряд продолжает нести службу. А начальник колонии сидеть в камере со всеми остальными заложниками. Мы не спешим.
Куршин понял подтекст: все заложники живы – пока. Штурм тюрьмы невозможен, потому что Довгалеву есть кого расстреливать, если штурм начнется. Или если Куршин не согласится на его условие.
Куршин смотрел в наливающееся скорым дождем небо: с севера шла гроза. Он завидовал ветру, который, пролетев над этой скудной землей, умчится в другие края, где нет ни Единички с ее восставшими заключенными, ни опасного и непонятного Довгалева, ни самой службы. Где люди живут, а не принимают решения, от которых зависят жизни других.
Куршин обдумал условие: оно не давало бунтовщикам никакого преимущества. После так после. И хорошо. Лишние люди только создадут суматоху.
Главными задачами Куршина было установить местонахождение заложников и контакт с бунтовщиками. Контакт был установлен, а точное местонахождение захваченных сотрудников колонии станет ясным после освобождения “хозяина”. Операция постепенно выстраивалась, и Куршин впервые с прибытия испытал облегчение: может, и обойдется.
– Согласен, – сказал Куршин. – Сменим часовых на вышках через час после обмена. Но за мою сговорчивость вы должны мне двух заложников – “хозяина” и “кума”.
– “Кума” не могу. Мы его на что-нибудь еще обменяем. Но кого-нибудь другого из администрации в придачу к начальнику выпустим.
Куршин связался с Колобовым, и тот доложил оперативную обстановку со своего поста на другой стороне тюрьмы: тихо. Колобов замолчал, и это молчание повисло в рации, словно он хотел, чтобы Куршин послушал тишину. Куршин послушал и дал отбой. Время готовиться к обмену.
Он приказал окружить медведя, чтобы тот не ушел обратно в лес.
Закрыл глаза. Там – в темноте под веками – шевелился серый покой.
Обмен назначили на восемь вечера, еще засветло. На севере весной солнце поздно заходит.
Ровно в назначенный час ворота ИК-1 щелкнули и чуть отошли. Медведь, задремавший было с голода, от щелчка очнулся и как-то по-собачьи повернулся на четырех лапах, словно догоняя куцый огрызок хвоста. Строй спецназовцев – с оружием наизготовку – сделал шаг в его сторону, и медведь зарычал. Бойцы остановились, ожидая приказа от Куршина: что делать дальше. Куршин не знал. Куршин никогда раньше не загонял медведей в тюрьмы.
Он посмотрел на пустые теперь вышки охраны, затем дальше – на небо, с которого лился несильный пока дождь, но и оттуда не пришло ответа. Куршин взглянул на старшину Баскакова – сорокалетнего контрактника, успевшего послужить в Чечне в последние годы Второй войны. Баскаков, единственный в роте, убивал людей, и оттого ему верили: знает, что делать.
– Пошуметь надо, товарищ капитан. – Баскаков кивнул на выстроившихся бойцов. – Пошумим, он от шума в ворота и скакнет.
Куршин кивнул. Баскаков понял: исполнять.
Он сделал шаг перед строем, но вполоборота к медведю, не поворачиваясь к нему спиной – кто знает, что тому померещится? – и скомандовал:
– Взвод, слушай мою команду! Начинать шуметь – орать, галдеть, бить по металлу. Пугаем медведя. Задача – загнать за ворота ИК. Исполнять!
Взвод собрался исполнять, но в это время открылась дверь тюрьмы, и во двор вступил мужчина в синей форме офицера ФСИН – начальник колонии. Криво сдвинутая фуражка сползла на лоб, мешая смотреть, но офицер не мог ее поправить: руки были то ли скованы, то ли взяты сзади в замок по приказу стоявшего за ним с пистолетом невысокого худого небритого чеченца в черной зэковской робе с белыми полосками на рукавах и штанинах. А и мог бы, все равно ничего не увидел бы: у него были завязаны глаза.
Чеченец стоял к спецназу лицом, но Куршин знал, что на спине у того нарисован белый круг с двумя большими буквами ПЗ – Пожизненное Заключение – и номер. Куршин знал его номер – 31 – и знал его имя: Валид Хубиев. Валид подставил дождю узкое лицо, затем посмотрел в сторону ворот.
– Капитан! – звонко, высоким, почти женским голосом крикнул через двор Хубиев. – Начинаем обмен!
Это был не вопрос.
– Где второй заложник? Договаривались на двух.
Хубиев кивнул кому-то за своей спиной, и во двор вступила высокая женщина в синей форме. Она была без головного убора и без повязки на глазах, но тоже держала руки за спиной. За ней стоял небольшого роста зэк с автоматом наперевес.
“Турищева? Кольцова?” – пытался вспомнить лица инспекторш спецчасти Куршин. Он видел их фотографии, но смотрел невнимательно – ни одна, ни другая не представляли особой ценности, и не помнил, кто из них кто, да и плохо было видно сквозь дождь. Зато сразу узнал заключенного с автоматом: Семененко. Бывший снайпер на Второй чеченской.
– Заключенный Хубиев! – Куршин говорил в рупор, хотя и так было слышно, но говорить в рупор казалось правильнее: – Выведите заложников на середину двора по левой стене! Встаньте там и ожидайте моих дальнейших команд!
Хубиев кивнул, положил левую руку на плечо начальника колонии и чуть его толкнул. Они двинулись вперед. За ними – в трех шагах сзади – шли женщина и Семененко.
– Взвод! Сомкнуть правый фланг, гоним медведя влево! Исполнять! – скомандовал Куршин.
Он не услышал, как по спецназу ударили автоматы с двух ближних к воротам вышек: его убили первым – прицельным огнем. Капитан Куршин упал, где стоял, и остался лежать, радуясь, что больше не нужно принимать решений.