Внутренняя война

Биография предводителя восстания хорошо известна, причем из первоисточника: на допросах Пугачев рассказал о своей ранней жизни в деталях.

«Родиною я донской казак Зимовейской станицы Емельян Иванов сын Пугачев, грамоте не умею, от роду мне тритцать два года», – так начинаются эти показания, данные осенью 1774 года. Из чтения этого пространного документа складывается впечатление о Пугачеве как о человеке живом, сметливом, пожалуй, хитроватом, но очень мало развитом. С 17 лет поступивший на военную службу, Емельян много где побывал и много что повидал, но имеет весьма туманное представление обо всем, что не касалось его непосредственного круга интересов. Например, о Семилетней войне, участником которой он был, сказано: «Наряжон был в Пруский поход. Сие было в котором году не помню, также и которая была кампания».

Судя по тому, что он, рядовой казак, выбился в хорунжие, воевал Пугачев умело, однако в 1771 году его царская служба закончилась. Он заболел какой-то кожной болезнью, от которой на груди остались шрамы (они свою роль еще сыграют). Главное же – Емельяну опостылело Донское войско, где у казаков к этому времени мало что осталось от прежних вольностей. Вероятно, тяготила Пугачева и семейная жизнь. Так или иначе, он собрался уйти на Терек, где казакам жилось вольготней. На него донесли, он сбежал из-под караула. С этого момента бывший хорунжий переходит в разряд людей беглых. Несколько раз он попадался, снова вырывался на свободу, забирался все дальше от родного Дона и примерно год спустя после всяких малоинтересных злоключений оказался в Яицком городке, где казачья среда вся бурлила после недавнего бунта.

По складу характера вождь народной войны был человеком непутевым и непоседливым, постоянно ввязывавшимся в какие-то плохо обдуманные авантюры – отнюдь не бывалый ветеран Болотников, не лихой богатырь Разин и не боевой атаман Булавин. Просто Емельян оказался в критическом месте в критическое время – и стал искрой, попавшей в порох.

Великие события начинались почти комически. Однажды в ноябре 1772 года пришлый человек, моясь в бане, на вопрос о том, что-де у тебя за знаки на груди, важно отвечал: царские. «Я вить государь Пётр Фёдорович, меня Бог и добрые люди сохранили». Сказано это было, кажется, без особенного умысла. Возможно, что и спьяну. Точно так же незадолго перед тем он наврал жене, что его на Тереке выбрали атаманом.

Надо сказать, что в народе бытовало верование, будто у царей на теле есть какие-то особенные отметины. В том же году другой «Петр Федорович», беглый солдат Федотка, тоже показывал всем желающим «царские знаки», но поскольку места были спокойные, Федотку быстро забрали. У Пугачева же, кроме того, на левом виске имелась круглая вмятина, след перенесенной золотухи, и при большом желании можно было принять ее за царскую печать (многие потом чуть ли не двухглавого орла там различали).

Попарившись, Пугачев отправился себе дальше, успел снова попасться и снова сбежать, а в следующий раз попал на Яик лишь в августе 1773 года. И тут оказалось, что за минувшие месяцы весть о явления государя разнеслась по всем казацким селениям. Мужик, которому Емельян сообщил свою сокровенную тайну, судя по прозвищу (Еремкина Курица), умом не блистал, принял всё за чистую монету, а казакам так хотелось найти управу на местные власти, что долго их убеждать не пришлось.

Увидев, как его встречают, Емельян долго не раздумывал. Он объявил уже довольно большому сборищу казаков (их было несколько десятков), что так и есть: он – законный государь, несколько лет странствовал в Польше, Египте, Ерусалиме и на Терек-реке, а ныне хочет помочь своим верным яицким казакам в их беде. Собравшиеся поверили, потому что хотели поверить.

Это было 16 сентября 1773 года. Дальнейшие события разворачивались с невероятной быстротой, и в них ничего комического уже не было.

На следующий день небольшой отряд двинулся в сторону Яицкого городка – торжественно, с войсковыми знаменами. Во все стороны понеслась поразительная весть о воскресшем государе, примкнуть к которому – не бунтарство, а долг всякого подданного.

Это действительно был не просто бунт. Начиналась гражданская война, которая продлится целый год и которую можно разделить на три сущностно разные стадии.

 

На первой, продолжавшейся шесть месяцев, восстание оставалось почти исключительно казачьим, фактически – продолжением предыдущего войскового мятежа. В первом своем «манифесте» Пугачев жаловал местных жителей «рекой, землею, травами, денежным жалованьем, свинцом, порохом и хлебом» – то есть всем тем, чем обычно цари награждали казаков. Ни о помещиках, ни о крепостном праве даже не упоминалось, потому что в оренбургских степях крестьян не было.

Когда Емельян подошел к Яицкому городку, у него было две или три сотни людей, а в крепости втрое больше, но гарнизонные казаки стали перебегать к мятежникам, поэтому комендант Симонов не решился дать бой и лишь велел палить из пушек. Не имея средств для осады, Пугачев поступил наиболее рациональным образом: оставил город в покое и двинулся вдоль линии фортов, поставленных на границе с азиатской степью.

Марш был триумфальным. Почти все крепостцы открывали «государю» ворота. Тамошние казаки и солдаты сами хватали офицеров, если те пытались оказать сопротивление. Казаков сразу включали в отряд, солдат предварительно остригали по-казачьи, снимали со стен пушки и двигались дальше. В считаные дни отряд разросся в настоящую армию.

Через две недели Пугачев набрал такую силу, что двинулся прямо на Оренбург, столицу всего обширного края. У губернатора Рейнсдорпа в хорошо укрепленном городе было три тысячи войска, много артиллерии, но численность восставших в октябре уже превышала двадцать тысяч. К ним присоединились башкиры, к которым «Петр Федорович» отправил грамоту, зная, что этот народ измучен притеснениями царских чиновников.

Второго ноября восставшие попытались взять крепость штурмом, но им не хватило оперативного опыта. Пока они бились во рвах и на валах, Рейнсдорп произвел довольно простой маневр – предпринял фланговую атаку отрядом регулярной пехоты, и атакующие в панике отступили.

Полководческое искусство Пугачева – вопрос дискуссионный. На счету командующего повстанческой армии имелись и победы, и поражения. Однако, если их разобрать, видно: все боевые победы были небольшими, а неудачи – крупными. Про Емельяна можно сказать, что это был хороший, даже выдающийся военачальник среднего калибра, но отнюдь не стратег.

Вот два примера войны по-пугачевски.

Единственной крепостью Яицкой линии, которая оказала мятежникам серьезное сопротивление, была Татищева, где засел бригадир фон Билов с присланными из Оренбурга солдатами. Они открыли такой плотный огонь, что невозможно было подступиться к стенам. Тогда Пугачев, пользуясь направлением ветра, поджег стога сена, и произвел удачный штурм под прикрытием плотной дымовой завесы.

Под Оренбургом ему удалась и более сложная комбинация. Было известно, что гарнизон ждет «сикурса» – к осажденным двигался большой воинский контингент бригадира Корфа. Пугачев приказал открыть в степи пушечную пальбу, чтобы в городе подумали, будто к ним прорывается подкрепление, а на пути следования устроил артиллерийскую засаду. Не ожидая от простого казака подобных сложностей, генерал-майор Валленштерн поспешил выйти в поле, ведя с собой 2 400 солдат, больше половины всех наличных сил. «Когда ж натянул на то место, где лежал в закрытии Чумаков [начальник повстанческой артиллерии], и так жестоко их поразил, что принуждены с немалым уроном в город возвратиться», – с явным удовольствием вспоминает на допросе эту удачную операцию Емельян.

На первом этапе войны Пугачеву вообще очень помогало то, что царские генералы относились к противнику пренебрежительно. Для подавления восстания отрядили генерал-майора Кара, который писал Екатерине: «Опасаюсь только, что сии разбойники, сведав о приближении команд, не обратились бы в бег». Чтобы не упустить разбегающихся, Кар двигался широким фронтом, разделив свой корпус на несколько групп. Все они были атакованы по отдельности и разбиты, причем большой отряд симбирского коменданта полковника Чернышева сгинул целиком: две тысячи солдат перешли к мятежникам, тридцать шесть офицеров были повешены. Не избежал разгрома и сам Кар, едва спасшийся бегством. Потом, оправдываясь, он напишет про «разбойников», которых вначале так презирал: «Артиллериею своею чрезвычайно вредят; отбивать же её атакою пехоты также трудно, да почти и нельзя; потому, что они всегда стреляют из неё, имея для отвозу готовых лошадей, и как скоро приближатца пехота станет, то они, отвозя её лошадьми далее на другую гору, и опять стрелять начинают, что весьма проворно делают и стреляют не так, как от мужиков ожидать должно было».

Но, будучи хорошим тактиком, Пугачев не умел выстроить никакого плана кампании, очень напоминая в этом смысле другого народного вождя, Степана Разина.

Главной причиной поражения восстания на первом его этапе, оренбургском, стало то, что казаки с башкирами, не сумев взять город, надолго застряли под его стенами. Осада растянулась чуть не на полгода. Время было упущено, правительство имело возможность собрать и отправить на окраину серьезные силы.

А «государь Петр Федорович» тем временем весело жил в Бердской слободе под Оренбургом, пируя со своими «енаралами», часть которых для пущей солидности тоже превратились в самозванцев рангом пониже. Казак Зарубин по кличке Чика был объявлен «графом Чернышевым», казак Андрей Овчинников – «графом Паниным», Максим Шигаев – «графом Воронцовым» и так далее. Эти громкие имена были известны в народе и своим звучанием подкрепляли убедительность прав воскресшего «императора». Создал Пугачев и собственное правительство, назвав его «Военной коллегией» по примеру петербургской. Этот орган занимался не только войсковыми делами, но и административно-финансовыми, а также судебными. В коллегии заседали бородатые фельдмаршалы, аншефы и фельдцейгмейстеры, увешанные лентами и зведами. Поскольку Екатерину «император» сулился сослать в монастырь, скоро появилась и «императрица», шестнадцатилетняя красавица казачка Кузнецова, а при ней, как полагается, штат фрейлин.

В ноябре часть войска под началом графа Чики-Чернышева, помогая союзникам-башкирам, осадила Уфу – и тоже застряла там на долгие месяцы вместо того, чтобы расширять восстание дальше.

Пассивность Пугачева после первых блистательных успехов объясняется просто: вождь народной войны не сильно задумывался о будущем. Хорошо живется в Бердской слободе – и ладно. Сам он об этом скажет так: «Дальнаго намерения, чтобы завладеть всем Российским царством, не имел, ибо, рассуждая о себе, не думал к правлению быть, по неумении грамоте, способен. А шол на то: естли удастся чем поживиться или убиту быть на войне – вить я всё заслужил смерть – так лутче умереть на войне». Вот и вся стратегия.

А тем временем, испуганная разгромом генерала Кара, Екатерина наконец отнеслась к мятежу всерьез. Она отправила к месту «беспорядков» (официальный эвфемизм) одного из лучших своих полководцев генерал-аншефа Александра Бибикова, отозвав его из Польши. Начальнику карателей дали численно небольшой, но укомплектованный настоящими боевыми частями корпус. Значительную его долю составляла регулярная кавалерия.

У той же крепости Татищевой, где Пугачев прошлой осенью так удачно поджигал сено, 22 марта 1774 года произошло сражение между основной частью бибиковской армии под командованием генерал-майора Петра Голицына и войском самозванца. Битва была очень упорной. Голицын вслед за Каром потом поражался «дерзости и распоряжениям в таковых непросвещенных людях в военном ремесле». Но военная выучка, дисциплина и искусство маневра возобладали над хаотичной храбростью. В конце концов, после шестичасового боя казаки, а вместе с ними и их предводитель побежали. Две с половиной тысячи остались на поле брани, еще четыре тысячи были пленены во время преследования. Остатки рассеялись, бросив всю артиллерию.

Почти одновременно с этим в четырехстах верстах к северу, под Уфой, малочисленный отряд под командованием бравого кавалерийского подполковника Ивана Михельсона наголову разбил огромное, неповоротливое войско Чики, который не сумел скрыться и попал в плен.

В конце марта 1774 года казалось, что казацкий мятеж подавлен. Оренбург и Уфа деблокированы, полчища бунтовщиков рассеялись, самозванец бежал, бросив свою «резиденцию» и «императрицу».

Так оно и было. Казацкий мятеж действительно почти угас. Восстание перешло на следующую стадию.

 

Второй его этап, длившийся с марта по июль 1774 года, сильно отличался от первого и составом участников, и географией. По мере отдаления от Яицкой области казачий элемент перестал играть в мятежном войске ведущую роль. Очень увеличилась пропорция башкиров (это были их земли), а кроме того к восстанию стали активно присоединяться заводские рабочие.

Дело в том, что, спасаясь от преследования, Пугачев с горсткой оставшихся людей стал уходить на северо-восток, в сторону Урала. Беглецам помогло то, что главнокомандующий правительственными войсками Бибиков скончался от холеры, и на время координация между разбросанными по обширной территории карательными частями нарушилась.

Положение крепостных рабочих было очень тяжелым. Они приняли «батюшку-государя» с радостью, и войско стало опять быстро увеличиваться. У повстанцев появилось много пушек, потому что многие уральские предприятия были военными.

Восставшие двигались от завода к заводу, от городка к городку очень быстро, потому что их преследовали правительственные отряды, прежде всего напористый Михельсон. Он снова и снова громил попадавшуюся ему на пути «сволочь» (обычный в ту пору термин для описания мятежников, все время попадающийся в пушкинской «Истории Пугачева»), но численность крестьянско-башкирского войска не убывала, а наоборот увеличивалась – вместо выбывших бойцов вливались новые.

В целом ситуация была странная: наступление Пугачева одновременно являлось отступлением. Причина заключалась в том, что без казаков боевые качества его армии очень снизились. Это была плохо организованная и слабо вооруженная толпа, которая не выдержала бы сражения в открытом поле. Должно быть, Емельян ждал, пока у него накопится такая сила, которая сможет задавить врага количеством.

Но дело шло медленнее, чем он надеялся. Далеко не все заводы примыкали к восстанию. Были и такие, где рабочим жилось получше – тогда они оставались нейтральными. А если владелец оказывался человеком решительным, Пугачева встречали пушечными выстрелами – и он уходил ни с чем. Советский исследователь народной войны А. Андрущенко подсчитал, что к повстанцам присоединились крестьяне 64 заводов, а 28 предприятий оказали сопротивление. (Екатерина сделает из этого правильные выводы и впоследствии особым указом велит улучшить положение уральских рабочих).

Двадцать первого мая 1774 года у крепости Троицкой командующий Сибирским корпусом генерал-поручик де Колонг настиг Пугачева, у которого к этому времени набралось уже более десяти тысяч человек. Несмотря на большой численный перевес, восставшие были разгромлены. Они потеряли всю артиллерию и почти все разбежались. С Емельяном осталась едва одна десятая.

Но затем всё началось сызнова. «Государя» на пути опять встречали хлебом-солью, к его войску присоединялись рабочие многих встречных заводов. Пали Ижевск и Воткинск. Крепость Оса на реке Кама выдержала два приступа, но сдалась после того как Пугачев, повторив уже использованный прием, подкатил к стенам возы с сеном.

В конце концов, пройдя дугой по Приуралью, Пугачев двинулся через Заволжье на запад. Здесь его армия пополнилась за счет местных народов – татар, чувашей, мордвинов. У всех были причины ненавидеть русских чиновников. Мятеж казался сказочным Змеем-Горынычем, у которого вместо отсеченной головы немедленно вырастают две новых. К началу июля в войске опять было около 20 тысяч человек.

Впереди находился большой город Казань, а за ним, по ту сторону Волги, начинались глубинные российские земли.

Восстание переходило в свою третью стадию – крестьянскую.

 

Этому повороту предшествовали кровавые бои у стен Казани.

Сам город 11 июля был захвачен, разграблен и подожжен, но гарнизон засел в крепости. Осажденных спасло приближение Михельсона. В семи верстах от Казани произошло упорное сражение, и опять военное мастерство небольшого контингента регулярных войск (800 карабинеров и гусар) одержало верх над необученной и бесформенной массой. Пугачевцы разбежались.

Но всего три дня спустя у Емельяна снова была армия не меньше прежней. Крестьяне стекались к нему со всех сторон. Пятнадцатого июля было новое сражение. Потеряв сотню солдат, Михельсон перебил две тысячи повстанцев и еще пять тысяч захватил в плен. Казань была освобождена, Пугачев опять бежал и два дня уходил от погони. Несколько сотен человек – вот всё, что у него осталось.

После каждого такого разгрома в столицу неслись донесения, что восстание наконец подавлено – и всякий раз оно вспыхивало с еще большей силой.

Самая мощная вспышка произошла теперь.

Спасаясь от преследования, восемнадцатого июля Пугачев переправился на правый берег Волги. Там немедленно всё запылало. «Вся западная сторона Волги восстала и передалась самозванцу, – пишет Пушкин. – Господские крестьяне взбунтовались; иноверцы и новокрещеные стали убивать русских священников. Воеводы бежали из городов, дворяне из поместий; чернь ловила тех и других и отовсюду приводила к Пугачеву».

Причиной всеобщего восстания был манифест «Петра Третьего», отменявший крепостничество, солдатчину и все подати, даровавший «рабам всякого чина и звания» полную свободу, а также земли, леса, рыбные ловли и «протчие все угодья» – одним словом, всё, о чем только мог мечтать народ. Не могла не понравиться крестьянам и та часть указа, в которой государь император разрешал им убивать и грабить помещиков – «поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами». Заканчивался манифест оптимистично: «По истреблении которых противников и злодеев-дворян, всякой может возчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатца будет».

После такого призыва сразу в нескольких соседних губерниях развернулись события, которые иначе как гражданской войной не назовешь.

Прежде всего, опять изменился состав повстанческих сил. Башкиры и большинство заводских остались на другом берегу Волги. Теперь мятежные отряды почти целиком состояли из русских крепостных крестьян. Небольшие группы агитаторов по собственной инициативе ходили по деревням, объявляли «государеву волю» – и немедленно начинался бунт. Восстание децентрализировалось, оно распространялось со скоростью лесного пожара.

Повсюду горели помещичьи усадьбы, резали господ, которые не успели сбежать. По сведениям, которые приводит Н. Павленко, в Нижегородской губернии лишились жизни 348 дворян, четверть общего количества; в Воронежской – 445; в одном лишь Алатырском уезде мятежники казнили 221 дворянина.

Паника охватила не только помещиков, но и представителей власти. «Нижегородский губернатор, генерал-поручик Ступишин, писал к князю Волконскому, что участь Казани ожидает и Нижний и что он не отвечает и за Москву», – рассказывает в своей «Истории» Пушкин.

Если бы Пугачев действительно повернул вглубь России, очень возможно, что ему не пришлось бы и сражаться. Крестьяне всюду встречали бы освободителя хлебом-солью. Но Емельяна тянуло в более привычные и знакомые ему места. Он надеялся заручиться поддержкой донского казачества, к которому принадлежал и сам, а не получится – так уйти на Кубань и оттуда в Персию. (Точно так же век назад повел себя Степан Разин, вволю «погуляв» и потерпев военное поражение).

Дойдя до Арзамаса, мятежники повернули на юг. Зная, как ненадежно его нынешнее войско, Пугачев нигде долго не задерживался, стремясь оторваться от преследователей. Двадцать седьмого июля без боя взяв Саранск, второго августа он уже был в Пензе, где его встретили иконами, а три дня спустя оказался перед Саратовым. Часть гарнизона перешла на его сторону, город пал. Все захваченные дворяне и чиновники, 45 человек, были повешены.

Через два дня после ухода пугачевцев город был занят правительственными войсками, но в это время Пугачев уже подходил к Царицыну. Два дня пытался взять крепость, но был отбит, а дальше задерживаться не посмел – к городу форсированным маршем шел Михельсон.

Задержка у стен Царицына оказалась роковой. Двадцать пятого августа ста километрами южнее, близ Черноярска, четырехтысячный отряд Михельсона, произведя обходной маневр, перегородил дорогу десятитысячному крестьянскому войску. Тут уже выбора не осталось – пришлось давать бой.

 

Крестьянская война 1773–1774 годов

Михельсону удавалось побеждать и при куда худшем соотношении сил, поэтому сражение больше напоминало побоище.

Вот описание этой последней битвы гражданской войны в лаконичном изложении Пушкина: «Пугачев стоял на высоте между двумя дорогами. Михельсон ночью обошел его и стал противу мятежников. Утром Пугачев опять увидел перед собою своего грозного гонителя; но не смутился, а смело пошел на Михельсона, отрядив свою пешую сволочь противу донских и чугуевских казаков, стоящих по обоим крылам отряда. Сражение продолжалось недолго. Несколько пушечных выстрелов расстроили мятежников. Михельсон на них ударил. Они бежали, брося пушки и весь обоз. Пугачев, переправясь через мост, напрасно старался их удержать; он бежал вместе с ними. Их били и преследовали сорок верст. Пугачев потерял до четырех тысяч убитыми и до семи тысяч взятыми в плен. Остальные рассеялись. Пугачев в семидесяти верстах от места сражения переплыл Волгу выше Черноярска на четырех лодках и ушел на луговую сторону, не более как с тридцатью казаками».

Раньше Пугачев после очередного поражения всякий раз быстро пополнял ряды своего воинства новыми добровольцами, но теперь взять их было неоткуда. Емельян сам ушел из крестьянских краев в малолюдные степи. Казаки соседней Донской области на его призыв не откликнулись.

Изменилась и общая ситуация. За несколько недель перед тем окончилась турецкая война, это позволило правительству перебросить в охваченный мятежом край закаленные в боях войска. Командовал ими прославившийся недавними победами генерал-поручик Суворов.

Надеяться было уже не на что. Около Пугачева оставались лишь близкие соратники, те яицкие казаки, кто когда-то поддержал его в самом начале. Эти люди придумали верный способ спастись. 8 сентября они схватили своего предводителя и неделю спустя выдали его властям. (В награду предатели были помилованы царицей, но ни награды, ни свободы не получили; все они содержались под стражей до конца жизни).

 

Пойманного самозванца, будто дикого зверя, в клетке, повезли в Москву через те самые земли, жители которых недавно встречали его как освободителя. В старой столице Пугачева на протяжении двух месяцев тоже показывали всем желающим – чтоб народ окончательно убедился: никакой это не Петр Федорович. После следствия над пятьюдесятью пятью главными виновными суд приговорил к смерти только шестерых – Екатерина желала выглядеть великодушной перед Европой. Двоих – самого Пугачева и его правую руку «генерал-аншефа» Афанасия Перфильева – казнили в Москве четвертованием, но тоже «гуманно», без лишних мучений: сначала отрубили головы, а конечности потом, уже у мертвых.

Прочие обвиняемые были приговорены к битью кнутом, вырезанию ноздрей и отправке либо на каторгу, либо на поселение в отдаленные края. Семья Пугачева, включая обеих жен и детей, была осуждена на пожизненное заточение в крепость Кегсгольм – чтобы не служили живым напоминанием о самозванце. Последней умерла дочь Аграфена Емельяновна, уже в 1833 году. Наказали даже станицу Зимовейскую, произведшую на свет такого злодея. Ее перенесли на другое место и переименовали в Потемкинскую.

Но умеренными казни были только на виду у иностранцев. На периферии местные власти и воинские начальники расправлялись с пойманными мятежниками жестоко и беспощадно. Н. Павленко цитирует письмо саратовского воеводы: «В городе Саратове во многих местах известного государственного злодея и бунтовщика Пугачева его сообщники, злодеи ж, повешены на виселицах, а протчие положены на колесы, руки и ноги их воткнуты на колья, кои и стоят почти чрез всю зиму…». По дорогам торчали виселицы, по Волге плыли плоты с повешенными. Дворяне мстили крестьянам за перенесенный страх. Общее число казненных никто не подсчитывал, но, вероятно, их было несколько тысяч. Десятки тысяч были высечены, изуродованы или отправлены на каторгу.

 

Итогом обильного кровопролития и колоссального разорения было то, что императрица уяснила три вещи.

Во-первых, терпению народа есть предел, нельзя перегибать палку. Вскоре появятся высочайшие указы, до некоторой степени облегчающие жизнь пахотных и заводских крестьян, а также горожан.

Во-вторых, необходимо коренным образом укрепить систему местной власти. Это, как мы знаем, тоже было сделано.

Но в историческом смысле важнее всего был вывод о том, что низам воли ни в коем случае давать нельзя и что крепостное право отменять не нужно, иначе может подняться волна, которая сметет всё государство.

После пугачевщины Екатерина окончательно решила оставить проблему крепостничества будущим государям. Они и заплатят за это роковое промедление.