Через два часа, которые мистер Стэнхоуп, наш солиситор, провел в ожесточенных спорах, нас наконец допустили к папе. Мистер Стэнхоуп сказал, что подождет снаружи, а нас провели в зал для свиданий. Мы с мамой сидели молча, не сводя глаз с двери. Наконец она отворилась, а я уже поймал себя на том, что не хочу этого. Вошел очередной безымянный надзиратель, а за ним – папа. И выглядел папа просто ужасно – какой-то сдувшийся и бледный, как привидение. На эшафоте он стоял, выпрямившись во весь рост, и я – вот что удивительно – гордился им, и еще как. А теперь он… постарел. Ссутулился, ссохся. Мама встала. Я тоже.
Папа увидел нас, но не улыбнулся. Мама раскрыла ему объятия. Папа шагнул к ней – и они стояли обнявшись и молчали долго-долго.
– Говорят, меня обвиняют в беспорядках снаружи.
Папа говорил безо всякого выражения. Отстранился и сел. Мы тоже, только надзиратель остался стоять. Я смерил его взглядом. Он что, так и собирается тут маячить и слушать наши разговоры, не предназначенные для посторонних ушей? Очевидно, да.
– Райан, как ты себя чувствуешь? – Маме было абсолютно все равно, что происходит снаружи.
– А ты как думаешь? – От горечи папин голос зазвучал чуть-чуть выразительнее.
– Ты же жив. Я так рада…
– А я нет. Я был готов умереть, – угрюмо ответил папа.
– Райан!..
– Мэгги, я серьезно. Неужели ты в самом деле думаешь, что я предпочту остаться здесь и гнить в камере? Меня должны были повесить. Это было бы даже милосерднее.
– Не говори так! – воскликнула мама.
– Почему? Это же правда.
Мама опустила глаза, мучительно подбирая слова.
Щелкнул замок, и это заставило всех нас обернуться. В зал вбежала Келани Адамс: руки распростерты, на лице ликование. Мы встали. Келани обняла нас всех по очереди, даже меня для ровного счета.
– Ну что ж, первую битву мы выиграли. Переходим к следующей. – Келани кивнула. – Я уже подала прошение о помиловании и…
– Мисс Адамс, при всем моем уважении, большего вы не добьетесь, – перебил ее папа.
– Ну что вы, напротив! – возразила Келани. – Я сейчас обращусь ко всем моим должникам – и не только к ним. Вы не виновны в том, что вам вменяют, и я это докажу.
Мама схватила Келани за руку и искренне улыбнулась ей:
– Мисс Адамс, я хочу поблагодарить вас за помощь во всем этом. Если бы не вы…
– Ваша благодарность немного преждевременна. – Келани ответила маме такой же улыбкой. – Но ничего. – Она обратилась к папе. – Теперь нам нужно…
– Келани, все кончено, – проговорил папа. – Они не стали убивать меня быстро. Решили растянуть удовольствие. Я никогда не выйду за ворота этой тюрьмы, и мы с вами прекрасно это знаем.
В папином голосе звучала такая убежденность, что все мы онемели, но лишь на миг.
– Может быть, вы и знаете, но я – определенно нет, – отрезала Келани.
Однако папа, кажется, не слышал ее.
– Райан, не сдавайся, пожалуйста! – взмолилась мама. – Еще есть надежда. Мы обжалуем приговор. Мы еще столько всего можем сделать…
– Я не хочу, чтобы вы что-то делали. Отсюда должен быть выход, и я сам его найду, – сказал папа.
– Райан!.. – Мама встревожилась.
– Не волнуйся, любовь моя. Я уже все обдумал, – сказал папа.
Я медленно покачал головой, глядя на папу, и вдруг сообразил, что делаю. Покосился на надзирателя. Тот по-прежнему глядел прямо перед собой, но теперь выражение его лица было уже не бесстрастным, а беспокойным. Он посмотрел сверху вниз на папу, потом на маму – и покачал головой.
– Простите, что вмешиваюсь, – заметил он мягко. – Только, прошу вас, скажите мужу, что сбежать из этой тюрьмы невозможно. Он с тех пор, как его помиловали, только об этом и твердит. Объясните ему, что все входы постоянно охраняются, а ограда находится под током круглосуточно и без выходных.
Мама посмотрела сначала на охранника, потом на папу:
– Райан, ты же не собираешься наделать глупостей? Дай мне слово!..
Папа улыбнулся медленной страшной улыбкой и открыл рот, чтобы ответить, но тут зазвенел звонок.
– Райан, прошу вас, прошу, доверьтесь мне и позвольте сделать свою работу, – сказала Келани. – Я обязательно вызволю вас отсюда. Вам нужно только верить.
– К сожалению, время свидания окончено, – сказал надзиратель.
Папа направился к двери.
– Райан! – окликнула его мама.
– Не бойся за меня, Мэгги, – сказал папа. – Я скоро выберусь отсюда. Вот увидишь.
И он двинулся дальше – прочь от нас, к выходу. Надзиратель вежливо кивнул маме и Келани. Келани кивнула в ответ. Но мама этого не заметила. Она смотрела вслед папе. Надзиратель вывел папу из зала. Мама прошептала что-то в полном отчаянии.
– Что ты сказала? – спросил я ее как можно мягче.
Мама повернулась ко мне, в глазах ее стояли слезы.
– Он даже не попрощался.
Странный тихий стук в окно я услышала не сразу. А как только поняла, что слышу, тут же инстинктивно сообразила, что стучат уже давно. Вытирать лицо я не стала, а подошла к балконной двери и открыла. У моих ног лежали мелкие камешки.
Каллум!
Каллум – у нас в саду. Я свесилась с балкона и тут же увидела его.
– Ты чего?! – Я одумалась и зашептала: – Что ты здесь делаешь?
– Мне надо с тобой поговорить.
– Сейчас спущусь.
– Нет. Это я поднимусь.
Я испуганно огляделась.
– Ладно. Только быстро.
– Как мне к тебе попасть?
– Секунду. Гм… А сможешь взобраться по водосточной трубе, опираясь ногами на плющ?
– Сломаю шею.
– Погоди, давай я свяжу простыни.
– Нет, не надо.
И Каллум без лишних слов взобрался по водосточной трубе и плющу и за десять секунд оказался у меня на балконе. Я смотрела на него, а сердце у меня бешено колотилось. Если он сейчас сорвется… Едва он добрался до балкона, как я втащила его внутрь – мне было страшно, что он упадет и разобьется.
– Ты мне звонил? Я не слышала сигнала, – растерянно сказала я.
– Нет, не звонил. Сразу пришел, – ответил Каллум. – Прятался в розарии, пока горизонт не очистился.
Мы стояли посреди моей комнаты. Он смотрел на меня, а я – на него, и тут до нас дошло все, что произошло с нами с самого рождения. Я хотела сказать, как я сочувствую из-за всего, что случилось с его отцом, из-за всего, что до сих пор происходит, но даже в мыслях любые слова казались избитыми и совершенно неуместными. Лучше ничего не говорить. Безопаснее. И я не забуду, как он смотрел на меня, пока били тюремные часы. Я первая отвела взгляд. Я знала Каллума всю жизнь, но чувство было такое, словно мы встретились впервые.
– Я могу что-то сделать для тебя?
А может быть, уже сделала все что могла. И я, и такие, как я…
Я отважилась поглядеть на Каллума. Он не ответил. Просто смотрел на меня.
– Как твоя мама? – Идиотский вопрос. – Она живет у родных или друзей? Как она…
– Она сейчас у моей тети, – ответил Каллум.
Я оглядела комнату. Мне сесть или остаться стоять? Что сказать? Что сделать? Меня охватила паника.
Я бросилась к двери: скорее запереть! Не хватало еще, чтобы сюда вошли мама или Минни, это нам обоим будет совсем некстати. Когда ключ щелкнул в замке, я вздохнула с облегчением, повернулась – и налетела прямо на Каллума. Ошарашенно уставилась на него снизу вверх.
– Я… я решил, ты позовешь на помощь, – сообщил мне Каллум.
Я потрясенно замотала головой. Как только такое могло взбрести ему в голову?!
– Знаешь, если бы я хотела позвать на помощь, ты не добрался бы до окна моей комнаты, – сказала я ему.
Но он меня и не слушал. Все смотрел и смотрел – и лицо его постепенно леденело.
– Каллум!
– Наверное, твой отец страшно горд собой. – Глаза его сузились. – Отправил невинного человека гнить в тюрьме – зато восстановил свою политическую репутацию.
– Нет… Все было не так… – прошептала я.
Нет, так, и мы оба это понимали.
– Неужели это теперь войдет в привычку? Как только политик обнаружит, что у него падает рейтинг, а войну начать нельзя, он просто найдет ближайшего нуля, которого можно посадить или вздернуть – или и то и другое?
Я смотрела Каллуму в лицо, не отрываясь. И краем глаза видела, как он медленно сжимает и разжимает кулаки. Я не шевелилась. Не моргала. Не отваживалась даже дышать. Каллуму было безумно больно, эта боль раздирала его изнутри. И от этого ему хотелось заставить страдать кого-то еще.
– А ты, Сеффи? – спросил он.
– А что я? – прошептала я.
– Я так понимаю, наша с тобой история закончилась, – процедил Каллум. – Ведь если тебя заметят в обществе сына террориста из «Дандейла», твоей будущей карьере конец – вряд ли ты этого хочешь.
– Я знаю, что твой папа этого не делал.
– Правда? Присяжные тоже знали, а толку-то? Знаешь, сколько они совещались? Час. Всего один паршивый час! – Он уронил голову от отчаяния.
– Каллум, это ужасно…
Я прикоснулась к его щеке. Он мигом вскинул голову. И посмотрел на меня взглядом, полным раскаленной добела, пылающей ненависти. Я тут же опустила руку.
– Да чтоб тебя! Не нужна мне твоя жалость! – вырвалось у него.
– Тише!.. – взмолилась я и покосилась на дверь.
– С какой стати? – ядовито поинтересовался Каллум. – Неужели ты боишься, как бы кто-то не узнал, что у тебя в комнате пустышка?
– Каллум, не надо…
Я даже не понимала, что плачу, пока в рот не заползла соленая слеза.
– Я хочу раздавить тебя, как и любого трефа, который встретится мне на пути. Я так вас ненавижу, что самому страшно!
– Да, я знаю, – прошептала я. – Ты меня ненавидишь с тех пор, как поступил в Хиткрофт и я назвала тебя пустышкой.
Я и сама это поняла только теперь, когда произнесла вслух. И в этот момент я поняла еще очень многое – например, почему пристрастилась к вину.
– А ты возненавидела меня за то, что я отказался общаться с тобой в школе и не пришел к тебе, когда был нужен, – сказал Каллум.
Я не стала отрицать.
– Тогда почему мы до сих пор вместе? – тихо спросил Каллум, обращаясь к самому себе: он словно забыл, что я тоже здесь, в комнате, прямо перед ним. – Почему я до сих пор считаю тебя…
– Своим лучшим другом? – закончила я. – Потому что ты знаешь, что это взаимно. Потому что… потому что я люблю тебя. И, по-моему, ты тоже любишь меня.
Мои слова пробудили Каллума от раздумий – и срикошетили со страшной силой. Он поглядел на меня злобно и насмешливо. Я ждала, что он что-нибудь сделает: засмеется, ударит меня, возразит, уйдет – да что угодно. Но он не сделал ничего. Тогда я предприняла вторую попытку.
– Ты слышал, что я сказала? Я тебя люблю.
– Любви в природе не существует. И дружбы тоже, особенно между нулем и Крестом. Не бывает такого, – ответил Каллум.
Он говорил совершенно серьезно.
– Тогда что ты делаешь в моей комнате? – спросила я, задыхаясь. – Зачем ты пришел?
Каллум развел руками:
– Ума не приложу.
Я вздохнула, шагнула к кровати и села. Каллум помедлил немного, но потом подошел и сел рядом со мной. По-моему, нам никогда в жизни не было настолько неловко. Я мучительно подыскивала нужные слова. Отважилась покоситься на Каллума – и по его лицу сразу поняла, что у него те же трудности.
Мне нужно было столько ему сказать. Слова метались в голове, толкались, путались, от них плыло перед глазами. Но наружу не прорывалось ничего. Я повернулась к Каллуму и медленно протянула к нему руки. Он такого не ожидал, зато лицо у него прояснилось. Он пристально глядел на меня. Я опустила глаза. Вечно я со своими дурацкими идеями. Я решила убрать руки. Тогда он взял меня за запястья и пододвинулся поближе.
Он обхватил меня и улегся на покрывало, увлекая меня за собой. Мы глядели друг другу в глаза. Я нервно облизнула губы. И что теперь? Каллум поцеловал меня. Я ответила на поцелуй. Мы целовались, чтобы утешиться, а больше ничего. Обхватили друг дружку, чтобы унять боль. Стиснули друг друга в объятиях. Сжали так, что было трудно дышать, так, словно хотели слиться воедино. Когда мы наконец ослабили хватку, нам удивительным образом стало… спокойнее. По крайней мере физически. Но не душевно.
– Повернись, – шепнул Каллум.
Я хотела возразить, но вовремя передумала. И послушалась его. Он обхватил меня. Мы пристроились друг к дружке, словно ложки в кухонном ящике. Я подумала было, не предложить ли ему забраться под одеяло, но решила не торопить события. Не хотела дать Каллуму повод испугаться и уйти. Может, есть какой-то способ намекнуть… деликатно? Я подняла бровь. Деликатно?! Ха-ха. Но как это было бы чудесно. Только мы с Каллумом, вдвоем, за запертой дверью, отгородившись от всего мира. Блаженство. Но все должно быть постепенно. Кроме того, в том, что мы сейчас делаем, нет ничего особенно неприличного! Уж лучше так, чем ненавидеть друг друга. Лучше так, чем вообще никак.
Каллум вздохнул. Я пододвинулась к нему еще ближе. Ощутила, как он расслабился, почувствовала тепло его тела. И тоже вздохнула – будто эхо.
– Тебе удобно?
Его теплое дыхание щекотало мне ухо.
– Угу, – пробормотала я.
– Я тебя не задавлю?
– Не-а.
– Точно?
– Каллум, помолчи.
Я не увидела, как он улыбается, только почувствовала. Наверное, он очень давно не улыбался.
– Только перед уходом оставь мне новый адрес и телефон, – прошептала я. – Не хочу снова терять тебя.
Я даже не знала, слышал ли он меня, но не стала переспрашивать: очень уж было уютно. Потом мне пришло в голову еще кое-что. Кое-что такое, что пробилось сквозь летаргический туман. Кое-что такое, что мучило меня уже некоторое время.
– Каллум, – шепнула я. – Прости, пожалуйста, что я села за ваш стол.
– О чем ты говоришь?
– За ваш стол. В школе, – сонно пробормотала я. – И прости за то, что было на похоронах Линетт.
И прости еще за миллион с лишним поступков, которые я совершила за всю свою жизнь – благонамеренных, но необдуманных. Поступков, у которых была одна цель – чтобы мне было лучше. Поступков, которые не помогали Каллуму, а больно ранили его. Прости меня, Каллум. Прости. Прости.
– Да брось. Я давно простил.
Теплое дыхание Каллума погладило мне щеку, а потом он поцеловал ее.
Я закрыла глаза – пусть мысли текут куда хотят. Я лежу в обнимку с Каллумом, и на сей раз это время принадлежит нам и только нам. С этим я и уснула, а Каллум все так же крепко обнимал меня.