Я все еще хочу есть.
Я по-прежнему уставшая и по-прежнему смутно обдумываю свои жизненные перспективы в качестве святой, но все-таки. Я вгрызаюсь в черствые Oreo, пока еду в такси. Они сырые, а не хрустящие, а начинка похожа на какое-то желе – будто мороженое комнатной температуры. Они великолепны, но совершенно не способны утолить мой голод. Не знаю, исходит ли он из моего желудка или от арктического холода, воцарившегося вокруг той местности, которая совсем недавно удивительным образом растаяла, повинуясь парниковому эффекту от прикосновения Ника.
– Мы едем или нет? – спрашивает меня водитель такси. Мы просидели уже пять переключений светофора на перекрестке Хаустон-стрит и Западного Бродвея, пока я решала, куда хочу поехать. Водитель не протестует, надеясь, что я не стану воплощать в реальность свою угрозу: либо он отвезет меня в Джерси, либо я подам жалобу, если он снова станет возникать насчет своего нежелания выезжать из города.
– Куда едем, леди?
ДА Я БЛИН ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮ!
Я способна только на две рациональных мысли. (1) Я хочу еще таких отсыревших Oreo из того корейского продуктового и (2) Я не хочу, чтобы какой-то дурацкий, тупой парень стал причиной, по которой мне перестали нравиться Where is Fluffy. Мне нужно стереть воспоминание о своей любимой песне Fluffy, их гимне в честь прав геев под названием Lesbian Lap Dance[10], чтобы моим последним воспоминанием об этой группе не оставался момент, когда они играли эту песню, а некая гениальная девушка решила схватить Ника за руку и отвести его для приватного танца в кладовку. Мне нужно вернуться в тот клуб.
– Обратно, на Ладлоу, – говорю я водителю.
Я зашла с Ником слишком далеко или недостаточно далеко? А может, я попросту непривлекательна? Не надо было удалять из электронной почты весь тот спам насчет витаминных добавок, которые делают грудь полной и упругой. Она у меня больше, чем у Кэролайн или Трис, но расположена как-то неудачно – высоко, и груди смотрят наружу, вместо того чтобы казаться объемными. Наверное, мне пора проснуться и принять тот факт, что, быть может, стоит над собой поработать.
Водитель вздыхает, качает головой, а затем, нарушая правила, разворачивается через четыре полосы прямо с того места, где мы стояли у обочины. Он делает радио погромче, может, в надежде, что не расслышит, если я вдруг снова передумаю. Понятия не имею, как так вышло, что бывший игрок второго состава футбольной сборной Казахстана теперь оказался на Манхэттене и водит такси в ночную смену, слушая канал Z100 вместо стандартного 1010 WINS (все самые свежие новости, все самые депрессивные, все время), что я считала непреложным правилом этикета водителей. У всех своя история.
Старомодная песня Бритни доносится из радиоэфира, отданного поп-музыке; она знает толк в токсичности. Ник, наверное, считает токсичной меня из-за того, как я затащила его в кладовку во время выступления Fluffy. Он не пытался меня остановить – ни когда я вышла из комнаты, ни когда я садилась в это такси. Он даже не помахал мне на прощание.
Такси мчится по Бауэри, проносится мимо клуба, где в начале сегодняшней ночи Ник спросил меня, не стану ли я его девушкой на пять минут, а потом заставил меня почувствовать симпатию к нему, а потом посмотрел прямо на меня и сделал публичное заявление с помощью этих волшебных слов – «черт-блин-хрен» – которые не оставили мне выбора. Я не могла не устроить для него представление. Я вспоминаю, что видела Чокнутого Лу на выступлении Where’s Fluffy уже после того, как те пять минут истекли. Лу согласится оставить свой клуб на кого-то еще и позволит этому человеку закрывать кассу, только если…
– СТОЙ! – ору я водителю, перекрикивая музыку. Я уже там, где мне самое место.
Водитель так резко ударяет по тормозам, что из меня печеньки сыпятся – буквально. Толчок – и мой пакет с Oreo летит на пол. Такси останавливается, король казахских спортивных постеров поворачивается ко мне и орет, оставаясь по ту сторону прозрачной пластиковой стенки:
– ЧЕГО ВАМ ВООБЩЕ НАДО, ДАМОЧКА? ЧТО С ВАМИ НЕ ТАК?
Тэл стоит на другой стороне улицы, поторапливая оставшихся посетителей к выходу из клуба – готовится закрыть на ночь заведение своего дяди. Как обычно после шоу, он снял рубашку и прохаживается взад-вперед по тротуару. Я вспоминаю грудь Тэла, все его точеные мускулы, слишком худые, слишком веганские. Я вспоминаю, как касалась груди Ника. Мне нравилось его трогать. Было за что ухватиться. Я снова хочу к нему прикоснуться.
Слушай, водитель, я не знаю, что со мной не так. Но если я обречена на одинокую жизнь, на обет безбрачия, разве нет такого правила, которое обязывает меня как следует погулять напоследок – так, чтобы всем запомниться? Последний раз поискать приключений на свою задницу?
Трижды я начинаю выбираться из машины, чтобы совершить этот последний ритуал. Я протягиваю руку к дверце и пересчитываю деньги в кошельке. И трижды останавливаюсь и остаюсь на сиденье.
– Ну так что? Садитесь или выходите? – спрашивает водитель.
Я слышу, как поверх финальных тактов песни Бритни в моей голове ревет The Clash. «Остаться мне или уйти?»[11].
Я не могу думать, когда кругом столько голосов! Я огрызаюсь на водителя:
– Остынь, придурок.
Держу пари, Where’s Fluffy прямо сейчас играют песню, которая так и называется – «Lighten Up, Motherfucker»[12]. Отвратно, что я это пропускаю. И виноват в этом Ник.
Водитель резко поворачивается лицом ко мне.
– Если вы хотите сидеть тут и думать, куда ехать дальше, мне все равно. Все за ваши деньги.
Он показывает на счетчик, на котором бегут цифры. Время – это сплошное кидалово.
– Но я скажу вам то, что повторяю своим пятерым дочерям, когда они чересчур наглеют. Вы говорите с джентльменом, а не пытаетесь получить роль в «Клане Сопрано». Следите за языком или убирайтесь из машины.
– Ладно, – отвечаю я. – Простите.
Готова поспорить, он действительно хороший отец. Готова поспорить, дочери делают для него любимые блюда казахской кухни и ворчат на него, чтобы он регулярно проверялся на рак простаты.
– Но можно, по крайней мере, переключить станцию?
– Договорились, – отвечает он. На следующей радиостанции играет «I Fall to Pieces»[13] Пэтси Клайн. Я не могу сдержать слезы. Водитель протягивает мне пачку платков.
– Может, расскажешь, в чем дело?
– Парни – идиоты, – всхлипывая, отвечаю я. Даже если я и правда жуткая стерва с планеты Шизофрения, я стала такой по их вине. – Надеюсь, вы не разрешаете своим пяти дочерям с ними встречаться.
– Стараюсь, – смеется он в ответ. – Стараюсь.
Я прошу водителя выключить фары, пока мы в очередной раз стоим у обочины. Мне нужно подумать, прежде чем я решу, стоит ли снова поговорить с Тэлом, и я не хочу, чтобы Тэл заметил меня в этом такси, прежде чем я приму окончательное решение.
В последний раз я видела Тэла здесь же, в клубе Лу, еще до того, как он уехал в кибуц, и сразу после того, как он вылетел из Колумбийского колледжа. После представления мы зашли в задний коридор, в клубе было темно и пустынно, пахло пивом, мочой и сигаретами, пол был усыпан бутылками, стаканчиками и футболками, сконцентрированной и растраченной энергией ночного мошпита. Тэл нависал надо мной – слишком высокий, почти метр девяносто. Ему пришлось немного присесть, чтобы поцеловать меня в губы. Его поцелуй казался сырым и скользким. Я подозревала, что так и должно быть, но до того момента мне особо не с кем было сравнивать.
– Нора, – шептал Тэл, и это в нем говорила израильская часть его крови, потому что другие затасканные словечки из его словаря – вроде «бэйби» – обычно звучали с американским акцентом. Когда мне было шестнадцать, мне казалось сексуальным, как он произносит «Нора» с еврейским акцентом, это приводило меня в восторг. Но в восемнадцать это звучало уже иначе: слово было уже не призывно-желанным, а шершавым, уродливым, будто он отхаркивал мокроту, приставшую к задней стенке горла.
Однажды два парня подрались из-за Кэролайн около клуба. Думаю, Трис в то время как раз была с Ником, потому что я осталась наедине с Тэлом и мне было ужасно скучно. Дело было вскоре после нашего пятого и, предположительно, последнего расставания, и все, что было мне от него нужно, – чтобы он заткнулся и мы могли перейти к делу. Тэл предпочитал дрочить у себя в комнате, читая еврейскую газету Forward, вместо того чтобы заниматься сексом со мной. Так что, наверное, ему показалось, будто он грезит наяву: он увидел меня, готовую ему отдаться просто так, не требуя ничего взамен. Он с удовлетворением позволил этому произойти без необходимости со мной разговаривать или меня ласкать.
Тогда все внутри меня словно омертвело, у меня сводило пальцы от напряжения. Тэл не стал протестовать, когда я вышла из коридора и направилась в кабинет Лу. Он знал, куда я иду. Он наслаждался ожиданием кульминации. В кабинете Лу я внезапно увидела флакон Jergens. Я собиралась завершить начатое, но на мгновение выпала из потока событий, и это заставило меня передумать. Я предполагала, что всегда буду блюсти здоровый образ жизни, потому что не пью, не курю и не принимаю наркотики. Но ведь все это совершенно не имеет никакого смысла по сравнению с тем, как безнадежно я пала, унизившись перед Тэлом. Он – жутковатый тип, я ему даже не нравлюсь. Я задумалась – дело все-таки в том, что я фригидная, или в том, что между нами просто нет никакой химии?
Я поставила Jergens обратно на стол и тихонько вышла из кабинета через заднюю дверь. С тех пор я не видела и не слышала Тэла – до сегодняшней ночи. «Она болтает о хорошей игре, но когда вы выйдете на поле, ты поймешь, что за этими словами ничего нет». Может, мне не следовало так уж злиться, как Тэл охарактеризовал меня в присутствии Ника. Я же и правда обломала его в самый интересный момент.
Мне интересно, как так получилось, что Тэл снова вернулся в мой мир, но выйти из этой машины, чтобы спросить у Тэла: «Зачем ты вернулся в Манхэттен?» – возможно, еще более глупая трата денег, чем просто сидеть в такси, глядя на счетчик. Зачем вообще приезжают? Словами не объяснить. Это слишком трудный вопрос.
Какова бы ни была причина его возвращения, уверена, что он приехал сюда не ради меня. А если ради меня – значит, он еще глупее, чем я. Как могло так случиться, что два человека, получившие почти максимальный балл за SAT, проявляют так мало сообразительности, когда речь заходит об отношениях друг с другом?
Пэтси закончила рассыпаться на куски, и настала очередь Мерла Хаггарда издеваться надо мной. Песня называется «Always Wanting You»[14] – любимая папина песня. В ней Мерл, страдая от любви и погружаясь в сомнения, поет о том, как он стремится к своей возлюбленной, но никогда ее не добьется, и о том, как тяжело будет встретить завтрашний день, потому что он знает, что снова будет желать ее. Знает, что он обречен.
Если бы я смогла остаться с Ником в той кладовке, может, я открыла бы новые глубины желания, опробовала бы новые движения – те, на которые Тэл никогда меня не вдохновлял. С Тэлом все было примитивно – вверх-вниз, туда-сюда. Если бы Ник прижал меня к стене прямо сейчас, я бы проявила больше фантазии, чем когда бы то ни было с Тэлом, я бы гладила его, а не тянула, мяла и дергала, нежно бы к нему прикасалась, делала бы это обеими руками, а не одной, мягко проводила бы по его коже ногтями. Может, я бы даже вдохновила и Ника проявить немного фантазии со мной. Расставшись с ним, Трис сказала: она понимает, что разбила его сердце, но также она оказала ему услугу. Она выпустила его обратно в мир, научив тому, за что его будущие женщины могли бы сказать Трис спасибо. Потому что когда она впервые встретила его, он еще ничего такого не умел. Черт побери Трис с ее тантрическими познаниями.
Завтра уже наступило, и меня по-настоящему трогает сладостно-тоскливая песня Мерла. Так не должно было быть, но это так. Я по-прежнему хочу Ника.
Я должна была поверить ему.
Поток слез внезапно заливает мое лицо. Он приходит на смену паре слезинок, которые вызвала песня Пэтси.
Черт его побери. Черт меня побери.
Не бывает счастливых финалов. Мерл Хаггард это знал – а теперь знаю и я.
Ладно, есть еще кое-что, чего я хочу – и могу добиться. Я на самом деле хочу соскочить с регрессирующей спирали отношений с Тэлом. Может, я потерпела неудачу с Ником. Но теперь я, по крайней мере, знаю. Такие, как он, существуют.
И прямо сейчас мне хочется поесть борща.
– Не могли бы вы снова включить свет? – прошу я водителя. Я показываю ему дорогу к круглосуточному ресторану украинской кухни в Ист-Виллидж. Это единственное заведение, которое признавали и Трис, и Кэролайн, и я. Когда-то мы только начали самостоятельно ездить в город, чтобы послушать музыку. Мы успешно растягивали границы родительских запретов, пока ограничения и требования приходить домой вечером были не просто отменены, но и совершенно исключены – потому что мы уже большие девочки, мы можем влипнуть в неприятности, но мы разберемся, в конце концов – мы трое, по крайней мере те из нас, кто не устраивал скандал, не зависал с парнем и не вырубался под конец, стали завершать ночь в этом ресторане с прекрасным борщом и чистым туалетом. Не знаю, окажемся ли мы там когда-нибудь снова все вместе, втроем, или эта эпоха кончилась, как и эпоха моих отношений с Тэлом, и отношений Ника с Трис.
– Хороший выбор, – говорит мне водитель. Он наблюдал в окно, как Тэл подгоняет посетителей клуба.
Я собираюсь подремать во время недолгой поездки до Ист-Виллидж, но тут на груди что-то звонит. Какого черта? Я забыла, что моя куртка – это куртка Ника. Сунув руку в нагрудный карман, я обнаруживаю в нем смятую десятидолларовую купюру и маленький раскладной телефон, на который наклеен стикер из фотобудки – фото Ника и Трис. Я бы и не подумала, что Ник из тех, у кого есть мобильник, но потом вспоминаю. Трис подарила ему этот телефон на Рождество. Если она хочет контролировать парня, если уж она с ним в таких отношениях, она и действует соответствующе. Я отклеиваю стикер с фото Трис с телефона и прилепляю его на карту города, которая висит на пластиковой стенке, отделяющей меня от водителя – над фотографией Эмпайр-стейт-билдинг, так, чтобы казалось, будто небоскреб показывает Трис средний палец.
Не знаю, должна ли я отвечать на звонок на телефон Ника. На экране мигает имя «Том». Через «H»: tHom.
Я – ужасный человек. Я позволила двум незнакомцам увезти мою сестрицу. Кто знает, может быть, Том и Скотт – парочка удачливых серийных убийц, Тэд Банди и Эйлин Уорнос из мира гаражных групп Нью-Джерси, играющих панк-рок. Что, если Кэролайн проснулась и стала меня искать, как тогда, в ночь, когда ее мама умерла, а папа переехал к модели помоложе, и Кэролайн проснулась посреди ночи, напуганная и одинокая, и перелезла через забор, который разделял наши дома? Нет, не стоит беспокоиться. Возможно, мои инстинкты ошиблись, когда я решила, что привлекаю Ника, но они не ошиблись, когда говорили, что его друзья – хорошие парни. Они доставят ее домой.
Я отвечаю.
– Том? С Кэролайн все в порядке?
– Наконец-то! – отвечает он. – Да, она все еще спит. Кажется, довольна жизнью. Постоянно бормочет что-то о мультфильмах и пончиках из Krispy Kreme на завтрак… Но я целый час пытался дозвониться Нику. Вы вообще телефон слышали? Мы со Скоттом заблудились, когда выехали с парковки, а потом, ну, отвлеклись, притормозили на стоянке, немного отдохнули, и инструкции, которые я записал на ладони, типа немного стерлись. Мы стоим на парковке у 7-Eleven. Понятия не имею, где мы и как добраться до твоего дома.
Я пытаюсь добиться от Тома, где они находятся, но он меня только запутывает, и я никак не могу разобраться. Водитель такси снова бьет по тормозам. Думаю, сейчас мы у улицы Сейнт-Марк-Плейс.
– Дай мне, – говорит водитель, показывая на телефон. Мне нравится, что он не пытается нарушить закон: остановился, прежде чем разговаривать по мобильнику.
Я передаю ему мобильник, и водитель разбирается с Томом, где он и как доехать оттуда к моему дому в Энглвуд-Клифс. Затем таксист возвращает телефон мне.
– Вот, Том хочет еще раз поговорить с тобой.
– Привет еще раз, – произношу я в трубку.
Слышу, как Том хихикает.
– Ну так что, как все прошло? Как свидание с Ником? Ты его любишь, верно?
– Просто великолепно. Мы поженимся.
– Правда? Можно с ним поговорить?
– Нет.
– Почему нет?
– Понятия не имею, где он.
Я сбрасываю звонок.
Мы подъехали к ресторану.
– Зайдете? – спрашиваю я водителя. – Борщ и вареники за мой счет.
Он улыбается. Наверное, у него дома есть несколько отличных семейных фото, сделанных в Sears.
– Спасибо, но я на работе. Нельзя отвлекаться. Но салфетки можешь оставить себе.
Я забираю из машины пачку салфеток и отдаю водителю стодолларовую купюру – весь мой запас денег на такси для экстренных случаев. Папа положил ее в секретное отделение кошелька. Оставшихся денег хватит только на то, чтобы чем-то перекусить и сесть на автобус до Энглвуд-Клифс, так что мне придется провести в ресторане пару часов, пока автобусы не начнут ходить.
У входа в ресторан стоит какая-то сумасшедшая. У нее в руках жестянка из-под кофе Chock full O´Nuts. Злобная ведьма, покровительница сточной канавы.
Она осматривает меня, особенно внимательно грудь. Может, она что-то знает о тех витаминных добавках. Она говорит мне:
– Сальваторе ищет тебя.
Сунув руку в карман куртки, я вытаскиваю смятые десять долларов. Деньги, которые Ник отложил на проезд через тоннель. Опускаю их в жестянку ведьмы.
– Нет, точно не ищет, – заверяю я ее.