Та зима 1917-1918 годов была мрачным, тяжелым временем. Немцы продвигались вперед, сокрушая все перед собой. За три месяца англичане потеряли триста тысяч человек убитыми и ранеными. Во многих частях французской армии начались волнения. Россия вышла из войны. Отдохнувшие и усиленные новыми пополнениями и новым снаряжением, германские дивизии были переброшены с Восточного фронта на Западный. Судя по всему, война была безнадежно проиграна.
Настал уже май, а в боевых действиях участвовало только двенадцать американских дивизий, и лишь летом восемнадцатого началась систематическая переправка наших войск в Европу. Союзные генералы грызлись между собой. Немецкие субмарины топили наши транспорты.
Вот тогда мы наконец уразумели, что война – отнюдь не лихой кавалерийский наскок, а кропотливый, изнурительный труд. Зимой мы совсем упали духом. Улеглось возбуждение первых недель, а упорства и привычки к затяжной войне мы пока не выработали.
Людендорф был несокрушим. Ничто не могло остановить его. Он наносил удар за ударом по потрепанным английским и французским армиям. Мы уже начали опасаться, что не успеем соединиться с ними и окажемся один на один с непобедимой германской машиной.
Многие старались не замечать тягот войны, искали утешения кто в фантазиях, кто в пороках, кто в безрассудных развлечениях. Пошла мода на гадалок и предсказателей, в пивных не было отбоя от народа. Другие старались избавиться от растерянности и гнетущего страха, уходили в себя, замыкались в личных радостях и личных бедах. Как мы могли забыть все это? Первая мировая война вспоминается ныне совсем иначе: цепочка легких побед, парады вернувшихся фронтовиков, знамена, оркестры, безудержное хвастовство, драки с треклятыми бриттами, которые воображали, будто войну выиграли они, и только они. Как быстро мы забыли, что в ту зиму нам никак не удавалось побить Людендорфа, и мы умом и сердцем приготовились к поражению.
Адам Траск был не столько опечален происшедшим, сколько огорошен. Он хотел вообще уйти из призывной комиссии, однако ему предоставили отпуск по болезни. Целыми часами возился он с левой рукой, держал ее в горячей воде и растирал жесткой щеткой.
– Это нарушение кровообращения, – объяснял он. – Как только кровообращение восстановится, будет действовать нормально. А вот глаза меня беспокоят. Никогда на глаза не жаловался. Наверное, надо врачу показаться, пусть очки выпишет. Я и в очках – как тебе нравится? Уж и не знаю, сумею ли к ним привыкнуть. Сегодня надо бы к доктору сходить, да голова немного кружится.
Адаму не хотелось признаваться, что головокружения у него довольно сильные. Он передвигался по дому, только опираясь на стены. Ли нередко приходилось помогать Адаму подняться с кресла или утром с кровати, он завязывал ему шнурки на ботинках, потому что левая рука у него почти не слушалась.
Едва ли не каждый день Адам заговаривал об Ароне.
– Я могу понять, почему мальчиков тянет в армию. Если бы он мне сказал, что хочет завербоваться, я бы попытался отговорить его, но запрещать… запрещать бы не стал, ты же знаешь.
– Знаю, – отвечал Ли.
– Почему он тайком – вот этого я не могу понять. Почему не пишет? Мне казалось, что я знаю его. Абра от него не получала писем? Уж ей-то он должен написать.
– Я спрошу у нее.
– Обязательно спроси. И поскорее.
– Говорят, муштруют их здорово. Может, просто времени нет.
– Какое там время – черкнуть открытку.
– Сами-то вы писали отцу, когда служили в армии?
– Думаешь, подловил? Нет, не писал я, и ты знаешь почему. Я не хотел идти в армию, это отец заставил. Он обидел меня. Так что у меня причина была. А Арон – он ведь так успевал в колледже. Оттуда даже письменный запрос пришел, ты сам видел. Уехать, все бросить, даже одежды не взять и часы золотые.
– Зачем ему в армии гражданская одежда? И часы золотые тоже ни к чему. Там один цвет – хаки.
– Наверное, ты прав. Но все равно я его не понимаю… Надо что-то с глазами делать. Не могу же я постоянно тебя просить почитать мне. – Зрение на самом деле серьезно беспокоило Адама. – Строчки вот вижу, а слова расплываются, – говорил он. По десять раз на дню он хватался за газету или за книгу, а потом огорченно откладывал ее.
Чтобы Адам не нервничал понапрасну, Ли старался побольше читать ему вслух, но посреди чтения тот часто засыпал. Потом, очнувшись, спрашивал:
– Ли, это ты? Или Кэл? Странно, в жизни глаза не беспокоили. Надо завтра же врачу показаться.
Как-то раз в середине февраля Кэл пришел в кухню к Ли.
– Все время о глазах говорит. Давай сводим его к врачу.
Ли варил абрикосовый компот. Он быстро закрыл дверь и вернулся к плите.
– Не надо ему к врачу.
– Почему не надо?
– Не глаза это, по-моему. И если врач подтвердит, он еще больше расстроится. Повременим, пусть оправится от удара. Я ему все читаю, что пожелает.
– А что с ним?
– Не хочу гадать. Вот если мистера Эдвардса попросить, чтобы заглянул… Просто так, проведать.
– Ну, как знаешь, – сказал Кэл.
Ли спросил:
– Ты Абру последнее время видишь?
– Факт, вижу. Но она меня избегает.
– И что, догнать не можешь?
– И догнать могу, и повалить могу, и стукнуть как следует, чтоб не молчала. Могу, но не буду.
– А все-таки стоит попробовать растопить ледок. Иногда стена только с виду крепкая и неприступная, а тронешь пальцем, и она разваливается. Подкарауль Абру где-нибудь. Скажи, что мне нужно с ней поговорить.
– И не подумаю.
– Угрызаешься, да?
Кэл молчал.
– Разве она тебе не нравится?
Кэл молчал.
– Слушай, если так будет продолжаться, я не ручаюсь за последствия. Ты себя доведешь. Не держи это в себе, раскройся. Тебе же лучше будет.
– Рассказать отцу, что я сделал? – воскликнул Кэл. – Если хочешь, расскажу!
– Нет, Кэл, не надо. Пока не надо. А вот когда он поправится, тебе придется рассказать. Ради самого себя. Одному нести такую ношу не под силу. Она задавит тебя.
– А может, так и надо, – чтобы меня задавило.
– Замолчи! – спокойно и презрительно оборвал его Ли. – Пожалел, видите ли, Кэла Траска. Поблажку самому себе сделал, только дешевый это ход. Так что лучше помалкивай.
– Сам-то ты не помалкиваешь.
Ли переменил тему:
– Не пойму, почему Абра к нам не заходит. Ни разу не была.
– Зачем ей теперь приходить.
– Нет, на нее это не похоже. Тут что-то другое. Ты ее видел?
– Я же сказал – видел! – хмуро бросил Кэл. – Ты, похоже, тоже тронулся. Три раза с ней заговаривал. Ничего слышать не желает. Уходит, и все.
– Тут что-то не то. Она же хорошая женщина, настоящая.
– Девчонка она, вот кто, – возразил Кэл. – Смешно называть девчонку женщиной.
– Ошибаешься, Кэл, – проникновенно сказал Ли. – Некоторые с самого рождения женщины. Абра красива, как взрослая женщина, она смелая, сильная… и умная. Все прекрасно понимает, на вещи смотрит трезво. Давай спорить, что она по пустякам волноваться не станет, не зловредная и не ломака – разве что из кокетства поломается немного.
– Высоко же ты ее ставишь.
– Да, высоко, и потому думаю, что сама она не перестала бы навещать нас, – сказал Ли и добавил: – Соскучился я по ней. Попроси ее зайти ко мне.
– Уходит она, я же сказал.
– А ты догони. Скажи, что я скучаю и хочу ее видеть.
– Вернемся к разговору об отцовских глазах? – спросил Кэл.
– Не стоит.
– Может, поговорим об Ароне?
– Тоже не стоит.