Все переменки на следующий день Абра была среди подруг, и лишь выйдя из школы после занятий, Кэл увидел, что она идет домой одна. У ближайшего угла он свернул на параллельную улицу, обежал квартал и, рассчитав время, выскочил из переулка как раз перед идущей Аброй.
– Привет, – сказал он.
– Привет. Значит, мне не показалось, что ты сзади крадешься.
– Не показалось. Я квартал обежал, чтобы подкараулить тебя. Поговорить надо.
Абра внимательно посмотрела на Кэла:
– Если поговорить, то зачем бегать и караулить?
– Я же в школе хотел поговорить, но ты не соизволила.
– Ты был не в духе. Не люблю разговаривать, когда человек не в духе.
– Откуда ты знаешь, что я был не в духе?
– По лицу было видно, по походке. Вот сейчас ты в духе.
– Да, в духе.
– Ты не хочешь взять мои книги? – улыбнулась Абра. У Кэла сразу отлегло от сердца.
– Ну, ясное дело, – заторопился он. Сунув стопку книг под мышку, Кэл зашагал рядом с Аброй. – Ли просил передать, чтобы ты зашла повидаться.
– Правда? – оживилась она. – Скажи, обязательно приду. Как отец?
– Так себе. Глаза беспокоят.
Они шли молча, потом Кэл не выдержал и спросил:
– Об Ароне знаешь?
– Знаю, – откликнулась она и добавила: – Открой мой дневник на второй странице.
Кэл вытащил из стопки учебников дневник. Внутри была вложена простенькая открытка. На ней было нацарапано: «Дорогая Абра! Я как в грязи вывалялся. Совсем не пара тебе. Ты ни в чем не виновата. Нахожусь в армии. К отцу не ходи. Прощай, Арон».
Кэл захлопнул дневник.
– Сукин сын! – пробормотал он.
– Что ты сказал?
– Ничего.
– Я все равно слышала.
– Ты знаешь, почему он уехал?
– Нет. Хотя если подумать… как дважды два сходится. Но я не хочу гадать. Я пока не готова… то есть если ты сам не захочешь сказать.
Неожиданно Кэл спросил:
– Абра, ты… ты меня очень не любишь?
– Это ты меня недолюбливаешь. Только не знаю за что.
– Я… Боюсь я тебя.
– Боишься? Неужели я такая страшная?
– Знаешь, сколько я тебе гадостей делал. И вдобавок ты невеста моего брата.
– Какие гадости? И вовсе я не невеста.
– Хорошо, я скажу. – В тоне Кэла звучала горечь. – Только учти, ты сама попросила… Наша мать была проститутка. Она держала в нашем городе публичный дом. Я давно об этом узнал. В День благодарения я повел туда Арона, чтобы он полюбовался на свою мамочку. Я…
– Ну а он что? – взволнованно перебила его Абра.
– Он? Распсиховался весь. Стал на нее орать. Потом, когда мы вышли, сшиб меня на землю и убежал. Наша дорогая матушка наложила на себя руки, а отец… с ним что-то странное происходит… Ну вот, теперь ты все обо мне знаешь. Теперь имеешь полное право не знаться со мной.
– Теперь я его понимаю, – произнесла она задумчиво.
– Кого, Арона?
– Да.
– Он был хороший… Нет, почему был? Он и сейчас хороший. Добрый, неиспорченный, не то что я.
Они шли медленно и молчали. Потом Абра совсем остановилась, остановился и Кэл, и она посмотрела ему прямо в лицо.
– Кэл, а я ведь давным-давно про твою мать знаю.
– Откуда?
– Мои родители об этом разговаривали. Они думали, что я сплю, а я все слышала. Кэл, я хочу тебе что-то сказать. Мне трудно говорить про это, но молчать еще труднее. Лучше сказать. Я уже не маленькая девочка, какой была совсем недавно. Я стала взрослой. Ты понимаешь, о чем я?
– Понимаю.
– Ты уверен?
– Уверен.
– Ну, смотри. Теперь самое трудное… Мне надо было это раньше сказать… Я разлюбила Арона.
– Разлюбила? Почему?
– Я очень старалась разобраться… Когда мы были маленькие, мы с ним придумали красивую сказку и начали жить в этой сказке. Потом я подросла и поняла, что мне нужно что-то другое, настоящее, а не придуманное.
– Но ведь…
– Подожди, дай мне досказать. Я переменилась, а Арон так и остался, каким был. Не повзрослел. Может, он вообще никогда не станет по-настоящему взрослым. Ему нравился этот придуманный мир, в нем все так, как он хочет. Он даже подумать не смел, что у сказки может быть другой конец.
– А ты?
– А я не хочу терпеливо дожидаться, как и что получится из этой сказки. Я хочу жить взаправдашней жизнью. Понимаешь, Кэл, мы с ним разные, настолько разные, что почти чужие. Мы цеплялись за сказку по привычке. Но я больше не верю в красивые сказки.
– Что же будет с Ароном?
– Он всегда старался, чтобы получилось, как он хочет. Ради этого готов все вверх дном перевернуть.
Кэл стоял, уставившись в землю.
– Ты мне не веришь? – спросила Абра.
– Разобраться пытаюсь.
– Понимаешь, ребенку кажется, что он центр Вселенной. Все, что делается вокруг, делается для него одного. Другие люди в его глазах просто куклы, с которыми он играет. Но когда ребенок подрастает, он начинает сравнивать себя с другими, узнает себе цену, находит свое место в мире. Начинает понимать, что не только люди что-то должны ему, но и он должен людям. Это гораздо труднее, зато справедливее. Я рада, что ты рассказал мне про Арона.
– Рада?
– Да, рада. Теперь я убедилась, что была права. Узнать плохое про собственную мать – это удар. Арон не перенес удара, потому что он разрушил придуманную им сказку. А другого, реального мира он не хочет знать. Вот он и перевернул все вверх дном, все поломал. Он и меня поломал, когда объявил, что хочет быть священником.
– Это надо обмозговать, – проговорил Кэл.
– Давай сюда мои книги, – сказала Абра. – И передай Ли, что я приду. Я теперь свободна. Мне тоже надо кое-что обмозговать. Знаешь, Кэл, мне кажется, я тебя люблю.
– Я нехороший.
– Именно за то, что ты нехороший.
Кэл не чуял под собой ног.
– Она завтра придет! – с порога крикнул он Ли.
– Что-то ты взбудоражился, – ответил тот.
В дом Абра вошла на цыпочках. В прихожей прокралась вдоль стены, где не скрипел пол, хотела было подняться к себе по устланной ковром лестнице, но передумала и пошла в кухню.
– Пришла, – встретила ее мать. – Подзадержалась.
– Надо было остаться после уроков. Как отец, лучше?
– Думаю, что да.
– Что доктор сказал?
– То же самое, что вначале, – переутомление. Ему нужен отдых.
– По его виду не скажешь, что переутомился.
Мать открыла ящик, вынула три картофелины и положила их в раковину.
– Отец очень стойкий человек, дорогая. Никогда не пожалуется на здоровье. Зато я хороша, могла бы и догадаться. Столько сил отдавал на помощь фронту, и это не считая собственной работы. Доктор говорит, что такой человек может сразу слечь.
– Можно, я загляну к нему?
– Видишь ли, Абра, мне кажется, ему не хочется никого видеть. Давеча судья Кнудсен звонил, так отец велел сказать, что спит.
– Тебе помочь?
– Пойди сначала переоденься. Не дай бог, запачкаешь новое платье.
Абра прошла на цыпочках мимо отцовского кабинета и поднялась к себе. Ее комната слепила полированными поверхностями мебели и яркими, цветастыми обоями. Фотографии родителей в рамочках на столе, стихотворные послания в рамочках на стенах, туфли, аккуратно поставленные рядышком у кровати на натертом полу, – решительно все на своем, раз и навсегда определенном месте. Мать все делала так, как хотела: кормила ее, выбирала платье, устанавливала распорядок жизни. Абра давно отказалась от мысли завести себе личные, только ей принадлежащие вещи. Даже в собственной комнате она не знала уединения. Уединялась она единственно в свои мысли. Несколько писем, которые она хранила, находились в гостиной – были спрятаны в двухтомных «Воспоминаниях Улисса С. Гранта»[16]. С тех пор как генеральские мемуары сошли с печатного станка, ни одна живая душа в доме, кроме нее самой, не прикоснулась, насколько ей было известно, к их страницам.
Абра не задумывалась, почему ей сейчас так хорошо. Многое она сердцем чувствовала и не любила говорить. Она прекрасно знала, к примеру, что отец вовсе не болен. Скрывает он что-то. А вот Адам Траск, напротив, точно болен: она видела, как он, шаркая ногами, брел по улице. Интересно, мать знает, что отец притворяется?
Абра скинула платье и надела ситцевый сарафанчик, предназначенный для работы по дому. Причесав волосы, она прошла на цыпочках мимо комнаты отца и спустилась вниз. Там она вытащила из дневника открытку, полученную от Арона, и в гостиной вытряхнула из второго тома «Воспоминаний» его письма, плотно сложила и, подняв юбку, засунула их под резинку панталон. Письма немного выпирали на животе, но на кухне она надела передник, и стало совсем незаметно.
– Можешь почистить морковь, – сказала мать. – Вода вскипела?
– Закипает.
– Тебе нетрудно положить бульонный кубик в эту чашку? Доктор сказал, что отцу очень полезен бульон.
Когда мать понесла наверх дымящуюся чашку, Абра открыла мусорную топку в газовой плите, кинула туда письма и подожгла.
Мать вернулась, потянула носом:
– Дымом пахнет.
– Это я мусор сожгла. Ведро было полно.
– Надо спрашивать, прежде чем берешься что-нибудь делать, – сказала мать. – Я коплю сухой мусор и по утрам обогреваю им кухню.
– Прости, мама, я не подумала.
– Пора научиться думать о таких вещах, дорогая. Ты какая-то рассеянная последнее время.
– Прости, мама.
– Бережливость – это статья дохода.
В столовой зазвонил телефон. Мать пошла туда, сняла трубку, и Абра слышала, как она сказала: «Нет, к нему нельзя. Доктор запретил. Нет-нет, категорически никаких разговоров. Ни с кем».
Вернувшись в кухню, она сказала:
– Это опять судья Кнудсен.