Об американском Западе тех лет можно рассказывать до бесконечности, и не сразу сообразишь, с чего начать. За одной историей тянется сотня других, и тут важнее всего решить, которую из них рассказывать первой.
Помните, Сэмюэл Гамильтон упомянул о вечеринке в школе Пичтри, на которую отправились его сыновья. В те дни провинциальные школы являлись центрами культурной жизни. Протестантские церкви в городах и поселках боролись за право существования в стране, где они появились сравнительно недавно. Католическая церковь обосновалась здесь гораздо раньше, успела пустить глубокие корни и пребывала в состоянии безмятежной дремы, замкнувшись в узком кругу традиций. А тем временем католические миссии приходили в упадок, обветшалые крыши обваливались, а разграбленные алтари стали пристанищем для голубей. Библиотеку миссии Сан-Антонио, состоящую из множества книг на латыни и испанском, выбросили в хлебный амбар, где крысы погрызли кожаные переплеты. В провинции средоточием науки и искусства стала школа, и школьный учитель трепетно хранил и поддерживал священный огонь знаний и красоты. В школу приходили послушать музыку и обсудить важные вопросы, здесь же голосовали во время выборов. Все важнейшие события общественной жизни, будь то коронация самой красивой девушки на майском празднике, панегирик в честь скончавшегося президента или танцы до упаду, происходили в здании школы. Школьная же учительница являлась не только общепризнанным эталоном и безусловным общественным лидером, но и самой завидной невестой во всей округе. Если сын женился на школьной учительнице, все семейство ходило с гордо поднятой головой, а ее дети считались умнее всех остальных ребятишек, как благодаря хорошей наследственности, так и надлежащему воспитанию.
Для дочерей Сэмюэла Гамильтона не годился удел изнуренных работой фермерских жен. Девушки были хороши собой, и в их облике чувствовалось благородство, доставшееся в наследство от далеких предков, ирландских королей. Держались они с достоинством, заставлявшим забыть о нищете, и никому не приходило в голову жалеть дочерей Гамильтонов. Сэмюэлу и правда удалось вывести потомство улучшенной породы. Девушки были начитаннее и лучше воспитаны по сравнению с большинством современниц. Всем им отец передал тягу к знаниям, благодаря чему они резко выделялись на фоне всеобщего самодовольного невежества тех лет. Олив Гамильтон стала учительницей. В пятнадцать лет она покинула отчий дом и поселилась в Салинасе, где посещала среднюю школу. В семнадцатилетнем возрасте она успешно сдала окружному совету экзамен по гуманитарным и естественным наукам и в восемнадцать лет стала преподавать в школе в Пичтри.
Некоторые ученики Олив были старше ее и выше ростом, поэтому работа школьной учительницы требовала величайшего такта и деликатности. Наведение порядка среди великовозрастных, не приученных к дисциплине парней, не прибегая к помощи пистолета или кнута, было делом трудным и опасным. В одной из школ в горном районе ученики изнасиловали учительницу.
Олив Гамильтон приходилось не только преподавать все предметы, но и иметь дело с учениками разного возраста. В то время мало кто заканчивал восемь классов, и у некоторых этот процесс растягивался на четырнадцать, а то и пятнадцать лет, так как приходилось совмещать учебу с работой на ферме. Кроме всего прочего, девушка оказывала элементарную медицинскую помощь, потому что несчастные случаи не являлись редкостью. После очередной драки на школьном дворе она зашивала ножевые раны, а когда босоногого мальчонку ужалила гремучая змея, Олив была вынуждена отсасывать яд из пальца.
Она преподавала чтение в первом классе и алгебру в восьмом, руководила школьным хором, выступала в роли литературного критика, писала заметки о местных новостях, которые публиковались в еженедельнике «Салинас джорнал». Кроме того, Олив занималась организацией всех общественных мероприятий в округе, куда входили не только торжества по случаю окончания школы, но также вечера танцев, всевозможные собрания, диспуты, концерты хора, рождественские и майские праздники, траурные церемонии в День поминовения и празднование Дня независимости четвертого июля. Она являлась членом избирательной счетной комиссии, а также возглавляла и направляла деятельность местных благотворительных организаций. Труд школьной учительницы был непомерно тяжким и налагал множество обязанностей. Учительница не имела права на личную жизнь, находясь постоянно на виду, под прицелом множества глаз, которые бдительно следили за ней, выискивая недостатки и слабости. Ей не позволялось снимать жилье у одной семьи более трех месяцев, так как это вызывало зависть остальных, а люди, у которых она останавливалась, приобретали особый вес в обществе. Если в семье имелся неженатый сын, он, не долго думая, делал девушке предложение, а при наличии нескольких претендентов разгорались жестокие драки за ее благосклонность. К примеру, трое сыновей Агита едва не поубивали друг друга из-за Олив Гамильтон. В провинциальных школах учительницы редко задерживались надолго. Учительский труд был таким изнурительным, а предложения руки и сердца сыпались, как из рога изобилия, и молодые учительницы очень скоро выходили замуж.
Олив Гамильтон с самого начала решила избежать такой судьбы. Она не разделяла интеллектуальной восторженности отца, однако, прожив некоторое время в Салинасе, поняла, что ни за что на свете не станет женой фермера и хозяйкой ранчо. Девушка хотела жить в городе, пусть не таком большом, как Салинас, но и не в глуши. В Салинасе Олив в полной мере вкусила радости жизни, пришла в восторг от пения церковного хора, облачения священнослужителей и благотворительных базаров, которые регулярно устраивала англиканская церковь. Она приобщилась к искусству, посещая спектакли гастролирующих трупп, которые приезжали в Салинас и играли пьесы, а порой даже оперные спектакли, приоткрывая завесу в таинственный, благоухающий неведомыми ароматами большой мир. Олив ходила на вечеринки, разгадывала шарады, декламировала стихи на конкурсах, стала членом хорового общества и играла в оркестре. Салинас манил ее множеством соблазнов. Здесь можно пойти на вечеринку в нарядном платье и в нем же вернуться домой, не складывая праздничную одежду в седельную сумку, чтобы потом, проскакав на лошади десять миль, снова ее распаковывать и гладить.
Работа учительницы занимала все время, но Олив продолжала страстно мечтать о городской жизни, и когда некий молодой человек, построивший мельницу в Кинг-Сити, попросил, как положено, ее руки, девушка согласилась, но потребовала, чтобы помолвка оставалась в тайне. Такая предосторожность была вызвана необходимостью, так как известие о помолвке взбудоражило бы всех местных парней и привело к большим неприятностям.
Олив не унаследовала отцовское остроумие, но чувством юмора обладала, да к тому же в сочетании с непреклонной волей матери, и вполне преуспела, вколачивая знания в головы изо всех сил упирающихся учеников.
К учебе относились с предубеждением, и если ребенок умел читать и считать, полагали, что этого достаточно. Чрезмерное увлечение науками делает человека неудовлетворенным жизнью и взбалмошным. Примеров тому множество. Бывало, выучится парень, бросит родную ферму, подастся в город и так возгордится, что считает себя умнее родного отца. Вполне хватит арифметики, чтобы умел мерить землю и строительный лес да вести учет. Письму тоже надо учиться, чтобы заказывать товары и писать родственникам. Еще нужно знать грамоту и читать газеты, альманахи и сельские журналы. Музыкальные занятия можно ограничить псалмами и патриотическими песнопениями. Этих знаний вполне достаточно для жизни, не сбивая парня с толку заумными бреднями. Образование нужно только докторам, адвокатам да учителям, составляющим особую касту, не имеющую ничего общего с простыми людьми. Встречаются, конечно, чудаки, наподобие Сэмюэла Гамильтона, который пользуется симпатией и уважением соседей. Правда, трудно сказать, как бы относились люди к семье Гамильтон, не умей ее глава бурить колодцы, подковывать лошадей и работать на молотилке.
Олив все-таки вышла замуж за своего нареченного и уехала в Пасо-Роблес, потом перебралась в Кинг-Сити и наконец оказалась в Салинасе. Олив обладала удивительным чутьем, сродни кошачьему, и в поступках тоже руководствовалась скорее чувствами, чем рассудком. В наследство от матери ей достались упрямый подбородок и пуговичный носик, а от отца – изумительные ясные глаза. Из всего семейства Гамильтонов, разумеется, за исключением Лайзы, Олив отличало наиболее ограниченное мышление. Ее религиозные взгляды представляли собой причудливую смесь, объединившую фей и эльфов из ирландских легенд и ветхозаветного Иегову, которого в более зрелом возрасте она путала с отцом. Рай виделся Олив уютным родным ранчо, где обитают умершие родственники. Она решительно вычеркивала из окружающей действительности все события и явления, способные вызвать огорчение, попросту отказываясь верить в их существование, и если кто-нибудь осмеливался ее переубеждать, не на шутку сердилась. Говорили, однажды Олив горько рыдала, потому что не могла пойти одновременно на две танцевальные вечеринки, назначенные на субботний вечер. Одна состоялась в Гринфилде, а вторая – в Сан-Лукасе, который находился в двадцати милях. Чтобы попасть на обе и вернуться домой, нужно было проскакать верхом шестьдесят миль. Отрицать такой очевидный факт не представлялось возможным, и девушка от досады проплакала весь вечер и никуда не поехала.
С возрастом Олив изобрела для борьбы со всеми невзгодами метод массированной пулеметной атаки. В шестнадцатилетнем возрасте я, ее единственный сын, заболел пневмонией и плевритом, а в то время такие болезни неизбежно сводили людей в могилу. Я угасал на глазах, уже ощущая на веках прикосновение ангельских крыльев, и тут матушка открыла по болезни массированный пулеметный огонь. Ее метод сработал. О моем выздоровлении молился священник англиканской церкви, по возможности привлекая к этой процедуре и меня, а мать-настоятельница и монахини из ближайшего монастыря дважды в день брали меня на руки и возносили к небесам, прося Господа облегчить мои страдания. Дальний родственник, последователь христианского учения, также упоминал меня в обращенных к Всевышнему молитвах. Мать призвала на помощь все известные заклинания, ворожбу и настои из трав, а кроме того, наняла двух опытных сиделок и пригласила лучших в городе докторов. В результате метод себя оправдал, и я выздоровел. Олив была любящей и строгой матерью и приучила меня и трех сестер к работе по дому. Мы мыли посуду, стирали одежду и учились хорошим манерам. В гневе она могла испепелить провинившееся чадо одним взглядом, словно снимала скорлупу с каленого миндального ореха.
Когда я оправился от болезни, пришлось заново учиться ходить. Я пролежал в постели более двух месяцев, и за это время мышцы ослабли, а по мере выздоровления на меня напала лень. Наконец меня подняли, и я ощутил адскую боль во всем теле, особенно сильно болел бок, проколотый для откачивания гноя из плевральной полости. Снова упав на кровать, я жалобно заскулил: «Не могу встать! Не могу!»
И тогда Олив будто загипнотизировала меня горящими гневом глазами.
– А ну поднимайся! – скомандовала она. – Отец работал день и ночь и влез из-за тебя в долги. Немедленно встать!
И я поднялся с постели.
Само слово «долги» вызывало у Олив отвращение. Любой счет, не оплаченный до пятнадцатого числа, расценивался как долг. Понятие «долгов» ассоциировалось с непорядочностью, разгильдяйством и бесчестием. Олив свято верила, что лучше ее семьи нет на свете, и из-за снобизма не могла запятнать ее долгами. Она так прочно внушила детям страх перед любыми долгами, что даже сейчас, когда экономическая ситуация изменилась и долги считаются делом обычным, я начинаю нервничать, если задержался с оплатой счета на пару дней. Олив с самого начала не признавала покупок в рассрочку, несмотря на их популярность. Купленная в рассрочку вещь тебе не принадлежит, а значит, ты залез в долги. На каждую покупку она копила деньги, и поэтому всевозможные новшества появлялись у нас в доме на два года позже, чем у соседей.