Адам блаженствовал на своей земле, уподобившись довольному, сытому коту. Из въезда в маленькую лощину под гигантским дубом, уходящим корнями в грунтовые воды, он любовался своими владениями. Бескрайние акры земли раскинулись по обоим берегам реки до самой поймы, переходя на западе в округлые предгорья. Даже летом, под беспощадно палящим солнцем, эти места не утрачивали красоты. Посреди ранчо тянулся ряд речных ив и сикоморов, соединяя обе его половины, а на западе рыжели пышной травой раскинувшиеся на холмах пастбища. По непонятной причине на горах к западу от Салинас-Вэлли слой почвы толще, чем на восточных склонах, и поэтому трава там богаче. Возможно, горные вершины накапливают влагу и потом распределяют ее более равномерно, а может быть, все дело в густых лесах, которые притягивают дожди.
В поместье Санчесов, которое теперь принадлежало Траску, обрабатывалась лишь небольшая часть земли, но Адам уже видел в мечтах поля, колосящиеся высокой пшеницей, и засеянные зеленой люцерной угодья возле реки. За спиной слышался стук молотков. Привезенные из Салинаса плотники занимались перестройкой старого дома Санчесов, в котором и решил поселиться Адам. Лучшего места для основания семейной династии и не найти. Из помещения вычистили навоз, сняли старые полы и выбросили оконные рамы, истертые коровьими шеями. Все делалось из лучшего дерева: пахнущей смолой сосны и бархатистой секвойи. Крышу тоже застелили заново и обшили длинными тонкими досками. Толстые древние стены слой за слоем поглощали белила, замешанные на разведенной в соленой воде извести, и по мере высыхания, казалось, начинали светиться изнутри.
Адам намеревался обосноваться здесь навсегда. Садовник подстриг посаженные с незапамятных времен розы, развел герань, разбил огород и направил быстрый ручей по маленьким каналам, прорытым по всему саду. Адам жил в предвкушении покоя и комфорта, которыми окружит себя и будущих наследников. В сарае хранилась под брезентом запакованная в ящики массивная мебель, которую он заказал в Сан-Франциско, а потом перевез на телегах из Кинг-Сити.
Домашний быт он тоже собирался обустроить как положено. Нанятый поваром китаец Ли с заплетенными в косу волосами специально ездил в Пахаро, где закупил для кухни кастрюли, чайники, сковородки, банки, медную и стеклянную посуду и прочую утварь. Новый свинарник строился на почтительном расстоянии от дома с подветренной стороны. По соседству расположились птичники для кур и уток, а также псарня для собак, которые должны отпугивать койотов. Такой грандиозный замысел требует времени, и второпях его до ума не довести. Нанятые Адамом рабочие трудились не спеша, продумывая каждый шаг. Ведь работа большая, и Адам хотел, чтобы ее сделали на совесть. Он внимательно изучал каждое крепление, хорошо ли подогнаны доски, и, отойдя в сторону, подолгу разглядывал образцы красок на фанерных дощечках. В углу его комнаты лежала кипа каталогов сельскохозяйственных машин, отделочных материалов, семян и фруктовых деревьев. Теперь Адам радовался, что благодаря отцу разбогател, и воспоминания о жизни в Коннектикуте становились все более расплывчатыми и туманными. Наверное, неистовое, знойное солнце Запада стало постепенно затмевать родные края. Когда он мыслями возвращался в отчий дом, на ферму, пытался вспомнить городок и лицо брата, все образы закрывала черная пелена, и Адам гнал воспоминания прочь.
Он временно переселил Кэти в чисто выбеленный дом Бордони, где она дожидалась окончания строительных работ и рождения ребенка. Уже не вызывало сомнений, что малыш появится на свет гораздо раньше, чем будет готов дом, но Адам не торопился.
– Хочу, чтобы дом был прочным, – не уставал он повторять рабочим. – Строим на долгие годы, а потому используем только медные гвозди и дерево самых твердых пород, чтобы ничего не заржавело и не прогнило.
В своих чаяниях в отношении будущего Адам был не одинок. Планы на будущее строила вся долина и весь американский Запад. То были годы, когда прошлое утратило пленительную сладость и уже не казалось таким привлекательным. Вернуть старое доброе время мечтал разве что какой-нибудь древний старик, да и того найдешь не сразу. Люди приспособились к новой жизни, вписались в нее и чувствовали себя комфортно, несмотря на ее суровость, а порой и несуразность. Правда, рассматривали ее исключительно как преддверие в умопомрачительное будущее. Стоило случайно встретиться двум приятелям, фермерам у стойки бара или большой компании у костра, где вгрызаются зубами в жесткую оленину, как тут же заходил разговор о блистательном будущем долины, при мысли о котором захватывает дух. Причем люди не просто строили догадки, а говорили с уверенностью:
– Все так и будет, и, кто знает, может быть, даже при нашей жизни.
В мечтах о светлом будущем каждый находил то, чего был лишен в настоящей жизни. Например, спускается с горного ранчо на тяжелых санях фермер вместе со своим семейством. А сани представляют собой большой ящик, прибитый гвоздями к дубовым полозьям, и подпрыгивают они на каждом ухабе, которых здесь великое множество. А в ящике примостилась на охапке соломы жена, прижимает к себе детишек, чтобы они, не дай бог, не откусили себе языки или не лишились зубов из-за жуткой тряски по камням. В это время отец семейства, упершись пятками в передок, предается мечтам: «Вот построят дороги, и наступит золотое время. А что, мы тогда будем разъезжать в кабриолете, с ветерком, и доберемся до Кинг-Сити часа за три. Чего же еще желать?»
Или другой фермер обходит дубовую рощу, все деревья как на подбор и горят жарче угля. Лучших дров в целом свете не найти. В кармане у него завалялась газета с объявлением: «В Лос-Анджелесе один корд[4]дубовых дров продается по десять долларов». «А что, – думает фермер, – вот протянут до наших мест железнодорожную ветку, и я разложу рядом с рельсами свои отлично распиленные сухонькие дровишки по полтора доллара за корд. Ладно, с учетом всех расходов, даже если «Саузерн-Пасифик» сдерет за доставку три с половиной доллара, все равно получу с каждого корда по пять долларов, а только в одной этой рощице три тысячи кордов. Вот и выходит пятнадцать тысяч чистой прибыли.
Находились и такие, кто, задыхаясь от восторга, разглагольствовал об оросительных каналах, которые принесут воду всей долине. В такие моменты казалось, будто вокруг их голов появляется сияющий нимб. Кто знает, может быть, и нам доведется увидеть это чудо? А еще говорили о глубоких колодцах, которые пробурят чуть ли не до самого центра земли и станут качать воду паровыми насосами. Нет, вы только представьте, какие здесь будут собирать урожаи! Черт возьми, да при таком количестве воды наш край превратится в цветущий сад!
А еще кто-то, совсем уж сумасшедший, утверждал, что скоро изобретут способ возить персики аж до Филадельфии, и они останутся свежими, душистыми и сочными, как тот, что у меня в руке. Разложат по ящикам со льдом или еще что придумают.
В городах вели разговоры о канализации и туалетах прямо в доме. У некоторых такие уже имелись. А еще на перекрестках повесят фонари с дуговыми лампами и установят телефоны. В Салинасе все это есть. Одним словом, будущее сулило безграничные возможности. Очень скоро люди станут прямо-таки купаться в счастье, и всеобщее благоденствие хлынет в долину бурным потоком, подобно реке Салинас в марте самого щедрого на дожди года.
Глядя на пересохшую в пыль землю и уродливые, растущие как грибы городишки, люди видели прекрасное будущее. Кто знает, может, оно наступит еще при нашей жизни? Вот почему не стоило насмехаться над мечтами Сэмюэла Гамильтона. А уж он давал волю фантазии и делал это с особым наслаждением, как никто другой. В его устах самая бредовая идея не казалась глупостью, особенно когда приходили известия о грандиозных переменах в Сан-Хосе. В одном только Сэмюэл опростоволосился, выбиваясь из общего ряда. Он, видите ли, сомневался, что, обретя сказочное благополучие, люди будут счастливы.
– Будем ли мы счастливы? Да он совсем рехнулся! Уж только бы дожить до золотых денечков, вот тогда сам увидишь!
А Сэмюэл вспоминал историю двоюродного брата матери, которую слышал еще в Ирландии. Он был знатен, богат и красив, но вдруг взял да и застрелился прямо на обитом шелком диване, рядом с красивейшей на свете женщиной, которая его любила.
– Человек – существо ненасытное, – говаривал Сэмюэл. – И все блага в мире не удовлетворят его аппетитов.
Адам Траск возлагал большие надежды на будущее, но и сейчас жизнь дарила ему немало радостей. С замирающим сердцем он смотрел на Кэти, тихо греющуюся на солнышке. Ребенок в ее чреве рос, и он любовался прозрачной нежной кожей жены, которая наводила на мысли об ангелах с открыток в воскресной школе. Ветерок шевелил сияющие волосы Кэти, и стоило ей поднять глаза, как Адама охватывал исступленный, щемящий душу восторг, сродни великой печали.
Уже говорилось, что Адам пребывал на своей земле в полном блаженстве, как ухоженный сытый кот, но и в Кэти тоже было много кошачьего. Она обладала отличительной чертой, присущей животным, и умела отказаться от всего, чего нельзя получить, а потом, выждав время, достигала цели, которая ей по плечу. Эти два бесценных дара давали Кэти огромное преимущество. Беременность стала для нее неожиданностью, и когда после неудачной попытки сделать аборт доктор пригрозил ей судом, Кэти отказалась от опасной затеи. Однако это не означало, что она смирилась. Кэти относилась к беременности как к тяжелому недугу, который надо пережить, хотя и придется потерпеть. Брак с Адамом тоже был случайностью. Попав в ловушку, она воспользовалась наиболее подходящим способом, чтобы выбраться из нее. В Калифорнию Кэти ехать тоже не хотелось, но на тот момент других вариантов не представилось. Еще будучи ребенком, она научилась одерживать победу над противником, используя его же оружие. Если нельзя сопротивляться мужской силе, можно легко направить ее в нужное русло.
Вряд ли кто догадывался, что Кэти живет вовсе не там, где хочет, и в условиях, далеких от ее желаний. Просто она дала себе временную передышку в ожидании перемен, которые, несомненно, наступят в один прекрасный день. Кэти обладала одним свойством, присущим самым великим и удачливым преступникам: она никому не доверяла и ни с кем не делилась своими планами. Жила как одинокий остров в безбрежном океане. Вполне вероятно, она даже не удосужилась взглянуть на приобретенную мужем землю и на строящийся дом, не задумывалась над временем, когда он претворит в жизнь свои грандиозные планы, так как не собиралась здесь жить, когда оправится от болезни и дверца ловушки приоткроется. Однако на вопросы Адама Кэти отвечала, как требовали обстоятельства, так как любые возражения привели бы только к пустой трате сил и ненужному напряжению. А разумной кошке подобное поведение не свойственно.
– Посмотри, любимая, как удачно стоит дом. Окна выходят прямо на долину.
– Да, прекрасный вид.
– Знаешь, возможно, мои слова покажутся глупостью, но я часто пытаюсь представить, как здесь жил старик Санчес сто лет назад. Интересно, какой тогда была долина? Наверное, он все тщательно обдумывал. Представляешь, у него имелся водопровод. Сделал трубы из красного дерева и то ли просверлил, то ли прожег в них отверстия, чтобы вода из ручья подавалась в дом. Мы нашли остатки водопровода.
– Изумительно, – откликнулась Кэти. – Несомненно, умный был человек.
– Хочется узнать о нем больше. Судя по расположению дома, архитектуре, планировке и посаженным деревьям, он был настоящим художником, артистической натурой.
– Ведь он испанец, верно? Артистизм в крови у всех испанцев. Помню, в школе нам рассказывали про одного художника… Ах нет, тот был греком.
– У кого бы узнать о старике Санчесе?
– Ну, поспрашивай людей. Кто-нибудь да знает.
– Он все так замечательно продумал, спланировал, а Бордони превратил его дом в коровник. А знаешь, что меня интересует больше всего?
– Что, Адам?
– Хочу узнать, была ли у Санчеса любимая женщина, как ты для меня, Кэти, и что она собой представляла.
Кэти, потупившись, смущенно улыбнулась и отвела глаза в сторону.
– Ах, ну что ты говоришь!
– Несомненно, такая женщина существовала! А как же иначе? Ведь до встречи с тобой у меня не было ни сил, ни цели в жизни, ни самого желания жить.
– Не смущай меня, Адам. Ой, осторожнее, не тряси так сильно! Мне больно.
– Прости, я такой увалень.
– Да нет, просто забываешь. Как думаешь, не пора ли мне заняться вязанием или шитьем? Хотя так славно сидеть и ничего не делать.
– Мы купим все необходимое, а ты сиди и ни о чем не тревожься. По-моему, ты сейчас трудишься как никто другой. Но зато награда… Нет на свете награды более драгоценной!
– Адам, боюсь, шрам на лбу не исчезнет.
– Доктор сказал, что со временем он станет менее заметным.
– Иногда он вроде бы бледнеет, но потом проступает еще сильнее. Посмотри, кажется, сегодня он потемнел, да?
– Нет, что ты.
Однако шрам действительно потемнел, кожа вокруг него сморщилась, и он походил на отпечаток, оставленный пальцем великана. Адам протянул руку ко лбу жены, но она отдернула голову.
– Не надо, – попросила она. – В этом месте кожа такая чувствительная и краснеет от малейшего прикосновения.
– Все пройдет. Просто нужно набраться терпения и немножко подождать.
Кэти улыбнулась мужу, но когда тот отвернулся, ее взгляд стал пустым и рассеянным. Она заерзала в кресле, чувствуя беспокойные движения ребенка в своем чреве, а потом сделала глубокий вдох, и мышцы сами собой расслабились. Кэти выжидала.
К ее креслу, установленному под самым высоким и развесистым дубом, подошел Ли:
– Мисси хоцет цай?
– Нет… А впрочем, пожалуй, выпью.
Кэти внимательно изучала китайца, но раскосые темно-карие глаза оставались непроницаемыми. В присутствии Ли она ощущала беспокойство. Кэти всегда умела проникнуть в мысли любого мужчины, угадать его желания и чаяния, понять, что движет его поступками. Но вторгнуться в сознание Ли мешала невидимая преграда, упругая и прочная, как каучук. Худое лицо Ли хранило любезное выражение, а с губ не сходила вежливая улыбка. Открытый широкий лоб свидетельствовал о впечатлительной и тонкой натуре. Блестящие черные волосы он заплетал в длинную косу, завязанную на конце тонкой шелковой ленточкой. Ли перекидывал косу на грудь, и она покачивалась в такт движениям китайца, а когда приходилось выполнять тяжелую работу, обматывал ее вокруг головы. Ли обычно ходил в узких хлопчатых брюках, черных шлепанцах и отороченной тесьмой китайской блузе. При каждом удобном случае он прятал руки в рукава, словно боялся их лишиться. Впрочем, в те годы такая привычка присутствовала у большинства китайцев.
– Плинесу маленькая столика. – Почтительно поклонившись, Ли засеменил прочь.
Кэти, нахмурившись, проводила его взглядом. Ли не вызывал страха, но в его присутствии она чувствовала себя неуютно. Впрочем, китаец отличный слуга, уважительный и ловкий. О лучшем и мечтать нельзя. Да и каким образом он может навредить Кэти?