Сэмюэл робко намекнул, что хочет съездить к Траску, ожидая, что Лайза примется возражать и строить препоны, но впервые в жизни решил ослушаться жену, какие бы аргументы она ни выдвигала. При мысли о том, что придется противоречить супруге, противно заныло под ложечкой. Он объяснил Лайзе цель своей поездки, будто исповедовался священнику. Жена слушала подбоченившись, и у Сэмюэла екнуло сердце. Наконец речь подошла к концу, а Лайза все не сводила с Сэмюэла пристального взгляда, в котором, как ему показалось, сквозил ледяной холод.
– Сэмюэл, – сказала она после долгого молчания, – неужели ты и правда надеешься сдвинуть с места эту каменную глыбу, в которую превратился Траск?
– Не знаю, матушка, – признался он. Реакция жены стала для него полной неожиданностью. – Ей-богу, не знаю.
– Ты и правда считаешь, что так важно дать этим детям имена прямо сейчас?
– Мне кажется, так будет правильно, – смущенно промямлил Сэмюэл.
– Сэмюэл, а ты задумался над тем, почему хочешь поехать к Траску? Может, все дело в природном любопытстве и привычке совать нос в чужие дела, от которой ты никак не можешь избавиться?
– Ох, Лайза, я знаю все свои недостатки. Но причина кроется гораздо глубже.
– Она и должна быть глубже, – заявила Лайза. – Этот человек не признает собственных сыновей. Оставил их болтаться между небом и землей.
– И мне так думается, Лайза.
– А если он попросит тебя не соваться не в свое дело, как поступишь тогда?
– Ну, не знаю.
Она воинственно выставила челюсть вперед, слегка прищелкнув зубами.
– Если не заставишь Траска дать этим детям имена, можешь домой не возвращаться. Нет тебе здесь места. И не смей скулить, что он, дескать, тебя не послушался. Только посмей, а не то придется мне туда ехать самой.
– Ну, я ему покажу! Заставлю силой! – пообещал Сэмюэл.
– Нет, на жестокость ты не способен. Я же тебя знаю, Сэмюэл. Начнешь его уговаривать ласковыми словами, а потом приплетешься домой, как побитый пес, и постараешься, чтобы я забыла о твоем позоре.
– Башку ему к черту сверну! – рявкнул Сэмюэл и ушел в спальню, громко хлопнув в сердцах дверью. А Лайза с улыбкой смотрела мужу вслед.
Вскоре Сэмюэл вышел в черном костюме и накрахмаленной рубашке с жестким воротничком и наклонился к Лайзе, чтобы та завязала черный галстук-ленточку. Седая борода была тщательно расчесана и блестела.
– Почистил бы туфли черной ваксой, – заметила Лайза.
Натирая поношенные туфли, Сэмюэл искоса глянул на жену.
– Можно мне взять с собой Библию? – осторожно спросил он. – Лучших имен, чем в Библии, не сыскать.
– Не люблю, когда ее выносят из дома, – забеспокоилась Лайза. – А если ты вернешься поздно, что я буду читать вечером? И потом, там записаны все имена наших детей. – Увидев огорченное лицо мужа, Лайза ушла в спальню и вернулась с маленькой потрепанной Библией в руках. Корешок книги был заклеен полоской оберточной бумаги. – Возьми эту. – Она протянула книгу Сэмюэлу.
– Но ведь это Библия твоей матери.
– Она бы не стала возражать. И рядом со всеми именами, кроме одного, уже стоят две даты.
– Пойду заверну ее, чтобы не испачкать.
– Матушке не понравилось бы то же самое, что не по душе и мне. И я скажу, что меня так раздражает. Ты вечно копаешься в Священном Писании, никак не оставишь его в покое. Цепляешься ко всему, задаешь глупые вопросы и сомневаешься. Возишься, как енот с мокрым камушком, и это меня злит.
– Я всего лишь пытаюсь его понять, матушка.
– А что там понимать? Читай – и все. Все черным по белому написано. И к чему тебе понимать? Если бы Господь этого хотел, то даровал бы тебе понимание или изложил свои заветы по-иному.
– Но, матушка…
– Сэмюэл, – нахмурилась Лайза, – мир не видел второго такого спорщика.
– Твоя правда, матушка.
– Не надо со мной все время соглашаться и поддакивать! Это отдает лицемерием. Говори что думаешь.
Она проводила взглядом отъезжающую повозку, в которой виднелась темная фигура Сэмюэла, и сказала вслух:
– Славный у меня муж, только уж очень любит поспорить.
А Сэмюэл удивлялся про себя: «Я-то думал, что знаю Лайзу, и вдруг жена просто сразила меня своими речами. Кто бы мог от нее такого ожидать?»
Свернув на неровную подъездную дорогу под сенью раскидистых дубов, Сэмюэл начал разжигать в своей душе гнев, чтобы спрятать смущение, и мысленно проговаривал возвышенные речи.
С момента их последней встречи Адам выглядел еще более изможденным. Он смотрел на мир невидящим взглядом и не сразу понял, что перед ним Сэмюэл, а узнав гостя, недовольно поморщился.
– Неловко являться в дом без приглашения, – начал Сэмюэл.
– Что вам нужно? Разве я с вами не рассчитался?
– Рассчитались? – переспросил Сэмюэл. – Разумеется, вы мне заплатили, и даже больше, чем стоят мои труды.
– Что? Куда вы клоните?
Сэмюэл чувствовал, как в душе закипает гнев.
– Человек в течение всей жизни определяет свою цену. И если трудом своей жизни я доказываю, чего на самом деле стою, то можете ли вы, убогий человек, решить это пометкой в бухгалтерской книге?
– Я заплачу, сколько скажете! – выкрикнул Адам. – Назовите свою цену. Сколько?
– Вы и правда задолжали, только не мне.
– Зачем вы приехали? Убирайтесь!
– Помнится, вы звали меня в гости.
– А теперь не зову.
Сэмюэл, подбоченившись, подался вперед.
– Попробую объяснить спокойно и доходчиво. Вчера хмурым вечером, наполненным горечью, посетила меня добрая мысль, которая рассеяла мрак опустившейся на землю ночи. И не давала та мысль мне покоя от вечерней звезды до звезды утренней, что зачерпывается ковшом, о котором слагали предания наши предки. И вот я сам себя призвал.
– Вас никто не приглашал.
– Мне известно, что по воле Господа чресла ваши дали жизнь близнецам.
– А вам что за дело?
От грубых слов Адама глаза Сэмюэла радостно блеснули. Он заметил Ли, который украдкой выглядывал из дома, наблюдая за их беседой.
– Ради Господа нашего всемилостивейшего, не вынуждайте меня прибегнуть к насилию. Хочу, чтобы обо мне осталась добрая память как о человеке мирном, о чем и напишут на моей могильной плите.
– Не понимаю, чего вы добиваетесь.
– Где уж вам понять! Адам Траск, волк, оставшийся с парой волчат! Жалкий петух, не знакомый с отцовскими чувствами! Ах ты, грязная дубина!
Щеки Адама потемнели от гнева, а глаза впервые за все время приобрели осмысленное выражение. А Сэмюэл, охваченный упоительным восторгом, распалялся все сильнее.
– Послушай, дружище, отойди от меня от греха подальше! – В уголках его рта выступила пена. – Ради бога! Ради всего, что для тебя еще свято, умоляю, уйди с дороги! А иначе я не сдержусь. Руки так и чешутся тебя прибить!
– Убирайтесь из моего дома! – возмутился Адам. – Вы с ума сошли. Это моя земля, я ее купил.
– А еще ты купил себе глаза и нос, – издевательски усмехнулся Сэмюэл. – И способность ходить на двух ногах тоже тобой куплена. А также пальцы на обеих руках. Нет, слушай, пока я тебя не убил! Посмотрите на него! Он, видите ли, купил! Из какого наследства ты все это купил? А теперь подумай, раб божий, заслужил ли ты счастье иметь сыновей?
– При чем тут «заслужил» или «не заслужил»? Они же здесь, рядом. Вы говорите загадками.
– Укрепи мои силы, Лайза! – вскричал в гневе Сэмюэл. – Да разве можно держать в голове подобные мысли, Адам! Послушай меня, пока я не нашел уязвимое место у тебя на глотке и не удавил. Чудесные близнецы растут неприкаянными сиротами, без отцовского присмотра и, да поможет господь сдержать мне гнев, безымянными!
– Вон отсюда, – прохрипел Адам. – Ли, неси ружье! Этот человек рехнулся!
И тут Сэмюэл сдавил соседу горло. В висках у Адама застучало, а глаза налились кровью.
– Только посмей, слизняк! – рявкнул ему в лицо Сэмюэл. – Ты мальчиков не покупал, не крал и не выменивал на базаре, а получил как дар, по странной и чудесной случайности ниспосланный Провидением. – Он вдруг убрал руки с горла Адама.
Тяжело дыша, Адам ощупывал шею в том месте, где сомкнулись железной хваткой пальцы старого кузнеца.
– Чего вы от меня добиваетесь?
– Чтобы в тебе пробудилась любовь.
– Я так любил, что это едва не стоило мне жизни.
– Никто не может растратить всю любовь без остатка. В окаменелом сердце мало прока.
– Отстаньте от меня. Я ведь могу и сдачи дать. Зря думаете, что я не могу за себя постоять.
– В твоих руках два орудия, и оба не имеют имени.
– Да я просто отколочу тебя, старик. Ведь ты и правда стар.
– Трудно представить себе тупицу, который подобрал камень и до вечера никак его не нарек. Скажем, Петром. А ты прожил год, иссушая свою душу, и даже не удосужился сделать какое-нибудь различие между сыновьями.
– Это мое дело. Как хочу, так и поступаю, – огрызнулся Адам.
Тяжелый кулак Сэмюэла сбил Адама с ног, и тот распластался в пыли. Сэмюэл приказал ему встать, а когда Адам послушался, ударил его снова. На сей раз он не поднялся и только с окаменелым лицом смотрел на грозную фигуру старика.
Взгляд Сэмюэла утратил гневное выражение, и он заговорил тихим, проникновенным голосом:
– Твои сыновья растут безымянными.
– Мать бросила их, оставив сиротами, – буркнул Адам.
– А ты, значит, хочешь лишить их и отца? Неужели не понимаешь, как холодно по ночам одинокому ребенку? Ни родительского тепла, ни колыбельной песни, и новый день не несет радости. Неужели, Адам, ты совсем не помнишь детства?
– Моей вины здесь нет.
– А разве ты пытался исправить горе? У твоих сыновей нет имен. – Он наклонился и, обняв Адама за плечи, помог встать. – Мы дадим им имена. Все хорошо обдумаем и наречем детей славными именами, дабы не были они беззащитными в этом мире. – Он аккуратно стряхнул пыль с рубашки Адама.
Мысли Адама витали где-то далеко, но взгляд уже не был отсутствующим и безжизненным, как несколько минут назад. Он словно прислушивался к мелодии, которую принес ветер.
– Никогда бы не подумал, что стану благодарить человека за оскорбительные слова и за то, что он едва не вытряхнул из меня душу. Но я действительно благодарен, хотя в моей благодарности много горечи.
– Значит, все выглядело натурально? – улыбнулся Сэмюэл, и вокруг его глаз разбежались в стороны лучики-морщинки. – Хорошо я тебя припугнул?
– О чем вы?
– Ну, как бы это сказать… Я пообещал жене, что доведу дело до конца, а она не верила. Понимаешь, ведь я не любитель махать кулаками и в последний раз отлупил дитя человеческое много лет назад, а графстве Лондондерри, в Ирландии. А все из-за какой-то красноносой девчонки и школьного учебника.
Адам, не отрываясь, смотрел на Сэмюэла, а перед глазами стоял Чарльз, охваченный черной злобой и жаждущий крови. Потом в памяти возник образ Кэти с револьвером в руках и ее пустой взгляд.
– У вас не было желания меня припугнуть. Скорее чувствовалась усталость от сознания, что остальные меры не дадут нужного результата.
– Видно, не слишком сильно я разозлился.
– Сэмюэл, хочу задать один вопрос и больше никогда к нему не вернусь. Вы о ней что-нибудь слышали? Ну, хоть какие-нибудь сведения?
– Нет, мне ничего не известно.
– Что ж, так, пожалуй, и лучше.
– Ты испытываешь к ней ненависть?
– Нет. Только на сердце муторно. Возможно, впоследствии это чувство перерастет в ненависть. Слишком уж неожиданно небесная красота обернулась жутким кошмаром, и это выбило меня из колеи. Живу как потерянный.
– Придет время, мы сядем вместе и разложим на столе полную колоду. А пока рано – нашлись далеко не все карты.
Из-за сарая послышалось отчаянное кудахтанье возмущенной курицы, за которым последовал глухой удар.
– Что-то случилось в курятнике, – заметил Адам, и тут снова раздались визгливые вопли обреченной на заклание курицы.
– Это Ли орудует, – откликнулся Сэмюэл. – Имей куры свое правительство, церковь и летописцев, они бы сурово осудили человеческие радости. Стоит в человеческом обществе свершиться радостному событию, и очередная курица отправляется на плаху.
Некоторое время мужчины сидели молча, время от времени обмениваясь ничего не значащими любезностями, вопросами о здоровье и погоде, ответы на которые оба не слушали. Еще немного, и они снова дали бы волю раздражению, но тут весьма своевременно вмешался Ли.
Китаец принес стол и два стула, которые разместил друг против друга. Во второй заход он явился с бутылью виски и двумя стаканами и поставил их напротив каждого стула. Затем настала очередь близнецов. Ли вынес детей, ухватив одного мальчика под правую руку, а второго – под левую, и усадил их на землю рядом со столом. Он дал каждому по палочке, чтобы было чем заняться.
Мальчики сидели с серьезным видом, оглядываясь по сторонам, таращились на бороду Сэмюэла и искали глазами Ли. Одежда на детях была странная: широкие штанишки в китайском стиле и такие же курточки, отороченные черной тесьмой, одна бирюзовая, а вторая – цвета увядающей розы. На головах надеты круглые плоские шапочки из черного шелка с ярко-красными помпонами посредине.
– И где ты только раздобыл такое одеяние, Ли? – изумился Сэмюэл.
– Ничего я не раздобывал, – брюзгливым голосом откликнулся китаец. – Эта одежда у меня была. А то, что дети носят каждый день, я сшил сам из парусины. Только в день, когда мальчика нарекают достойным именем, на нем должна быть нарядная одежда.
– Ты, я вижу, больше не коверкаешь язык, Ли.
– Надеюсь, больше не придется этого делать. Разумеется, в Кинг-Сити я разговариваю, как и прежде. – Он повернулся к детям и произнес несколько певучих слов. Близнецы заулыбались в ответ, весело размахивая палочками. – Давайте я вам налью, – предложил Ли. – Вот нашел случайно бутылку.
– А не ее ли ты купил вчера в Кинг-Сити? – улыбнулся Сэмюэл.
Теперь, когда все преграды пали и оба мужчины мирно сидели за столом, Сэмюэл вдруг ощутил неловкость. Достигнутый с помощью кулаков результат закрепить было непросто, и Сэмюэл подумал, что храбрость и выдержка становятся вялыми и дряблыми, если не находят себе должного применения. Сделав такой вывод, он усмехнулся своим мыслям.
Мужчины смотрели на облаченных в яркие одежды близнецов, и Сэмюэл окончательно решил, что иногда от противника больше толку, чем от друга.
– Тяжело начать разговор, – признался он, глядя на Адама. – Как отложенное в сторону письмо, которое с каждой минутой все труднее дописать. Поможешь мне?
Адам поднял глаза на собеседника, а потом перевел взгляд на играющих детей.
– У меня в голове сумятица, – признался он. – Будто сижу под водой, и все звуки доносятся сквозь ее толщу. Мне еще предстоит выбраться из трясины прошедшего года.
– Может, расскажешь, как все случилось, и тогда мы сдвинемся с мертвой точки.
Адам залпом выпил виски, налил еще и, наклонив стакан, стал водить им по столу. Янтарное виски перелилось на одну сторону, распространяя в воздухе резкий фруктовый запах.
– Тяжело вспоминать, – признался он. – Не мучительная агония, а тупая бессмысленная пустота. Нет, пустоту пронзали острые иглы. Вы сказали, что в моей колоде не хватает карт. Я и сам об этом думал. Возможно, мне так и не удастся их все собрать.
– Память о той женщине не дает покоя? Ведь если человек утверждает, что не хочет разговаривать на какую-то тему, это означает лишь одно: ни о чем другом он просто не способен думать.
– Может, вы и правы. Она растворилась в этой липкой пустоте, и я помню только последнюю картину. Ее будто выжгли огнем.
– Признайся, Адам, ведь это она в тебя стреляла?
Глаза Адама потемнели, а губы плотно сжались.
– Можешь не отвечать, – сказал Сэмюэл.
– Нет причин молчать, – возразил Адам. – Да, она.
– Хотела тебя убить?
– Я и сам много об этом думал. Нет, не хотела. Вернее, не удостоила меня этой чести. Она не испытывала ни ненависти, ни гнева. Если хочешь убить человека, стреляешь в голову, сердце или живот. Уж я-то по армии знаю. Нет, она попала куда хотела. Так и вижу, как она прицеливается. Пожалуй, лучше бы желала моей смерти, это хоть отдаленно напоминало бы любовь. Но нет, я был даже не врагом, а досадной помехой.
– Вижу, ты много об этом думал, – заметил Сэмюэл.
– У меня было более чем достаточно времени. Хочу еще кое-что спросить. Уродливый образ, запечатленный в сердце с того самого дня, заслонил собой все, и я уже не помню… Скажите, Сэмюэл, она была очень красивой?
– Для тебя – да, потому что ты сам ее сотворил такой. Думаю, ты никогда не видел ее настоящую, только плод своего воображения.
– Я часто задаю себе вопрос, – размышлял вслух Адам, – кто она, что собой представляет. Раньше неведение меня вполне устраивало.
– А теперь хочется знать?
– Это не праздное любопытство, – потупился Адам. – Но мне хотелось бы знать, чья кровь течет в жилах моих сыновей. И не стану ли я присматриваться, когда они вырастут, пытаясь отыскать дурные черты.
– Станешь. И хочу тебя сразу предупредить: не кровь, а твоя подозрительность может породить в их душах зло. Они вырастут такими, какими ты хочешь их видеть.
– Но дурная кровь…
– Не верю я в россказни про кровь, – заявил Сэмюэл. – Мне кажется, если человек замечает у своих детей хорошие или плохие черты, он видит только то, что сам посеял, после того как они вышли из материнской утробы.
– Нельзя сделать из поросенка скаковую лошадь.
– Нельзя, – согласился Сэмюэл. – Но можно вырастить на удивление быстроногого поросенка.
– Ни один человек в этих краях с вами не согласится, даже миссис Гамильтон.
– Это уж точно. Она будет возражать яростнее всех, а потому я ей ничего не скажу, дабы не навлечь на свою голову громы и молнии, вызванные этим разногласием. Она одерживает верх во всех спорах благодаря неистовой вере в свою правоту, и любое возражение воспринимает как личную обиду. Замечательная женщина, но требует особого обхождения, которому еще надо научиться. Давай лучше поговорим о мальчиках.
– Выпьете еще?
– Благодарю, с удовольствием. Имена представляют собой великое таинство. Никак не пойму, то ли имя приспосабливается к ребенку, то ли он со временем меняется, чтобы соответствовать данному имени. Одно знаю наверняка: если к человеку прилипает кличка, имя ему дали неправильное. Как тебе нравятся обычные, часто встречающиеся имена, вроде Джеймса, Джона или Чарльза?
Адам смотрел на близнецов, и вдруг при упоминании имени «Чарльз» увидел, как один из детей смотрит на него глазами брата. Он инстинктивно подался вперед.
– Что случилось? – встревожился Сэмюэл.
– Смотрите! – воскликнул Адам. – Мальчики совсем не похожи друг на друга.
– Разумеется, не похожи. Они же не близнецы.
– Вот этот, – он показал на одного из детей, – похож на моего брата. Я только что заметил. Интересно, а второй-то на меня похож?
– Они оба похожи на тебя. По лицу все видно с младенчества.
– Сейчас не так бросается в глаза, – успокоился Адам, – но на мгновение показалось, что я увидел призрака.
– Может, именно так и являются человеку призраки, – философски заметил Сэмюэл.
Ли принес тарелки и расставил на столе.
– А у китайцев есть призраки? – поинтересовался Сэмюэл.
– Их миллионы, – заверил Ли. – Чего другого, а призраков у нас более чем достаточно. Думаю, в Китае никто и ничто не умирает, потому там такая теснота. Во всяком случае, так мне казалось, когда я там побывал.
– Присядь, Ли. Мы вот тут обсуждаем имена.
– У меня куры жарятся. Скоро будут готовы.
Адам поднял глаза, и его взгляд наполнился теплом и нежностью.
– Выпьешь с нами, Ли?
– Я на кухне уцзяпи попиваю, – сообщил Ли и вернулся в дом.
Сэмюэл наклонился и, подняв с земли одного из малышей, посадил себе на колени.
– А ты возьми второго, – обратился он к Адаму. – Нужно внимательно посмотреть, нет ли в самих детях подсказки насчет подходящего имени.
Адам неумело взял ребенка на колени.
– На первый взгляд они совсем одинаковые, но стоит присмотреться внимательнее, и замечаешь разницу. У этого, например, глаза круглее.
– Ты прав. И голова у него тоже круглее, а уши больше, – согласился Сэмюэл. – Но его брат, похоже, более упорный. Полетит к намеченной цели, как выпущенная из ружья пуля. И вполне возможно, улетит дальше, а вот подняться выше не сумеет. И волосы у него темнее, и кожа. Этот вырастет более ушлым и практичным. Я считаю, трезвый расчет ограничивает умственные способности. Практичность подсказывает, чего не следует делать, так как это неразумно. Только взгляни, как он крепко держится! Да, он гораздо сильнее братца и развит лучше. Разве не удивительно, какие они все-таки разные?
Лицо Адама менялось и светлело на глазах, будто ему наконец удалось выплыть на поверхность и избавиться от дурмана липкой трясины. Он поднял палец, и малыш, потянувшись за ним, едва не упал с отцовских коленей.
– Стоп! – воскликнул Адам. – Осторожней. Не хватало, чтобы ты шлепнулся.
– Мы совершим ошибку, если дадим детям имена по качествам характера, которые, как нам кажется, рассмотрели. Возможно, мы заблуждаемся и очень далеки от истины. Думаю, пусть имена детей символизируют высокую цель, к которой нужно стремиться, чтобы стать их достойными. Меня назвали в честь человека, которого призвал по имени сам Господь. Вот я и прислушиваюсь всю жизнь и пару раз даже услышал, как выкликают мое имя, только зов был неясным, каким-то расплывчатым.
Адам, придерживая ребенка за плечико, наклонился и снова наполнил стаканы.
– Спасибо, что приехали, Сэмюэл. А еще благодарю, что вразумили хорошей трепкой. Хотя мои слова и могут показаться странными. Ведь за такое не принято говорить «спасибо».
– А мне непривычно наставлять людей на ум подобным образом. Лайза ни в жизнь не поверит, да я ей и рассказывать не стану. Правда, которой не верят, уязвляет больше любой лжи. Требуется недюжинное мужество, чтобы отстаивать правду, которую отвергает наше время. В наказание за это обычно распинают на кресте. Я таким мужеством не обладаю.
– Никак не пойму, почему человек вашего ума гнет спину на бесплодной, каменистой пустоши.
– А все потому, что нет во мне дерзкой отваги, – отозвался Сэмюэл. – И никогда я не был способен взвалить на свои плечи великую ответственность. И пусть Господь не призвал меня по имени, я сам мог к нему воззвать, но не посмел. Вот тут-то и кроется различие между великим и посредственным. И мой недуг свойственен множеству людей. Однако человеку заурядному приятно осознавать, что величие, как ничто иное в мире, обречено на вечное одиночество.
– А по-моему, существуют разные степени величия, – возразил Адам.
– Не согласен. Ведь никому не придет в голову утверждать, что существует такое понятие, как маленькая громада. Нет, когда оказываешься перед лицом огромной ответственности, которую предлагает взять на себя жизнь, выбор зависит только от самого человека. С одной стороны ждет тепло семейного очага и дружеское понимание, а с другой – сверкающее в холодном одиночестве величие. Вот тут-то и приходится выбирать. И я рад, что мой выбор пал на заурядное существование, но кто знает, что получил бы я в награду, пойдя по иному пути? Никому из моих детей величие не грозит, разве что Тому. Как раз сейчас он мечется и никак не может сделать правильный выбор. Больно на парня смотреть. И где-то в глубине души мне хочется, чтобы он сделал выбор в пользу величия. Ну не чудно ли? Отец, желающий обречь сына на величие и одиночество! Какой эгоизм с моей стороны.
– Вижу, дать ребенку подходящее имя – дело не из легких, – хмыкнул Адам.
– А ты как думал?
– Но я и представить не мог, как это приятно, – признался он.
Из дома вышел Ли с подносом в руках, на котором стояло блюдо с жареной курятиной, миска с дымящейся картошкой и глубокая тарелка с маринованной свеклой.
– Не знаю, вкусно ли получилось, – усомнился китаец. – Куры староваты, а молодых у нас нет. В этом году всех цыплят ласки поели.
– Присаживайся, – пригласил его Адам.
– Подождите немного, схожу за уцзяпи.
Китаец ушел, а Адам не мог скрыть удивления:
– Странно, но теперь он говорит нормально и не ломает язык.
– Просто он стал тебе доверять, – пояснил Сэмюэл. – Он наделен даром безропотной преданности, не требующей награды, и как человек лучше нас обоих во стократ.
Ли вернулся и занял место с края стола.
– Вы бы отпустили пока детей, – посоветовал он.
Оказавшись на земле, близнецы начали возмущаться, но Ли что-то строго сказал по-китайски, и мальчики успокоились.
Ели молча, как принято у сельчан. Вдруг Ли поднялся и торопливой походкой направился к дому. Вернулся он с кувшином красного вина.
– Совсем о нем забыл. Наткнулся случайно в доме.
– Помню, как пил здесь вино перед покупкой дома, – рассмеялся Адам. – Может, и усадьбу купил благодаря вину. А курятина очень вкусная, Ли. Долгое время я совсем не понимал вкуса пищи.
– Потихоньку выздоравливаешь, – заметил Сэмюэл. – Некоторые люди лелеют свою болезнь, украшают ее сияющим нимбом мученичества и считают выздоровление оскорбительным. Однако время лучший лекарь, который не испытывает священного трепета перед каким бы то ни было сиянием. Все равно рано или поздно выздоровеешь, надо только набраться терпения и ждать.