Не могу понять, почему реальность жизни и смерти ранит одних людей больнее, а другие переживают ее легче. Смерть Уны выбила почву из-под ног Сэмюэла и открыла ворота неприступной крепости, впуская старость. Лайзу, которая, вне всякого сомнения, любила семью не меньше мужа, смерть дочери не сломила. Ее жизнь по-прежнему протекала ровно и спокойно. Она горевала, однако сумела преодолеть боль утраты.
По-моему, Лайза принимала окружающий мир, как и Библию, со всеми ее противоречиями и несоответствиями. Смерть и ей была не по нраву, но Лайза знала, что она существует, и ее приход не стал неожиданностью.
Сэмюэл мог размышлять и философствовать о смерти, порой заигрывая, но в ее существование не верил. В его мире смерти не было места. Он сам и все, что его окружает, считалось бессмертным, и встреча со смертью стала кощунственным оскорблением, разрушившим незыблемую веру в бессмертие. Одна трещина в воздвигнутой Сэмюэлом стене, привела к крушению всего сооружения. По-моему, он всегда надеялся переспорить смерть, воспринимая ее как личного врага, которого можно одолеть.
Для Лайзы смерть была событием предсказуемым и ожидаемым. Даже в горе она продолжала заниматься повседневными делами и ставила в печь горшок с фасолью, пекла шесть пирогов и скрупулезно подсчитывала, сколько еды потребуется для приличной трапезы после похорон. Невзирая на горе, она следила, чтобы у Сэмюэла была выстиранная белая рубашка, его костюм из черного сукна вычищен и без пятен, а башмаки сияли. Наверное, удачная семейная жизнь складывается именно у таких противоположных по характеру супругов, благодаря чему их брак скрепляется с удвоенной прочностью.
Уж если Сэмюэл что-то признавал, то мог зайти гораздо дальше Лайзы, но сам процесс признания разрывал ему душу на части. После решения ехать в Салинас Лайза не спускала глаз с мужа. Она не знала, что именно задумал Сэмюэл, но чутье, свойственное хорошей, бдительной матери, безошибочно подсказывало: дитя точно что-то затевает. Она была стопроцентной реалисткой и, несмотря на тревогу, радовалась случаю навестить детей. Ей были интересны и дети, и внуки. Лайза не испытывала любви и привязанности к определенному месту, и дом являлся для нее короткой остановкой на пути к небесам. Работа Лайзе не нравилась, но она ее выполняла, потому что так надо. И она безмерно устала. Все труднее становилось преодолевать боль и онемелость в руках и ногах, которые по утрам мешали встать с кровати. Правда, до сих пор Лайза неизменно выходила победителем в этой борьбе.
Она с радостью ждала встречи с небесами, местом, где одежда не пачкается, не нужно готовить еду и мыть посуду. В тайниках сознания жила крамольная мысль, что некоторые вещи на небесах все же не заслуживают одобрения. Слишком уж много песнопений, а еще непонятно, как избранные умудряются так долго пребывать в праздности, которую им дарует жизнь в раю. Уж Лайза и там найдет себе достойное занятие. Наверняка и на небесах случаются непорядки. Например, нужно заштопать прореху на облачке или растереть бальзамом уставшее крыло. Наверное, время от времени следует перешивать воротники на небесных одеяниях, и, положа руку на сердце, не слишком верится, что в дальнем углу не обнаружится паутина, которую надо немедленно убрать с помощью намотанной на швабру тряпки.
Грядущая поездка в Салинас и радовала, и пугала Лайзу. Ей так понравилась сама мысль об отпуске, что порой становилось страшно: а не является ли эта радость греховной? А тут еще чатокские чтения. Конечно, идти на них не обязательно, Лайза туда скорее всего и не пойдет. А вот Сэмюэл пустится во все тяжкие. За ним нужен глаз да глаз. Лайзу не покидало чувство, что муж так и остался беспомощным юнцом. К счастью, она пребывала в неведении относительно того, что творится в голове у Сэмюэла, оказывая разрушительное действие на тело.
В отличие от жены для Сэмюэла место имело очень большое значение. Ранчо стало для него родным существом, и, уезжая, он словно вонзал нож в сердце любимого родственника. Однако, приняв решение, Сэмюэл начал обстоятельно готовиться, чтобы обставить все как положено. Он нанес визиты всем соседям, старожилам, помнившим былые времена, от которых, считай, ничего не осталось. Когда он прощался со старыми друзьями, те понимали, что расстаются они навсегда, хотя Сэмюэл не обмолвился об этом ни словом. Теперь Сэмюэл смотрел на горы, деревья и даже лица, будто хотел навсегда запечатлеть их в памяти.
Визит к Траску он оставил напоследок. Сэмюэл уже много месяцев не заезжал к нему на ранчо. Адам постарел, а близнецам исполнилось по одиннадцать лет, и только Ли изменился мало. Он и проводил Сэмюэла до конюшни.
– Давно хотелось с вами поговорить, – признался китаец. – Но кругом столько дел. А еще я каждый месяц стараюсь съездить в Сан-Франциско.
– Да, так уж повелось, – вздохнул Сэмюэл. – Когда знаешь, что друг рядом, не спешишь его навестить, и вот его больше нет, и тогда начинаются угрызения совести, что не пользовался каждым удобным случаем пообщаться.
– Я слышал о смерти вашей дочери. Примите соболезнования.
– Я получил твое письмо, Ли. Ты подобрал хорошие слова.
– Так говорят в подобных случаях в Китае, – ответил Ли. – Похоже, с возрастом во мне все сильнее проявляется китаец.
– Что-то в тебе изменилось, Ли. Только не пойму, что именно.
– Коса, мистер Гамильтон. Я ее отрезал.
– Точно.
– Так поступили все китайцы. Вы не знали? Вдовствующая императрица умерла, и Китай обрел свободу. Маньчжуры нами больше не правят, и китайцы не носят кос. Так провозгласило новое правительство. В Китае больше никто не носит кос.
– Это что-нибудь меняет, Ли?
– Не слишком. Голове стало легче, но вроде как чего-то не хватает, и чувствуешь себя неловко. К удобству привыкнуть нелегко.
– А как Адам?
– Вроде ничего. Только, считай, совсем не изменился. Просто не верится, что раньше он был другим человеком.
– Да, и я часто об этом думал. Быстро он отцвел. А мальчишки, должно быть, выросли.
– Выросли. Я рад, что остался здесь. Многому научился, глядя, как растут дети, и помогая по мере сил.
– Учишь их китайскому языку?
– Нет, мистер Траск не позволил. Пожалуй, он прав. Ни к чему лишний раз осложнять жизнь. Но мальчишки считают меня своим другом. Да, я их друг. Отцом они восхищаются, а меня, думаю, любят. А еще они совсем разные, вы и не представляете насколько.
– В чем же они разные?
– Сами увидите, когда вернутся из школы. Мальчики похожи на две стороны медали. Кэл – смугл лицом, он хитрый и осторожный. А его брат… он вызывает симпатию с первого взгляда, и чем дальше, тем больше.
– Кэла ты недолюбливаешь, верно?
– Я часто ловлю себя на том, что пытаюсь его оправдать, защитить от своих же придирок. Он борется за свое место в жизни, а брату и бороться нет нужды.
– В моем семействе та же история, – вздохнул Сэмюэл. – Не пойму причины. Воспитание одинаковое, и кровь в их жилах одна, и по всему должны быть похожи, ан нет. Ни капельки.
Через некоторое время Сэмюэл с Адамом прогуливались по дубовой аллее, ведущей к подъездной дорожке, с которой открывался вид на Салинас-Вэлли.
– Останьтесь на ужин, – пригласил Адам.
– Не желаю брать на душу грех за убийство очередной курицы, – усмехнулся Сэмюэл.
– Ли приготовил тушеную говядину.
– Ну, раз так…
Старая рана сделала Адама кособоким на всю жизнь. Одно плечо было гораздо выше другого. Лицо суровое, отстраненное, глаза смотрят рассеянно и видят только общую картину, не замечая мелочей. Мужчины остановились, разглядывая долину, покрывшуюся зеленью после ранних дождей.
– А не мучит совесть, что такая земля заброшена и много лет не возделывается?
– Незачем мне ее возделывать, – буркнул Адам. – Мы уже это обсуждали. Думали, я изменился? Нет, все по-прежнему.
– Все упиваешься своим горем? Вообразил себя героем трагедии?
– Не знаю.
– А ты пораскинь мозгами. Может, и поймешь, что вышел на большую сцену, а играть приходится перед пустым залом. Из зрителей – только ты сам.
– Вы явились сюда меня поучать? – В голосе Адама слышалось раздражение, грозящее перерасти в гнев. – Мне приятно вас видеть, но к чему лезть в душу?
– Чтобы посмотреть, сумею ли я тебя хорошенько разозлить. Я привык во все совать нос. А тут пропадает невозделанная земля, а вместе с ней и человек, что стоит рядом со мной. Непростительная расточительность. А расточительность мне противна, так как я никогда в жизни не мог ее себе позволить. Неужели приятно смотреть, как жизнь пропадает зря?
– А что мне делать?
– Попробуй начать все заново.
– Боюсь я, Сэмюэл. – Адам повернулся лицом к собеседнику. – Пусть уж все останется по-старому. Видно, нет у меня ни сил, ни мужества.
– А сыновья? Любишь их?
– Конечно, люблю.
– Но одного любишь больше, так?
– Почему вы спрашиваете?
– Сам не знаю. Уловил какие-то нотки в твоем голосе.
– Вернемся в дом, – предложил Адам. Они повернули назад и двинулись к усадьбе под сенью деревьев. Неожиданно Адам прервал молчание: – А вы слышали, что Кэти будто бы в Салинасе? Доходили до вас такие слухи?
– А до тебя?
– Да, но я не верю. Не могу поверить.
Сэмюэл молча шагал по песчаной колее, с неохотой вникая в мысли Адама, и постепенно приходил к выводу, что его надежды не оправдались и Адам так и не сумел распрощаться с прошлым. Это открытие вызвало приступ усталости.
– Никак не можешь ее забыть? – спросил он наконец.
– Похоже, нет. А вот про то, что она в меня стреляла, забыл и никогда не вспоминаю.
– Я не могу научить тебя, как надо жить. Хотя сейчас именно этим и занимаюсь. И понимаю, что тебе пора расстаться с несбывшимися мечтами и вдохнуть вольного воздуха окружающего нас мира. Но вот я тебя убеждаю, а сам просеиваю через сито прошлое, как промывают мусор, что выгребли из-под питейного заведения в надежде отыскать крупицы золота, провалившиеся в щели между досками пола. Жалкая попытка добыть золото. Да, жалкая. Ты, Адам, слишком молод, чтобы копаться в воспоминаниях. Нужно жить, и тогда появятся новые воспоминания, и к старости добытого золота окажется куда больше.
Адам слушал, потупившись, а на его скулах играли желваки.
– Вот и хорошо, – заметил Сэмюэл. – Стисни покрепче зубы. Как же мы оберегаем собственную неправоту, как цепляемся за нее! Хочешь, расскажу о твоих грезах? И не думай, что ты первый и единственный в мире, кому они не дают покоя. Ты ложишься спать и гасишь лампу – и вот тогда в дверях появляется она. За спиной слабое свечение, и видно, как колышутся складки ночной сорочки. Она тихо подходит к кровати, а ты, затаив дыхание, откидываешь одеяло, чтобы пустить ее в постель, и отодвигаешь голову, освобождая место на подушке. Ощущаешь сладкий аромат ее кожи, единственный, неповторимый…
– Хватит! – с болью в голосе крикнул Адам. – Будь ты проклят! Замолчи! Прекрати встревать в мою жизнь! Словно койот, обнюхивающий дохлую корову!
– И мне это хорошо знакомо, – словно не замечая его гнева, тихо продолжил Сэмюэл. – Потому что и ко мне приходила ночная гостья. Месяц за месяцем, долгие годы. Да и сейчас приходит. И знаю, что должен запереть на двойной засов разум и замуровать сердце, чтобы закрыть ей дорогу, но не делаю этого. Все эти годы я обманывал Лайзу, предлагая ей ложь, фальшивку, а самое лучшее берег для той, из сладких ночных грез. И мне было бы легче, будь у Лайзы такой же тайный посетитель. Но об этом мне никогда не узнать, потому что она накрепко заперла бы свое сердце и выбросила ключ ко всем чертям.
Адам с силой сжал руки, так что побелели костяшки пальцев.
– Ты сеешь сомнение в мою душу, – в ярости выдохнул он. – И так происходит всякий раз. Я тебя боюсь. Что мне делать, Сэмюэл? Скажи! В толк не возьму, как тебе удается так четко все определить. Так что же я должен сделать?
– Я знаю средства от всех недугов, Адам, хотя сам ими не пользуюсь. Да, я всегда знаю, как следует поступить. Попытайся найти другую Кэти и позволь ей уничтожить память о той, прежней, которая является плодом твоей фантазии. Пусть сойдутся в схватке, а ты наблюдай и отдай душу и сердце победительнице. Но это не самое удачное средство. А лучше всего открыть для себя совсем новую, неведомую красоту, которая вытеснит прежний идеал.
– Страшно начинать заново, – признался Адам.
– Знакомая песня. А теперь позволю проявить эгоизм и напомнить о себе. Я уезжаю, Адам, и пришел проститься.
– Как это?
– Дочь Олив пригласила нас с Лайзой погостить у нее в Салинасе. Послезавтра двинемся в путь.
– Но вы же вернетесь?
– Погостим у Олив месяц-другой, – продолжил Сэмюэл, – а там придет письмо от Джорджа. Он страшно обидится, если мы не навестим его в Пасо-Роблесе. А потом Молли захочется повидаться с нами в Сан-Франциско. Затем придет очередь Уилла, может быть, даже Джо пригласит нас побывать на Востоке. Если, конечно, доживем до той поры.
– Разве вам эта затея не по душе? Вы заслужили отдых. Достаточно гнули спину, копаясь в куче камней и пыли.
– А я люблю эту кучу пыли, – признался Сэмюэл. – Как собака любит самого хилого щенка. Люблю каждый камешек на бесплодной земле, о которую ломается лемех плуга. Люблю и ее обделенные водой недра. Чувствую, где-то в этой иссушенной земле скрывается богатство.
– Вы заслужили отдых.
– Ну, заладил, – усмехнулся Сэмюэл. – Пришлось смириться, и я смирился, принял все, как есть. Вот ты говоришь «заслужил отдых», а мне слышится: «Жизнь подошла к концу».
– И вы этому верите?
– Я это принимаю как данность.
– Нет, так нельзя, – заволновался Адам. – Если смиритесь, то не сможете жить дальше!
– Знаю, – согласился Сэмюэл.
– Вы на это не пойдете.
– Почему же?
– Не хочу, чтобы вы смирились.
– Знаешь, Адам, я любопытный старик, и самое печальное, что мое любопытство начинает иссякать. Вот так я, наверное, и понял, что пора навестить детей. И теперь часто приходится изображать интерес, которого нет и в помине.
– По мне, так уж лучше бы вы и дальше надрывались на своем бесплодном клочке земли.
– Как отрадно это слышать, – улыбнулся Сэмюэл. – Спасибо, Адам. Как приятно чувствовать, что тебя любят, пусть и с опозданием.
Адам вдруг резко повернулся, вынуждая и Сэмюэла остановиться.
– Я понимаю, чем вам обязан, – начал он. – Но расплатиться нечем. И все же хочу попросить еще об одном одолжении. А если попрошу, окажете ли вы любезность, возможно, спасая своим согласием мне жизнь?
– Разумеется, если это в моих силах.
Адам махнул рукой на запад, описывая дугу:
– Земля, что там раскинулась… Поможете разбить сад, о котором мы столько говорили, построить ветряные мельницы, вырыть колодцы и посадить поля люцерны? Выращивали бы цветы на семена. Прибыльное дело. Представьте только, акры душистого горошка и огромные золотистые квадраты, засаженные календулой. А еще акров десять роз для садов на Западе. А какой от них пойдет аромат, когда подует западный ветер!
– Еще немного, и я расплачусь, – сказал Сэмюэл. – А старику плакать не годится. – На его глаза и правда навернулись слезы. – Спасибо тебе, Адам. Твоя просьба так же сладка, как аромат роз, доносимый западным ветром.
– Значит, вы ее исполните?
– Нет, не исполню. Но мысленно представлю твой сад, когда в Салинасе буду слушать Уильяма Дженнингса Брайана, и, возможно, поверю в возможность осуществления твоей мечты.
– Но я действительно хочу это сделать.
– Съезди к моему Тому. Он поможет. Дай ему волю, он посадил бы розы по всей земле, бедный мой мальчик.
– Вы ведь понимаете, Сэмюэл, на что идете?
– Еще как понимаю, а потому дело, считай, наполовину сделано.
– Какой же вы упрямец!
– И спорщик, – подтвердил Сэмюэл. – Лайза так и зовет меня – «спорщик». Но вот я запутался в паутине, что сплели мои дети, и, знаешь, мне это нравится.