Том встретил Десси на вокзале в Кинг-Сити. Она увидела брата еще из окна поезда. Он всматривался в каждый вагон. Том привел себя в порядок: лицо выбрито так тщательно, что сияет, как темное полированное дерево. Рыжие усы аккуратно подстрижены. На Томе широкополая шляпа с высокой плоской тульей и коричневая норфолкская куртка с двумя нагрудными карманами, подпоясанная ремнем с перламутровой пряжкой. Башмаки сияют в лучах полуденного солнца: не иначе Том прошелся по ним носовым платком прямо перед прибытием поезда. Жесткий крахмальный воротник плотно охватывает мощную красную шею, голубой вязаный галстук украшает булавка в виде подковы. Том сжимает перед собой огрубевшие от работы руки, пытаясь скрыть волнение.
Десси с криком: «Том, я здесь!» принялась махать рукой из окна, хотя прекрасно понимала, что из-за стука вагонных колес брат ее не слышит. Сойдя на перрон, она увидела, что Том стоит к ней спиной и лихорадочно озирается по сторонам. Десси улыбнулась и встала сзади.
– Прошу прощения, незнакомец, – тихо заговорила она. – Не видали ли вы, случайно, некого мистера Тома Гамильтона?
Он резко повернулся и с радостным криком заключил Десси в медвежьи объятия, приплясывая от счастья. Одной рукой он приподнял сестру, а второй ласково похлопал пониже спины, уткнувшись жесткими усами в щеку. Потом взял за плечи и слегка отстранил от себя, всматриваясь в лицо. Брат и сестра, закинув назад головы, залились веселым смехом.
Начальник станции, высунувшись из окошка, оперся локтями в черных нарукавниках о подоконник.
– Ох уж эти Гамильтоны! Ты только посмотри на них! – обратился он к телеграфисту.
Том и Десси, соприкасаясь кончиками пальцев, церемонно переступали с пятки на носок, при этом брат пел «дудл-дудл-ду», а сестра – «дидл-дидл-ди». Потом они снова обнялись.
Том с высоты своего роста взглянул на Десси:
– Вы, вероятно, Десси Гамильтон? Как же, припоминаю. Но вы сильно изменились. Куда подевались косички?
Том довольно долго возился с багажными квитанциями. Положил их в карман, потом никак не мог найти, а когда отыскал, схватил чужие вещи. Наконец все корзинки были благополучно погружены в повозку. И вот уже две гнедые лошади бьют копытами твердую землю, вскидывая головы, так что подпрыгивает сверкающее дышло да поскрипывает крестовина. Сбруя начищена до блеска, и медные оковки сияют, будто сделаны из золота. На кнутовище красуется красный бант, и красные ленты вплетены в хвосты и гривы лошадей.
Том подсадил сестру в повозку, делая вид, что загляделся на ее лодыжку, и изображая напускное смущение. Потом он подтянул мартингалы, освободил удила и размотал с кнутовища вожжи. Лошади повернули так резко, что колесо со скрежетом прошлось по упору.
– Не желаешь заехать в Кинг-Сити? – спросил Том. – Славный городок.
– Нет. Я его помню.
Том повернул налево, на юг, пуская лошадей легкой размеренной рысью.
– А где Уилл? – поинтересовалась Десси.
– Не знаю, – угрюмо откликнулся Том.
– Он с тобой говорил?
– Да, сказал, что тебе не следует сюда приезжать.
– И мне он сказал то же самое, – призналась Десси. – Да еще уговорил Джорджа мне написать.
– А собственно, почему, если таково твое желание? – вконец разозлился Том. – И какое до этого дело Уиллу?
Десси ласково погладила брата по руке:
– Он считает, что ты не в себе. Говорит, ты пишешь стихи.
Лицо Тома потемнело от гнева.
– Наверное, заходил в дом в мое отсутствие. И чего ему надо? Должно быть, рылся в моих бумагах.
– Успокойся, не горячись, – принялась уговаривать Десси. – Не забывай, Уилл – твой брат.
– Интересно, что бы он сказал, надумай я порыться у него в бумагах? – возмутился Том.
– Он бы этого не допустил, – сухо ответила Десси. – Уилл все документы запирает в сейф. А теперь давай не будем портить себе день дурным настроением.
– Ладно, – согласился Том. – Видит бог, я не держу зла! Но Уилл доводит меня до белого каления. Получается, если я не хочу жить по его образу и подобию, стало быть, спятил? Вот так – взял да и спятил.
Десси поспешила переменить тему разговора:
– Знаешь, в последнее время мне изрядно досталось. Мама тоже хотела ехать. Том, ты когда-нибудь видел, чтобы мама плакала?
– Что-то не припомню. Она не из плаксивых.
– Так вот, она плакала. Так, всхлипнула пару раз да шмыгнула носом. Для нее и этого много. А потом вытерла нос, протерла очки и ушла в себя, словно захлопнула крышку часов.
– Господи, Десси, как хорошо, что ты вернулась! Я будто выздоровел после тяжелой болезни.
Лошади бодро бежали по проселочной дороге.
– Адам Траск купил «форд», – сообщил Том. – Вернее, это Уилл продал ему автомобиль.
– Про «форд» я не слышала. Кстати, он покупает мой дом и дает очень хорошую цену, – рассмеялась Десси. – Поначалу я заломила страшно высокую цену, думала сбавить ее, когда начнем торговаться. Но мистер Траск сразу согласился и поставил меня в неловкое положение.
– И как же ты из него вышла, Десси?
– Ну, пришлось признаться, что я так сделала нарочно. Думала, он станет торговаться. Но мистеру Траску, похоже, все равно.
– Умоляю, только не проговорись Уиллу, а не то он посадит тебя под замок, – предупредил Том.
– Дом не стоит таких денег!
– Повторяю: ничего не говори Уиллу. А что собирается делать с твоим домом Адам?
– Он хочет перебраться в Салинас, чтобы дети ходили там в школу.
– А как же ранчо?
– Не знаю. Он ничего не говорил.
– Интересно, как бы сложилась наша жизнь, приобрети отец такое ранчо, как у Траска, а не эту груду тощей пыльной земли, – задумчиво произнес Том.
– Не такое уж здесь и плохое место, – возразила Десси.
– Да, замечательное во всех отношениях, вот только на жизнь не заработаешь.
– А разве есть на свете другая семья, в которой столько веселья? – серьезно спросила Десси.
– Такой семьи я не встречал. Но тут уж дело в людях, а не в земле, на которой они живут.
– Том, а помнишь, как ты на диване возил на танцы в Пичтри Дженни и Белл Уильямс?
– Мама до сих пор об этом напоминает. А что, если пригласить к нам Дженни и Белл?
– Давай пригласим. Они обязательно приедут, – поддержала брата Десси.
Они свернули с дороги на ранчо, и Десси вдруг сказала:
– Мне наша земля запомнилась другой.
– Более сухой, да?
– Пожалуй. А теперь здесь так много травы.
– Я покупаю двадцать голов скота, чтобы ее ели.
– Да ты богач.
– Нет, куда там. В хороший год цены на говядину упадут. Интересно, как на моем месте поступил бы Уилл? Все выискивает, где чего не хватает. И меня учил: всегда делай бизнес на том, чего мало. Уилл у нас умник.
Ухабистая проселочная дорога осталась прежней, только колеи сделались глубже, да круглые булыжники выступали больше.
– Что это за записка на мескитовом кусте? – удивилась Десси, снимая листок бумаги, когда они проезжали мимо. – «Добро пожаловать домой», – прочла она.
– Том, это ты постарался?
– Нет. Кто-то здесь побывал в мое отсутствие.
Через каждые пятьдесят ярдов на глаза попадалась очередная записка, которая свисала с ветки земляничного дерева или была прикреплена к стволу конского каштана, и во всех говорилось: «Добро пожаловать домой». И при виде каждой Десси восторженно ахала.
Они поднялись на пригорок, откуда был виден старый дом Гамильтонов, и Том остановил лошадей, чтобы сестра полюбовалась открывшимся видом. На другом конце долины возвышался холм, на склоне которого выбеленными камнями выложены слова: «Добро пожаловать домой, Десси».
Десси уткнулась лицом в куртку брата и засмеялась, а из глаз катились счастливые слезы.
Том, напустив на себя строгий вид, смотрел на холм.
– И чьих это рук дело? – бросил он в пространство. – Ни на минуту нельзя оставить ранчо без присмотра.
На рассвете Десси проснулась от накатывающейся приступами боли. Боль осторожно поднимала голову, маяча смутной угрозой, пробегала по боку, соскальзывая в живот, слабо пощипывала, потом все сильнее и сильнее, и вот уже огромная ручища сдавила тисками тело. Через некоторое время железные пальцы разжимаются, и возникает чувство, что там внутри остался синяк, как после сильного ушиба. Приступ быстро проходит, но когда он набирает силу, весь мир вокруг меркнет, и Десси лишь прислушивается к борьбе, которая идет в организме. Когда боль отступила, Десси увидела, что за окнами уже засеребрился рассвет. Она вдыхала свежий утренний ветер, который шевелил занавески, наполняя комнату ароматом травы, корней и влажной земли. Вскоре, знаменуя наступление утра, послышалась бойкая перебранка воробьев, монотонно замычала корова, ругая тычущегося носом в вымя голодного теленка. Раздался пронзительный крик голубой сойки, предупреждающее посвистывание перепела, охраняющего гнездо, и тихий отклик спрятавшейся в высокой траве перепелки. Вот весь птичник закудахтал над только что снесенным яйцом. И род-айлендская курица весом четыре фунта лицемерно запротестовала против похотливых попыток жалкого тощего петушка, которого она могла сбить с ног одним взмахом крыла.
Воркование голубей навеяло воспоминание о прежних днях. Десси вспомнился рассказ отца, сидящего во главе стола:
– Я вот сказал Кролику, что собираюсь развести голубей. И знаете, что он ответил? «Только не вздумай завести белых голубей». «Почему же не белых?» – удивился я. «Они непременно накличут беду. Стоит появиться стайке, и тут же в дом приходят печаль и смерть. Нет, только серые». «Но мне нравятся белые», – возразил я. «Послушай доброго совета: заводи серых», – уперся Кролик. Теперь я точно разведу белых голубей. И решение мое твердое.
– И зачем ты все время испытываешь судьбу, Сэмюэл? – терпеливо уговаривала Лайза. – Серые голуби на вкус не хуже и размером больше.
– Не позволю глупой сказке сбить меня с толку, – заявил Сэмюэл.
И тогда Лайза со свойственной ей ужасающей прямотой ответила:
– Тебя сбивает с толку собственный строптивый нрав. Вечно споришь и упрямишься. Упрям как мул!
– Кому-то же надо спорить с судьбой, – сердито возразил Сэмюэл. – Ведь если бы никто не утирал ей нос, человечество до сих пор обитало бы на деревьях.
Разумеется, отец купил белых голубей и с вызовом ждал, когда нагрянут печаль и смерть, пока в конце концов не доказал, что был прав. А теперь потомки тех голубей воркуют ясным утром и летают над каретным сараем, напоминая колышущийся на ветру белый шарф.
Десси вспоминала былые дни, и дом наполнялся людьми и знакомыми голосами. Печаль и смерть, мысленно повторяла она. Смерть и печаль. И снова внутри пробудилась боль. Просто ждать иногда приходится достаточно долго, и они непременно придут.
Ей слышалось, как с шумом дышат мехи в кузнице и стучит по наковальне молот. Как Лайза открывает дверцу духовки и шлепает по доске вымешанное тесто для хлеба. И бродит по дому Джо, ищет башмаки в самых невероятных местах и в конце концов находит их там, где оставил, под кроватью.
Из кухни доносится нежный голосок Молли. Сестра читает главу из Библии, как заведено по утрам, а Уна с невозмутимым видом ее поправляет звучным грудным голосом.
Вспомнилось, как Том сделал перочинным ножиком надрез под языком у Молли и чуть не умер от страха, ужасаясь собственной храбрости.
– Ах, милый Том, – прошептала Десси одними губами.
Трусость Тома не уступала его мужеству, как и водится у людей выдающихся. Неистовое буйство уживалось в нем с безграничной нежностью, а сам он представлял собой поле боя, на котором вступили в противоборство бушующие внутри силы. Он и сейчас пребывает в смятении, но Десси сумеет удержать его в узде и направить по правильному пути, как опытный жокей ведет на барьер чистокровного скакуна, демонстрируя его породу и красоту.
Десси лежала в полудреме, ощущая приглушенные толчки боли, а тем временем за окнами уже совсем рассвело и наступило утро. Она вдруг вспомнила, что Молли возглавит торжественное шествие на пикнике в честь Четвертого июля, в паре с самим Гарри Форбсом, членом сената штата. А Десси еще не закончила обшивать кантом платье сестры. Она отчаянно пыталась встать. Еще столько работы, а она нежится в постели.
– Я успею, Молли! – кричит Десси. – Платье будет готово к сроку!
Она встала с постели и, накинув халат, отправилась бродить по дому, населенному Гамильтонами. В коридоре никого. Должно быть, разошлись по спальням. В спальнях стоят аккуратно застланные кровати, и тоже ни души. Наверное, перешли в кухню. Но и там пусто. Ушли, рассеялись как сон. А вокруг тоска и смерть. Волна воспоминаний схлынула, и осталась жестокая действительность.
В доме все убрано и вычищено, нигде ни соринки. Занавески выстираны, окна вымыты, но во всем чувствуется мужская рука. Отутюженные шторы повешены кривовато, на стеклах остались разводы от тряпки, а на столе, в том месте, где лежала книга, виднеется прямоугольный след.
Разгорается огонь в плите, в щель между дверцами виднеются оранжевые отблески. Огонь с тихим гудением тянется к открытой заслонке. На кухонных часах за стеклом поблескивает маятник, часы тикают, будто кто-то стучит молоточком по пустому деревянному ящику.
С улицы донесся резкий свист, похожий на причудливую варварскую мелодию, которую наигрывают на тростниковой дудочке. Потом на крыльце послышались шаги, и появился Том с огромной охапкой дубовых дров, из-за которых его трудно рассмотреть. Том ссыпал дрова в ящик у плиты.
– Ты уже встала, – обрадовался он. – А я собирался разбудить тебя этим шумом. – Его лицо светилось счастьем. – Утро сегодня нежное и ласковое как шелк, и не время лениться.
– Ты заговорил, как отец, – отметила Десси, смеясь вместе с братом.
– Да, – согласился Том. Радость в нем набирала неистовую силу. – И мы вернем те времена. Я влачил жалкое существование, как змея с перебитым хребтом. Неудивительно, что Уилл посчитал меня ненормальным. Но теперь ты вернулась, и я покажу, на что способен. Вдохну в эти стены новую жизнь и воскресну сам. Слышишь? Наш дом снова оживет.
– Я рада, что вернулась, – сказала Десси, с грустью думая, какой уязвимый и хрупкий ее брат, как легко его сломить. И сколько потребуется усилий, чтобы его уберечь.
– Должно быть, ты трудился день и ночь, наводя порядок в доме, – предположила она.
– Да нет, ерунда, – возразил Том. – Слегка растрясся да поработал руками.
– Знаю я твое «слегка». Наверняка не обошлось без ведра и швабры, да еще пришлось на коленках поползать, если ты только не изобрел новый способ уборки и не впряг в работу кур или вольный ветер.
– Да, я занимаюсь изобретательством, потому и времени не остается. Вот придумал узкую прорезь, благодаря которой галстук свободно скользит по жесткому воротничку.
– Ты же не носишь жестких воротничков.
– А вчера надел. И изобрел тогда же. А что до кур… Разведу их миллионы. Настрою по всему ранчо маленьких курятников, а на крышах приделаю специальные кольца, чтобы окунать их в бак с белилами. А яйца будут подаваться на конвейере. Сейчас сделаю чертеж!
– Изобрети для начала завтрак, – попросила Десси. – Интересно, какой формы получится жареное яйцо? И в какие цвета ты раскрасишь полоски жира и мяса в беконе?
– Будет тебе завтрак! – воскликнул Том, открывая дверцу плиты и яростно ворочая дрова кочергой, пока от жара не обгорели волоски на руках. Подбросив свежих дров, он снова принялся насвистывать странную мелодию.
– Ты похож на козлоногого фавна с флейтой, устроившегося на пригорке где-нибудь в Греции.
– А кто я, по-твоему? – шутливо воскликнул Том.
«Он так искренне радуется, – горестно подумала Десси. – Что же у меня на сердце не делается легче? Почему я никак не выберусь из серого мешка? Нет, непременно выкарабкаюсь! – мысленно крикнула она. – Если может Том, смогу и я».
– Том! – окликнула она брата.
– Да?
– Хочу яйцо пурпурного цвета.