Самое паршивое время для меня – вечер. Другой бы порадовался, что дневная жара спала, впереди ночь, когда можно выспаться и отдохнуть, а перед этим неспеша выпить чашку чая, полюбоваться на остывающее море, помечтать о приятном…
Да, море, закат, красота… Говорят, самые красивые закаты на Карибских островах. В принципе, повсюду они хороши, надо лишь ими проникнуться. Но здесь это особенно красиво. Раньше я бы с ума сошёл от радости, если бы знал, что попаду сюда, на этот райский кубинский островок Хувентуд, буду сидеть в полупустом ресторанчике в городке Нуэва-Херона и глядеть на засыпающее море, в котором тонет большая, как розовый пупырчатый апельсин, луна.
Сидеть, абсолютно расслабившись, и тихо радоваться тому, что, наконец, оказался в одиночестве и в то же время пуще смерти ненавидеть одиночество… В плетёном из толстых соломенных прутьев кресле не совсем удобно, потому что оно сухо поскрипывает, едва пошевелишься. Но это мелочи… На столе передо мной бутылка местного рома, а других крепких напитков в этом ресторанчике просто нет. И ещё – пол-литровая банка, в которой плавает рыбка. Её подарил мне днём незнакомый мальчишка на берегу, когда я гулял без цели и присел на камень, чтобы понаблюдать, как он рыбачит на причале, далеко выдающемся в море.
Рыбка… Я не знаю, что это за рыбка, но мне стало жалко её, когда мальчишка ловко подсёк удочкой и вытащил её из воды. Она бессильно скакала по гальке, и мальчишка, заметив мой взгляд, поднял её, сунул в стеклянную банку, валявшуюся у ног, набрал воды и протянул мне. От предложенной монетки он отказался, а только махнул рукой и снова забросил леску в море.
Так я оказался обладателем рыбки.
Хозяин ресторанчика, смуглый старик с седой щетиной на тёмном морщинистом лице уже несколько раз проходил мимо моего столика, демонстративно поглядывая на часы. Хоть я и не один в его заведении, но остальные посетители, вероятно, его знакомые, и отправить их по домам в этот поздний час он не постесняется. Я же тут первый раз, к тому же иностранец, правда, говорящий по-испански, так что со мной проблема. Обидеть меня ему не хочется – вдруг приду снова и вывалю кучу денег за бутылку дешёвого рома.
Он сразу почувствовал, что испанский мой не родной язык, но… какой же язык мой родной?
В Польше, куда я попал поначалу, я разговаривал на русском. У меня был российский паспорт, и хоть в Польше теперь к русским относятся настороженно, а иногда и враждебно, меня там хорошо понимали. Когда я в архивах перекапывал кучи документов и рассказывал о том, что ищу, люди согласно кивали головами и охотно помогали. Работать там было несложно, и очень скоро я разыскал всё, что хотел.
Потом я перебрался во Францию, чтобы продолжить поиски. Нужных документов в тамошних архивах почти не было, зато я сумел найти очевидцев. Разговаривать с ними было тяжело вовсе не потому, что мой французский хромал на обе ноги. Впервые я столкнулся не с документами, а с живыми участниками событий. Люди ничего не забыли, но даже спустя столько лет страшились своих воспоминаний. Боль, страдание и смерть – кому хочется ещё раз смаковать эти страшные воспоминания?
Виной всему, конечно, не мой слабый французский. Я мог бы говорить с этими людьми по-немецки, и они бы меня поняли, только это для них было бы уже запредельно.
А потом мне сообщили из центра, что нужно искать в Латинской Америке. Кто-то видел там человека, которого я разыскиваю уже столько времени, но где он точно, пока неизвестно. Пришлось срочно лететь.
Поначалу я пробовал возмутиться, мол, почти полгода не был дома, но начальство, как всегда, задало свой излюбленный вопрос:
– Хочешь вернуться за расчётом? Пожалуйста, хоть завтра.
И я улетел в Латинскую Америку. Тут-то и пригодился мой испанский язык, который я изучал в молодости неизвестно для чего, а сегодня вон как повернулось…
– Синьор, – наконец, не выдержал хозяин ресторанчика и виновато почесал седую щетину на щеке, – вашей рыбке пора спать. Посмотрите, она еле шевелит плавниками…
Я допил ром из стакана, закинул на плечо свою сумку, взял банку с рыбкой и вышел на светлый пятачок у входа в ресторан. Идти было некуда. Я не собирался задерживаться здесь надолго, но… так сложилось.
– Пойдём, рыбка, где-нибудь посидим до рассвета, – сказал я рыбке, – а утром посмотрим…
Я вышёл на набережную, спустился на пустынный в это позднее время пляж и сел в кем-то оставленный пластиковый шезлонг. Банку с рыбкой поставил на песок и закурил очередную сигарету. Перед глазами было только тёмное бесконечное море с неясными переливающимися огоньками на горизонте. Где-то чуть поодаль шевелились и сияли причалы местного порта, но разглядывать их не хотелось.
Когда я приехал в Аргентину, то в нашем посольстве сообщили, что разыскиваемый мной человек жил в старой немецкой колонии в одном из отдалённых южных посёлков. Но там он сегодня в действительности или нет, никто точно не знал, и я это должен проверить.
Что оставалось делать – я поехал. По дороге мной стали овладевать довольно странные мысли. Я и не подозревал, что способен на такие пространные размышления. Просто раньше на это времени не хватало.
Странная у меня работа. Эдакий чистильщик общества от падали. Я и мои товарищи отслеживаем и уничтожаем бывших нацистских преступников, которым удалось уйти от возмездия после второй мировой войны. Все помнят, как был пойман, переправлен в Израиль и казнён Адольф Эйхман. Кто-то, конечно, скажет, что после окончания войны прошло шестьдесят лет, и какой может быть вред сегодня от этих почти столетних немощных старцев? Они сами себя наказали, все эти годы скрываясь под вымышленными именами в самых разных уголках света. Сегодня есть более серьёзные угрозы миру на земле. Это так и не совсем так. Любой преступник должен получить то, что заслужил, сколько бы лет ни прошло. В назидание тем, кто только собирается пойти по их пути.
К сожалению, память людская коротка. Нет народа на земле, который не пострадал бы в той проклятой войне. Хоть мы и не забываем имён убийц и преступников, желание покарать их постепенно ослабевает. Годы берут своё. Поколение уходит, а следующему уже не хочется ворошить старые угли. Тем не менее, беспрерывным поиском и уничтожением военных преступников, насколько я знаю, занимается лишь Израиль. И это правильно и необходимо. Жестоко? Да, но выбора нет. Лишь поставив точку вместо многоточия, можно сказать, что зло отмщено, и наши погибшие могут спать спокойно.
На моём счету несколько найденных военных преступников. Южная Америка, Африка, острова Микронезии, Канада – вот география моих поездок. Но вряд ли я могу рассказать что-то достопримечательное об этих местах. Столько сил и нервов стоил каждый поиск, что не оставалось и минуты свободной любоваться тамошними красотами. Мне необходимо быть терминатором, преследующим жертву и лишённым каких бы то ни было эмоций. Чувственность в нашем деле – признак непрофессионализма.
Я и Аргентину не помню, куда прилетел разыскивать своего последнего клиента. Так я называю про себя этих престарелых прячущихся нацистов. Больше запоминаются почему-то автобусы, поезда и самолёты, на которых постоянно передвигаешься.
У этих стариков, почти все соратники которых уже ушли в мир иной, поразительное чувство самосохранения. Они словно догадываются, что скоро за ними явятся вершители возмездия, и избежать встречи невозможно. Опасность заставляет их нервничать, срываться с насиженных мест, менять страны и континенты, жить под чужими именами, изменять внешность.
В небольшой посёлок в предгорьях Анд на юге Аргентины, где располагалась старая немецкая колония, я попал впервые. Невероятно сложно оказалось разговорить местных жителей, потомков первых переселенцев, которых удивило, что кто-то разыскивает невзрачного старика, появившегося здесь сразу после войны, но так никому и не рассказавшего о своём прошлом. Старик безвылазно жил в купленном домике, один, без семьи, почти ни с кем не общаясь. А потом неожиданно сорвался с места, бросил всё, что у него было, и укатил в неизвестном направлении. Наверняка местные жители чувствовали, что не таким простым был этот человек когда-то, но вряд ли могли предположить, что он был не последним человеком в лагере смерти Треблинка. Тем более, в деньгах он не нуждался, что было здесь большой редкостью, и даже мог позволить себе платить одной из местных женщин, чтобы та пару раз в неделю готовила ему пищу и убирала дом.
Она-то и сказала мне, что старик, кажется, собирался в Венесуэлу, где у него есть какие-то знакомые. Ага, отметил я про себя, маршрут теперь будет пролегать на север, где искать проще, потому что там есть люди, которые могут мне помочь. Сколько ещё придётся колесить, пока я увижу его собственными глазами?
Но и в Венесуэле старика не оказалось. Первый раз мне попался такой непоседа. У этого столетнего кузнечика ещё хватает сил скакать из страны в страну…
В самолёте из Буэнос-Айреса в Каракас я вытащил планшет с информацией по старику, и принялся разглядывать два снимка, которые удалось нарыть в архивах. На первом он был совсем юным на каком-то довоенном празднике, в коротких клетчатых штанах на лямках и тирольской шляпе с пером. Парнишка широко улыбался и щурился от солнца, прикрывая глаза рукой. Выглядел он таким добродушным и простецким парнем, что трудно представить: пройдёт десяток лет и из этого будущего бюргера вырастет мрачный и подозрительный тип в эсэсовской форме с тяжёлым взглядом и плотно сжатыми тонкими губами, каким он выглядел на второй фотографии, извлечённой из личного дела. А какой он сейчас?
В Каракасе я пробыл всего два дня. Мне сообщили, что он улетел на Кубу, и где там скрывается, искать предстояло одному мне. В стране победившего социализма помощников разыскивать бывших военных преступников, как ни странно, что-то не находилось.
Мне повезло, я его всё-таки нашёл. Есть у нас кое-какие секреты поиска людей, раскрывать которые не стоит. И оказался мой подопечный даже не на материковой Кубе, а на одном из кубинских островов – Хувентуде. Я раньше и не подозревал о таком, а вот теперь пришлось включить в географию своих поездок. Хувентуд – по-испански «молодёжь». Случайно ли он выбрал остров с таким названием?
Мой подопечный оказался высоким худощавым стариком, совсем не похожим на немца, потому что за долгие годы в Латинской Америке его лицо приобрёло постоянный бронзовый загар на местном солнце, лишь бледные голубые глаза за толстыми стёклами очков выдавали европейское происхождение. Но я уже заметил, что столько кровей намешано в местной публике, что это почти не бросается в глаза. Главное – характер. Взрывной, добродушный, даже безалаберный – такими мы традиционно представляем латиноамериканцев. Наверняка они не всегда такие, но так уж сложилось…
Я знал его новое испанское имя, под которым он жил в Аргентине, и, улетая столь поспешно, вряд ли успел его сменить, оказавшись в Венесуэле, а потом на Кубе. Поэтому мне не составило труда выяснить у начальника полиции в аэропорту Гаваны, куда он проследовал уже в стране. Двадцать долларов удобно улеглись в карман его светлого френча, зато я стал обладателем точного адреса, выданного полицейским компьютером.
На Хувентуд я прибыл на прогулочном пароходике с туристами, приехавшими отдыхать на этот небольшой кубинский остров. Места здесь чудесные, поэтому я невольно залюбовался спокойной морской гладью, солнцем на нереально синем небосводе, зелёным пологим берегом позади и далёкой, тонущей в голубой дымке полоской землю впереди.
Городок Нуэва-Херона, главный на острове, маленький и провинциальный, с рядами магазинчиков на центральной улице и рыбными рядами у порта. Ничего достопримечательного, обычная кубинская провинция с долгой послеобеденной скукой, которую здесь называют сиестой, и ежедневное вечернее веселье в кабачках и ресторанчиках в ожидании жаркой тропической ночи.
Без труда разыскав улицу и дом, в котором поселился мой подопечный, я узнал от разговорчивой хозяйки дома, что тот в это время наверняка сидит в небольшом ресторанчике в двух кварталах отсюда.
Весь мой багаж состоял из сумки с документами и планшета, поэтому я решил нигде не останавливаться, а сделать своё дело и сразу отправиться на вечернем пароходике назад в Гавану. Вряд ли стоило здесь задерживаться надолго.
В ресторанчике, на который мне указала хозяйка дома, в этот полуденный час было немноголюдно. Под тростниковым навесом за одним из столиков расположилась семья с кучей ребятишек, потом какие-то рабочие в измазанных рубашках, лениво потягивающие пиво на солнцепёке, а в глубине у стойки сидел тощий старик – именно тот, кто мне нужен, – с толстой растрёпанной газетой в руках и большими роговыми очками на носу. Старик отпивал кофе из маленькой чашечки и изредка косился на экран телевизора, подвешенного у потолка.
Я присел за соседний столик и стал его рассматривать. Никакого определённого плана у меня не было. Просто этот человек ускользал от меня столько раз, словно предчувствуя погоню, что я уже не рассчитывал на такую скорую встречу. Вряд ли он сразу сообразит, кто я и для чего сюда пришёл.
Но я ошибся. Старик вздрогнул и в упор посмотрел на меня. Минуту разглядывал, потом медленно встал и подошёл к моему столику.
– Я правильно понял, – глухо проговорил он, – что вы пришли именно за мной?
– Как вы догадались? – только и спросил я. Ничего другого мне на ум пока не приходило.
– Всё шло к этому. – Он присел на стул напротив и отвернулся. – Значит, судьба…
Как-то неправильно всё складывалось. Казалось бы, естественная реакция его должна быть совсем другой: поднять шум, вызвать полицию, побежать туда, где многолюдно, – а он покорно подошёл, сел рядом и ждёт, что я буду делать.
– Надоело. Всё надоело, – проговорил он медленно. – Бегать от своей тени, каждую ночь прислушиваться к звукам за стеной, оглядываться на прохожих. Не о такой смерти я мечтал, да, видно, не заслужил её… Делайте что вы собирались, не тяните время.
– А тогда, в Треблинке, – вдруг спросил я, – вы никогда не задумывались о том, что вас ждёт? – И тут же подумал про себя: – «О чём я?! Зачем мне это – с кем я разговариваю?!»
Старик посмотрел на меня долгим безразличным взглядом, но ничего не ответил, только отвернулся и потёр виски сморщенными, почти коричневыми ладонями.
– Пойдёмте отсюда, – вдруг попросил он. – Не хочу при людях… Да не бойтесь, я уже не сбегу. Отбегался…
Мы вышли из-под навеса на улицу, и пошли в сторону от порта. Время было послеобеденное, и солнце припекало вовсю. Старик шёл посередине улицы, редкие машины объезжали его, а он, погружённый в какие-то свои мысли, казалось, ничего не замечал. Я шёл сзади, глядел ему в спину и впервые в жизни не знал, как поступить. Моя воинственность и злоба, которые я копил всё это время поисков и перелётов, куда-то испарились. Правда, раньше мне не приходилось общаться с объектами поисков, и стоило им появиться в пределах досягаемости, тут же приводил приговор в исполнение и сразу исчезал, а сегодня…
Тем временем старик свернул в какой-то переулок с грязными неухоженными домами. Босоногие чумазые ребятишки гоняли по улице сдутый резиновый мяч, а местные старики на приступках провожали нас долгими любопытными взглядами, но ничего не спрашивали. Нечасто здесь появляются чужие.
Потом мы свернули ещё куда-то, и, наконец, старик остановился:
– Дайте отдышаться. Не привык я так много ходить.
– Куда вы идёте? – спросил я.
– Не знаю. Просто иду. Вам ведь нужно… подальше от людей, да? Вот я и помогаю.
– Помогаете? Зачем? – Я совершенно не понимал, что ему нужно.
– Делайте, что собирались сделать. Здесь никто не услышит… А я устал, дальше не пойду.
Он прислонился к стене, с которой посыпалась извёстка, и посмотрел на меня:
– Вы из Израиля? Долго меня разыскивали? – Он это проговорил по-польски, и я удивился его чистому произношению. – Ещё в Треблинке я понял, что этот кошмар добром не закончится. Все мы искренне верили фюреру и надеялись, что он знает, куда нас ведёт. А вышло иначе. Его уже нет, а я остался и никогда, ни на минуту не забывал, что кто-то рано или поздно придёт за мной и поставит точку. И тогда мне станет легче…
– Почему же вы всё время убегали?
– Боялся. И ещё где-то в душе надеялся, что всё вернётся. – Старик беспомощно развёл руками. – А сейчас вижу, что ошибался. Принесённые нами жертвы во имя идеи оказались напрасными… Даже если бы никто за мной не пришёл, ничего не изменилось бы. Я и так уже давно не существую… Хорошо, что всё скоро закончится. Давайте, не тяните время…
Я полез за пистолетом на дно сумки, и старик безразличным взглядом следил за моей рукой. Губы его что-то беззвучно шептали, а потом он и вовсе сполз по стене на корточки.
– Ну, что ждёте?! – Он уже не говорил, а хрипел.
А я медлил, словно мне ещё что-то нужно было от него.
– Скажите, вы вины не испытываете? – Я пытался завести себя этим глупым вопросом, чтобы легче было стрелять. – Как ты, старик, жил все эти годы? Как ты мог вообще жить?!
– Не-на-ви-жу всех вас… – скорее прочёл я по его губам, чем услышал.
Я смотрел на него и всё пытался навести ускользающую мушку пистолета на лоб, но рука предательски дрожала. А потом какая-то мутная тоскливая волна нахлынула на меня, и я отвернулся. Меня стошнило, хоть в это утро я почти ничего не ел…
Я долго бродил по городу, всё время пытаясь разобраться, почему так и не смог выстрелить. До самого вечера я не находил себе места. Стоило мне присесть где-то, как какая-то сила подхватывала меня и заставляла идти дальше. Лишь на причале, где мальчишки ловили рыбу, мне стало легче. Получив от незнакомого мальчишки в подарок рыбку, я, наконец, перевёл дыхание. Банка приятно холодила ладони, и я вернулся в город, зашёл в первый попавшийся ресторанчик и попросил бутылку рома…
На столе передо мной блокнот, в который я записал эту неожиданно посетившую меня мысль, и хоть в ней ничего особенного не было, но не написать её я почему-то не мог:
«Самое паршивое время для меня – вечер. Другой бы порадовался, что дневная жара спала, впереди ночь, когда можно выспаться и отдохнуть, а перед этим неспеша выпить чашку чая, полюбоваться на остывающее море, помечтать о чём-то приятном…»
А потом я сидел на ночном берегу в пластиковом шезлонге, и на песке передо мной стояла банка с рыбкой. На душе было неожиданно спокойно и светло, как не было уже давно.
Я отпущу тебя, рыбка, в море, ведь невозможно всё время жить в этой тесной банке, глядеть сквозь стеклянные стенки на жизнь, которая проходит вокруг тебя, но без тебя. Это самое страшное и невыносимое… для рыбки. А для человека?
Волна сладко поглаживает мои ступни. Я захожу подальше в воду и опускаю банку в чёрную невидимую волну. Уплывёт ли рыбка? Наверняка уплывёт, ведь для неё более естественно жить среди волн, среди других рыб. Там нелегко и опасно, но это настоящая жизнь.
А человек… Куда нам уплыть из своей банки?