Между Опеликой, штат Алабама, и Саванной нет прямой дороги. Мне приходится съехать с федерального шоссе, и я начинаю кружить по центральной части штата Джорджия, пробираясь по двухрядным местным трассам, которые в утренние часы становятся более загруженными. Я уже бывал здесь раньше. За последние десять лет я исколесил почти все дороги на территории так называемого Пояса Смерти – от Северной Каролины до Техаса. Однажды едва не взялся за дело в Калифорнии, но его забраковала Вики. Я не люблю аэропорты, и к тому же фонд «Блюститель» не смог бы профинансировать мои перелеты туда-сюда. В общем, я много времени провожу за рулем, выпивая в дороге большое количество черного кофе и слушая аудиокниги. При этом периоды долгих размышлений у меня нередко чередуются с приступами лихорадочных созвонов по сотовому телефону.
Добравшись до какого-то небольшого городка, я проезжаю мимо суда округа и вижу троих молодых юристов. Одетые в свои лучшие костюмы, они входят в здание, явно собираясь принять участие в очередном процессе или обсуждении каких-нибудь важных вопросов. Не так уж много лет назад одним из них мог бы быть я.
Мне было тридцать лет, когда я впервые прекратил заниматься юриспруденцией, и тому была серьезная причина.
То памятное утро началось с ужасной новости о том, что были обнаружены трупы двух белых шестнадцатилетних молодых людей, юноши и девушки. Кто-то перерезал им горло. Кроме того, оба подверглись жестокому сексуальному надругательству. Очевидно, они сидели в машине, припаркованной где-то в уединенном месте, и на них внезапно напала группа чернокожих подростков, которые, помимо прочего, угнали их автомобиль. Несколько часов спустя машину нашли. Кто-то из участников чернокожих молодежных группировок проговорился, были произведены аресты. О деталях дела широко сообщалось в прессе.
Именно так подавались утренние новости в Мемфисе. У давно уже уставшей от подобной информации публики подобные сообщения об очередном насильственном преступлении всякий раз вызывали вполне естественный вопрос: «Сколько мы будем все это терпеть?» Впрочем, даже для Мемфиса новость о жестоком убийстве двух белых молодых людей была шокирующей.
Нам с Брук она стала известна рано утром, когда мы еще лежали в постели, как обычно, держа в руках первые за день чашки с кофе. После одного репортажа я пробормотал:
– Это может быть ужасно.
– Это точно ужасно, – поправила меня Брук.
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– Тебе придется защищать одного из подозреваемых?
– Начинай молиться прямо сейчас, – сказал я.
К тому моменту, когда шагнул в душ, я уже чувствовал себя больным и лихорадочно искал возможности избежать поездки в офис. Не чувствуя никакого аппетита, я отказался от завтрака. Когда выходил на улицу, зазвонил мобильный телефон. Это был мой непосредственный руководитель, он потребовал, чтобы я поторопился. Я поцеловал на прощание Брук и попросил:
– Пожелай мне удачи. Будет длинный день.
Офис общественных защитников находился в деловой части города и был частью комплекса сооружений, который называли Дворцом уголовной юстиции. Когда в восемь часов утра я вошел в нужное мне здание, внутри оно напоминало морг. Все сидели по своим кабинетам и, даже находясь там, старались избегать зрительного контакта с кем бы то ни было. Через несколько минут после моего приезда начальник вызвал всех своих сотрудников в конференц-зал. Нас, сотрудников отдела особо тяжких преступлений, было шестеро, и каждый имел множество клиентов. В тридцать лет я был самым молодым из шестерки и, оглядевшись, понял, что новое дело свалят на меня.
– Так, похоже, подозреваемых пятеро, и все они уже помещены в камеры, – произнес наш босс. – Их возраст – от пятнадцати до семнадцати лет. Двое готовы говорить. Белые ребята сидели на заднем сиденье машины, когда на них напали, захватив их врасплох. Четверо из пяти подозреваемых – кандидаты в члены местной банды. Ее участники называют себя «Вороны». Чтобы стать полноправным «Вороном», кандидат должен изнасиловать белую девушку, причем блондинку. Крисси Спанглер как раз была блондинкой. Руководил группой чернокожих некто Ламар Робинсон. Белого паренька, Уилла Фостера, нападавшие привязали к дереву и заставили смотреть, как они по очереди насилуют его подружку. Он постоянно кричал, его не могли заставить замолчать. В общем, в конце концов нападавшие надругались и над ним тоже и перерезали ему горло. Фотографии с места происшествия вот-вот поступят из полиции Мемфиса.
Мы, все шестеро сотрудников, слушали молча, в ужасе от рассказа босса. Я посмотрел на окно, запертое на шпингалет. Мелькнула мысль, что лучшим выходом в такой ситуации было бы прыгнуть в него головой вперед и, разбив стекло, выброситься на автомобильную стоянку. Наш начальник тем временем продолжил:
– Нападавшие угнали машину Уилла. На Третьей Южной улице эти умники проехали на красный. Полицейские остановили автомобиль, в котором на тот момент находилось три человека, заметили кровь и арестовали всех троих. Двое начали говорить и рассказали подробности произошедшего. Они свалили все на остальных, но их показания свидетельствуют о том, что в нападении участвовали пятеро. Сегодня утром будут проведены вскрытия. Излишне говорить, что мы в этом деле завязнем по самые уши. Приметы двоих остальных подозреваемых разосланы всем, кому только можно; отдан приказ об их немедленном задержании там, где они появятся. В общем, это будет громкое дело. Везде полно репортеров, в прессу постоянно просачиваются все новые детали.
Я бочком придвинулся поближе к окну. И тут босс произнес:
– Пост, тебе достается пятнадцатилетний тип по имени Терренс Латтимор. Насколько нам известно, он пока ничего не сказал.
Когда все задания были распределены между сотрудниками, руководитель подытожил:
– Отправляйтесь прямо сейчас в тюрьму и встретьтесь со своими новыми клиентами. Предупредите полицейских, что они не должны допрашивать их без вашего присутствия. Речь идет о членах местной банды, так что, скорее всего, они сотрудничать не будут – во всяком случае, не на этой стадии.
Затем наш босс сделал паузу, посмотрел на каждого из нас, несчастных, и вздохнул:
– Мне жаль.
Час спустя, когда я входил на территорию городской тюрьмы, какая-то женщина, вероятно, репортер, выкрикнула, обращаясь ко мне:
– Вы представляете одного из этих убийц?
Продолжая шагать в прежнем направлении, я сделал вид, будто не услышал ее вопроса.
Когда я вошел в небольшое конвойное помещение, запястья и щиколотки Терренса Латтимора сковывали кандалы, и вдобавок он был пристегнут цепью к металлическому стулу. Мы остались с ним с глазу на глаз; я объяснил, что мне поручено защищать его интересы, и сообщил, что должен задать кое-какие вопросы – самые общие, просто для того, чтобы начать работу. Латтимор молча ухмыльнулся и кинул на меня свирепый взгляд. Возможно, ему было всего пятнадцать лет, но внешне он казался крутым, тертым парнем, успевшим уже многое повидать. Было очевидно: то, что в его жизни в качестве постоянных элементов присутствовали банды, наркотики и насилие, не прошло для него даром. Латтимор ненавидел меня и всех людей с белой кожей. Заявил, что адреса у него нет, и предупредил меня, чтобы я держался подальше от членов его семьи. Его, если можно так выразиться, послужной список состоял из двух исключений из школы и четырех обвинений в суде по делам несовершеннолетних, причем все они были связаны с применением насилия.
К полудню я готов был сдаться, плюнуть на все и отправиться искать другую работу. Если три года назад я согласился занять должность в Бюро государственных защитников, то только потому, что не сумел устроиться в частную юридическую фирму. И теперь, после трех лет тяжкого труда в недрах системы уголовного правосудия, я все чаще задавался вопросом, почему мне пришло в голову выбрать для обучения именно юридический факультет. Никак не удавалось вспомнить, что именно подвигло меня на это. Из-за моей работы мне приходилось ежедневно общаться с людьми, к которым вне зала суда я бы и близко не подошел.
О том, чтобы отправиться на ланч, не могло быть и речи – вряд ли у кого-либо из наших сотрудников после случившегося полез бы кусок в горло. Тем пятерым из нас, кого отрядили для работы по делу об убийстве двух подростков, пришлось еще раз встретиться с боссом, посмотреть фотографии с места преступления и ознакомиться с протоколами вскрытия. В общем, если бы я рискнул проглотить хотя бы что-нибудь, содержимое моего желудка сразу оказалось бы на полу.
Я часто спрашивал себя: «Что же, черт возьми, я делаю со своей жизнью?» Будучи адвокатом по уголовным делам, я уже устал слышать один и тот же вопрос: «Как же вы можете защищать человека, если знаете, что он виновен?» Я всегда давал на него стандартный ответ выпускника юридического факультета: «Видите ли, каждый гражданин имеет право на квалифицированную юридическую защиту. Так записано в конституции».
Но с каждым разом подобный ответ мне самому казался все менее и менее убедительным. Я перестал верить в эти слова. Правда заключается в том, что бывают настолько ужасные и жестокие преступления, что, с точки зрения нормального человека, убийца должен быть либо казнен (если этот нормальный человек является сторонником смертной казни), либо помещен в тюрьму пожизненно (если тот, кто высказывает свое мнение, не приемлет смертную казнь в качестве наказания). После совещаний у начальства я уже перестал отчетливо понимать, какие позиции в данном вопросе занимаю сам.
Я отправился в свой кабинет, представлявший собой крохотную каморку, но имевший то преимущество, что в нем была дверь, запиравшаяся на ключ. Из окна взглянул на тротуар внизу и погрузился в мечты, представив, будто покидаю окружающую меня действительность и оказываюсь на экзотическом пляже, где жизнь прекрасна и единственная проблема, которая может возникнуть передо мной, – это как бы раздобыть еще порцию прохладительного напитка. Странно, но Брук в этих моих мечтах не присутствовала. Резкий звонок телефона, стоявшего на столе, заставил меня очнуться.
Похоже, я не просто пребывал в грезах, а галлюцинировал. Почему-то все вокруг замедлилось, словно фильм, прокручиваемый на малой скорости. Я вдруг почувствовал, что мне трудно заставить себя произнести в трубку простое «алло». Звонила женщина, представившаяся репортером. Она хотела задать несколько вопросов по поводу убийства двоих подростков и интересовалась, могу ли я побеседовать с ней на эту тему. Я молча повесил трубку. Прошел час, но за это время, помнится, я не сделал ровным счетом ничего. Чувствовал себя больным и будто оцепенел. Единственным моим желанием было бежать куда-нибудь из здания. В какой-то момент я все же вспомнил, что нужно позвонить Брук и сообщить ей ужасную новость о том, что мне выпало защищать одного из нападавших.
Первое заседание суда должно было состояться в 2 часа дня. Это мероприятие было перенесено из небольшого зала в более просторный, но и он не мог вместить всех желающих поприсутствовать и узнать последние новости о случившемся. Из-за высокого уровня преступности в Мемфисе всегда было много полицейских, и в тот день большинство из них, как мне показалось, находились в здании. Они блокировали все входы и выходы и тщательно обыскивали репортеров и зевак. В зале, отведенном для заседания, полицейские выстроились в две шеренги вдоль центрального прохода и трех стен, обрамлявших подиум.
Двоюродный брат Уилла Фостера работал в мемфисской пожарной команде. Он прибыл с группой коллег, и казалось, что все они готовы в любой момент сорваться и применить насилие. С одной стороны зала, на максимальном удалении от родственников убитых подростков появилось и некоторое количество чернокожих. Повсюду было полно репортеров, но без камер. Немало собралось и юристов, не имевших к делу никакого отношения, – из чистого любопытства.
Через служебный вход я пробрался в зал заседаний жюри присяжных и, приоткрыв дверь в зал суда, окинул взглядом собравшуюся там толпу. В помещении было буквально яблоку негде упасть. Напряжение достигло такой степени, что казалось физически ощутимым.
Сев на свою скамью, судья призвал собравшихся соблюдать тишину и порядок. В зал ввели пятерых подозреваемых, одетых в одинаковые оранжевые комбинезоны и скованных одной цепью. Публика смотрела на них во все глаза. Приглашенные художники принялись набрасывать портреты возможных преступников. Полицейские сформировали дополнительную шеренгу, отделяющую пятерых чернокожих молодых людей от толпы. Адвокаты стояли рядом с подозреваемыми и, опустив головы, разглядывали собственные ботинки.
– Снимите с них кандалы, черт возьми! Снимите кандалы! – раздался чей-то сильный, звучный голос из дальнего от подиума конца зала.
Полицейские засуетились, пытаясь найти того, кто издал эти возгласы, и заставить его замолчать. Пронзительно завопила какая-то женщина, вся в слезах.
Четверо адвокатов поменяли позицию, встав позади своих подзащитных. Я присоединился к ним и расположился за спиной Терренса Латтимора, а затем взглянул на людей, сидевших в зале в первых двух рядах. Они явно были родственниками или друзьями жертв преступления и смотрели на меня с ненавистью.
Итак, меня ненавидел и мой клиент, и близкие убитых. Так какого черта, спрашивается, я здесь делаю?
Судья ударил молоточком по столу и произнес:
– Я намерен обеспечить порядок в этом зале. Это первое судебное заседание по данному делу, целью которого является установить личности подозреваемых и удостовериться, что интересы каждого из них представляет адвокат. Итак, кто здесь мистер Ламар Робинсон?
Один из подозреваемых поднял голову и невнятно пробормотал что-то.
– Сколько вам лет, мистер Робинсон?
– Семнадцать.
– Представлять ваши интересы назначили мисс Джули Шоуолтер из Бюро государственных защитников. Вы с ней уже знакомы?
Джули, моя коллега, сделала шажок вперед и остановилась между Робинсоном и другим подозреваемым. Поскольку все пятеро были скованы вместе, подойти вплотную к своим подзащитным никто из адвокатов просто не имел возможности. Обычно кандалы и цепи в суде снимали, и то, что на сей раз этого не сделали, свидетельствовало о том, как настроен судья.
Робинсон взглянул на Джули, повернув голову вправо, и пожал плечами.
– Вы хотите, чтобы она представляла ваши интересы, мистер Робинсон?
– А можно сделать так, чтобы меня защищал чернокожий адвокат?
– Вы имеете право нанять любого адвоката, который вас устроит. У вас есть деньги, чтобы оплатить услуги частного защитника?
– Возможно.
– Ладно, тогда обсудим данный вопрос позднее. Следующий – мистер Терренс Латтимор.
Мой подзащитный одарил судью таким взглядом, словно с удовольствием перерезал бы горло и ему.
– Сколько вам лет, мистер Латтимор?
– Пятнадцать.
– У вас есть деньги на частного адвоката?
Тот покачал головой.
– Вы хотите, чтобы ваши интересы представлял мистер Каллен Пост из Бюро государственных защитников?
Латтимор пожал плечами с таким видом, будто хотел дать понять, что ему безразлично.
Взглянув на меня, судья поинтересовался:
– Мистер Пост, вы уже познакомились со своим клиентом?
Мистер Пост ничего не ответил. То есть рот-то я открыл, однако не издал ни звука. Вместо этого я шагнул назад и уставился на судью, который вперил в меня непонимающий взгляд.
– Мистер Пост! – окликнул он меня.
В зале суда царила полная тишина, но мне в уши и прямо в мозг почему-то ввинчивался резкий, пронзительный звон. Колени мои словно утратили жесткость, дыхание давалось с трудом. Я сделал еще шаг назад, затем повернулся и стал продираться сквозь стоявших стеной полицейских. Пробившись к барьеру, я открыл калитку, запиравшуюся где-то на уровне коленей, и направился в сторону центрального прохода. При этом я задевал сотрудников полиции, но ни один из них не попытался остановить меня. Его честь сказал мне вслед что-то вроде: «Мистер Пост, куда вы?» Но мистер Пост и сам этого не знал.
Пройдя через главную дверь, я вышел из зала суда и отправился в туалет. Там я заперся в кабинке, и на меня накатил сильнейший приступ рвоты. Какое-то время меня прямо-таки выворачивало наизнанку – даже уже после того, как внутри ничего не осталось. Затем я выбрался из кабинки, подошел к раковине и несколько раз плеснул себе в лицо водой. Потом я вроде оказался на эскалаторе, но не могу утверждать это с уверенностью, поскольку полностью утратил не только слух, но также чувство времени и пространственную ориентацию. Я совершенно не помню, как покинул здание.
Придя в себя, я обнаружил, что сижу за рулем своей машины и еду на восток, в сторону окраины города, по Поплар-авеню. Нисколько того не желая, я проскочил на красный сигнал светофора и едва избежал серьезной аварии. Позади меня раздались сердитые гудки автомобильных клаксонов. Вскоре я осознал, что оставил свой чемоданчик с бумагами в зале суда, и эта мысль вызвала у меня улыбку. Я решил, что никогда больше там не появлюсь.
Родители моей матери жили на небольшой ферме в десяти милях от моего родного города, Дайерсберга, штат Теннесси. В тот день я в конце концов приехал туда. Я совершенно потерял счет времени и не мог припомнить, когда и почему принял решение отправиться в родные места. Впоследствии мои дед и бабка сказали, что, увидев меня, были крайне удивлены, но вскоре поняли, что мне нужна помощь. Они принялись расспрашивать меня о том, что произошло, однако я упорно молчал, устремив на родственников бессмысленный, остановившийся взгляд. Они уложили меня в постель и позвонили Брук.
Позднее, уже ночью, врачи погрузили меня в машину «Скорой помощи». Брук села рядом со мной. Проделав трехчасовой путь, мы приехали в психиатрическую клинику неподалеку от Нэшвилла. В мемфисских заведениях для душевнобольных свободных коек не оказалось, да я и не хотел возвращаться в Мемфис. В последующие дни меня принялись лечить специальными препаратами и долгими беседами с психотерапевтами, которые осторожно пытались выяснить причины моего срыва. Через месяц страховая компания уведомила нас с Брук, что прекращает финансирование моего пребывания в психиатрической клинике, и я с готовностью выписался оттуда.
В нашу с Брук квартиру в Мемфисе я возвращаться отказался и остался жить у родителей матери. Именно в тот период мы с Брук приняли решение развестись. По окончании примерно половины трехлетнего срока, в течение которого мы состояли в браке, мы оба поняли, что не сможем находиться вместе всю жизнь и что, если мы предпримем такую попытку, это лишь сделает нас обоих несчастными. Правда, мы прежде не говорили об этом и, вообще, редко ругались и ссорились. Но как-то так получилось, что в тяжелые дни моей жизни на ферме мы откровенно все друг другу объяснили. Мы все еще любили друг друга, однако наши пути уже расходились в разные стороны. Поначалу мы решили год пожить раздельно, чтобы окончательно понять, что к чему, но даже этот срок оказался для нас слишком длинным. Я никогда не винил Брук за то, что она оставила меня из-за моих нервных срывов. Мне хотелось прервать наши отношения, и того же самого желала она. В общем, мы с болью в сердце разошлись, дав зарок, что останемся друзьями – или, по крайней мере, попробуем это сделать. Однако и это у нас не получилось.
В то самое время, когда Брук покидала мою жизнь через одну дверь, Бог постучался в другую. Он явился мне в лице святого отца Бенни Дрейка, священника методистской церкви, находившейся в Дайерсберге. Это был приятный мужчина лет сорока, хитроватый и острый на язык. В его одежде черный пасторский сюртук со стоячим воротничком чаще всего сочетался с линялыми джинсами. Бенни Дрейк быстро стал одним из наиболее ярких персонажей в моем окружении и во многом способствовал моему выздоровлению. Его поначалу еженедельные визиты вскоре стали почти ежедневными, и всякий раз я с нетерпением ждал очередной беседы с ним на главном крыльце. Я сразу же проникся к нему доверием и признался, что не желаю возвращаться к занятиям юриспруденцией. Мне было всего тридцать лет, и я мечтал построить свою карьеру каким-то иным способом – и при этом помогать людям. Мне не хотелось провести остаток жизни, работая в юридической фирме, возбуждая судебные дела или защищая тех, кто совершил преступление, и постоянно испытывая при этом сильнейшее морально-психологическое давление. Чем теснее я сближался с Бенни, тем больше мне хотелось быть похожим на него. Он тоже разглядел во мне что-то и предложил, по крайней мере, поразмыслить о том, чтобы стать священником. Мы часто подолгу вместе молились, а после этого вели еще более долгие беседы, и я постепенно начал ощущать в своей душе божественное призвание.
Через восемь месяцев после моего последнего появления в зале суда я переехал в Александрию, штат Виргиния, и поступил в семинарию, где с усердием проучился следующие три года. При этом, чтобы добыть средства себе на хлеб, подрабатывал по двадцать часов в неделю в качестве ассистента в крупной юридической фирме со штаб-квартирой в федеральном округе Колумбия. Эта работа была мне ненавистна, поскольку, занимаясь ею, я по меньшей мере раз в неделю получал напоминание о том, почему решил оставить профессию юриста. Но мне удавалось скрывать свое презрение к тому, чем приходилось заниматься.
Я был посвящен в сан в возрасте тридцати пяти лет и стал помощником священника в методистской церкви Мира во Христе на Дрэйтон-стрит в исторической части города Саванна. Местным пастором был замечательный человек Лютер Ходжес, на протяжении уже многих лет исполнявший обязанности в том числе и тюремного священника. Его дядя умер за решеткой, и поэтому он был полон решимости помогать тем, о ком общество забыло. Через три месяца после переезда в Саванну я познакомился с мистером Франсуа Татумом, которого на самом деле можно было назвать забытой душой.
Освобождение Фрэнки из тюрьмы через два года стало большим достижением моей жизни и дало мне самые яркие положительные эмоции, которые приходилось испытывать в тот период. Я нашел свое призвание. Благодаря вмешательству Всевышнего я встретил Вики Гурли, женщину, выполнявшую свою особую миссию.