В комнате отдыха для посетителей реанимационного отделения стоят два дивана, но ни один из них не годится для того, чтобы на нем спал взрослый человек. На первом, в противоположном от меня углу помещения, устроилась женщина, чей сын-подросток попал в аварию на мотоцикле и получил тяжелые травмы. Я уже дважды молился за него вместе с ней. На другом диване расположился я. Борясь с жесткой подушкой, я урывками дремлю до трех часов ночи, а затем мне неожиданно приходит в голову то, что, казалось бы, должно было стать для меня очевидным гораздо раньше, с самого начала. Приняв сидячее положение, я обвожу взглядом тускло освещенное помещение и вслух говорю сам себе:
– Надо же быть таким болваном. Почему ты только сейчас об этом подумал?
Если считать, что нападение на Куинси Миллера было заказано кем-то, кто пребывает за пределами тюрьмы, то разве сейчас мой подзащитный не находится в еще большей опасности, чем на ее территории? Кто угодно может войти в больницу, подняться в лифте на второй этаж, прошмыгнуть мимо вечно занятых медсестер отделения реанимации, в крайнем случае «угостив» их какой-нибудь более или менее правдоподобной историей, и получить немедленный доступ в палату Куинси.
Немного успокоившись, я прихожу к выводу, что, пожалуй, у меня приступ паранойи. Убийц поблизости, скорее всего, нет, потому что «они» уверены, что уже должным образом «позаботились» о Куинси. И так оно, собственно, и есть.
Заснуть, однако, я больше не могу. Примерно в 5.30 в комнате отдыха для посетителей появляются врач и медсестра, подходят к матери попавшего в аварию подростка и обнимают ее. Сын умер двадцать минут назад. Будучи ближайшим к месту происходящего священником, я оказываюсь вовлеченным в эту драму. Вскоре врач и медсестра уходят, а я остаюсь с несчастной женщиной и, держа ее за руку, обзваниваю родственников погибшего юноши.
Куинси все еще цепляется за жизнь. Утренний обход начинается в больнице рано, и я получаю возможность поговорить с другим врачом. По его словам, в состоянии Куинси не произошло никаких изменений, и надежды на то, что он выживет, тоже по-прежнему мало. Я объясняю доктору, что моему клиенту может грозить опасность. Нападение на него было организовано людьми, которые явно хотят убить его. То, что с ним случилось, не было обычной дракой между заключенными, и сотрудники больницы должны об этом знать. Я прошу врача предупредить персонал и тех, кто отвечает за безопасность. Похоже, врач понимает меня, но ничего не обещает.
В 7.00 я звоню Сьюзен Эшли, руководителю проекта «Невиновные» в центральной части штата Флорида, и рассказываю ей о том, что произошло с Куинси Миллером. Мы устраиваем получасовой мозговой штурм и приходим к выводу, что о случившемся нужно сообщить в ФБР. Сьюзен знает, кому нужно для этого позвонить. Мы обсуждаем возможность подачи иска в федеральный суд против штата Флорида и его Департамента исполнения наказаний. Мы намерены добиваться немедленного вынесения судебного постановления, предписывающего начальнику Коррекционного института Гарвина провести расследование в связи с нападением на Куинси Миллера и открыть доступ ко всей информации, касающейся этого происшествия. Я звоню Мэйзи, и мы беседуем о том же. Как обычно, она проявляет большую осторожность, обсуждая возможность подачи иска в федеральный суд, но я знаю, что, если уж доходит до дела, Мэйзи всегда действует в этом вопросе весьма решительно. Час спустя мы втроем, Мэйзи, Сьюзен Эшли и я, проводим телефонную конференцию и решаем в течение нескольких часов ничего не предпринимать – вся наша стратегия может мгновенно измениться, если Куинси умрет.
Стоя в коридоре, я беседую по сотовому телефону, когда меня видит врач и направляется ко мне. Я завершаю разговор и спрашиваю, что происходит. Он с мрачным видом объясняет:
– Электроэнцефалограмма показывает неуклонное снижение мозговой активности. Частота сердечных сокращений у больного на очень низком уровне – всего двадцать ударов в минуту. Похоже, конец близок, и нам нужен кто-то, с кем мы можем серьезно поговорить.
– Об отключении аппаратуры?
– Это, вообще-то, не медицинский термин, но пусть будет так. Вы сказали, что у него нет семьи.
– У него есть брат, он пытается добраться сюда. Думаю, решение должен принимать он.
– Мистер Миллер находится под опекой государства, верно?
– Он заключенный одной из тюрем штата, по крайней мере был на протяжении последних двадцати с лишним лет. Пожалуйста, не говорите мне, что в данном случае решение за начальником тюрьмы.
– В отсутствие кого-либо из родственников – да, именно так.
– Черт! Если в подобных делах последнее слово остается за сотрудниками тюрьмы, значит, ни один заключенный не находится в безопасности. Давайте все же подождем брата мистера Миллера, ладно? Я надеюсь, что он приедет к полудню.
– Хорошо. Возможно, вам следует подумать о соборовании.
– Я священник методистской церкви, а не католической. У нас нет такого обряда, как соборование.
– Что ж, тогда делайте то, что у вас принято делать незадолго до смерти.
– Спасибо.
Когда врач уходит, я замечаю, как из лифта появляются двое вчерашних тюремных охранников. Я приветствую их как старых друзей. Они явились в больницу, чтобы еще провести один день, сидя на стульях и ничего не делая. Вчера я решил, что их присутствие совершенно бесполезно, но теперь рад их видеть. Чем больше людей в униформе будет находиться в отделении реанимации, тем лучше.
Я предлагаю тюремным надзирателям угостить их завтраком в подвальном кафе, и они соглашаются. Подозреваю, что ни тот, ни другой никогда в жизни не отказывались от еды, тем более дармовой. Поедая сосиски и вафли, они посмеиваются по поводу возникших у них проблем. Сегодня рано утром начальник тюрьмы вызвал их к себе и устроил нагоняй. Он был зол на них из-за того, что они оставили заключенного без всякого присмотра, не получив на то соответствующего указания. Теперь им обоим установили тридцатидневный испытательный срок, да еще и объявили выговор с занесением в личное дело.
Никаких разговоров по поводу нападения на Куинси Миллера они не слышали и не услышат, поскольку будут находиться в больнице и сидеть на стульях рядом с палатой. Однако мне удается выяснить у них, что место, где на Куинси напали, – одна из немногих зон на территории тюрьмы, где нет камер наблюдения. Там и раньше случалось подобное. Чернокожий охранник, Мосби, говорит, что он что-то слышал про Куинси много лет назад, еще до того, как его перевели в то подразделение, в каком он служит сейчас. Белый надзиратель, Крэбтри, о Куинси ничего не слышал, но, в конце концов, в Коррекционном институте Гарвина почти две тысячи заключенных.
Хотя им известно мало, оба охранника, похоже, ощущают приятное возбуждение от того, что, пусть косвенно, причастны к такому неординарному событию, как нападение на одного из обитателей тюрьмы. Я доверительно сообщаю им, что, по моему мнению, нападение было заказано кем-то, кто находится на свободе, и потому сейчас Куинси – легкая мишень, а значит, его нужно охранять и защищать.
Когда мы возвращаемся в реанимационное отделение, по коридору уже вышагивают двое больничных охранников, тоже в униформе, и так хмурятся, глядя на любого, кто проходит мимо дверей палаты Куинси, словно там лежит сам президент. Таким образом, теперь на вахте четверо молодых и крупных, к тому же вооруженных, мужчин. И хотя ни один из них не смог бы добежать до «первой базы»[2], ни разу не упав при этом, их присутствие меня успокаивает. Я опять разговариваю с доктором, который сообщает, что состояние больного остается прежним, а затем уезжаю из больницы раньше, чем кто-либо успевает снова спросить меня, следует ли отключить Куинси Миллера от аппарата жизнеобеспечения и кто может решить этот вопрос.
Я нахожу дешевый мотель и, сняв номер, принимаю душ, чищу зубы и частично переодеваюсь. Затем на большой скорости еду в Коррекционный институт Гарвина. Сьюзен Эшли уже давно и безуспешно пытается дозвониться до секретаря начальника тюрьмы. Мой план заключается в том, чтобы ворваться в кабинет руководителя администрации исправительного заведения и потребовать ответа на все мои вопросы. Однако план не срабатывает, он буксует уже на контрольно-пропускном пункте. Меня просто не пускают на территорию тюрьмы. В течение часа я разгуливаю неподалеку от входа, угрожая плачевными последствиями такого произвола всем, кто может меня слышать, но это бесполезно. Есть много причин, по которым проникнуть в тюрьму, не получив разрешения местного начальства, крайне сложно или же просто невозможно.
Вернувшись в больницу, я разговариваю с медсестрой, с которой ранее слегка пофлиртовал. Она сообщает, что жизненные показатели Куинси Миллера немного улучшились. Его брат, Марвис, не может отлучиться с работы в Майами. Никто из представителей тюремной администрации не отвечает ни на мои звонки, ни на звонки других сотрудников нашего фонда и не перезванивает.
Перед тем как отправиться на ланч, я подбрасываю монетку, чтобы решить, кто из охранников пойдет со мной. Выигрывает Мосби. Крэбтри, остающийся охранять Куинси, просит принести ему порцию ветчины с поджаренным ржаным хлебом. В кафе мы с Мосби нагружаем наши подносы тарелками с остатками вчерашней лазаньи и консервированными овощами. Посетителей много, поэтому нам приходится сесть за самый ближний к стене столик, край которого врезается Мосби в живот. Ему всего тридцать лет, но у него уже избыточный вес. Меня так и подмывает спросить его, до каких габаритов он собирается разъесться через десять лет? Или через двадцать? Неужели не понимает, что если будет столько есть и так быстро толстеть, то к сорока годам станет диабетиком? Но я, как всегда, держу подобные замечания при себе.
Мосби заинтриговала деятельность нашего фонда. Он не сводит глаз с моего воротничка. Я рассказываю ему в слегка приукрашенном виде истории о том, как мы освобождали из тюрем наших клиентов. Потом плавно перехожу на Куинси Миллера и доходчиво объясняю, что он невиновен. Мосби, похоже, верит мне, хотя по большому счету ему безразлично то, о чем я говорю. Он просто молодой человек из пригорода, работает за двенадцать долларов в час, потому что без работы, пусть даже такой, ему не обойтись. Работу свою Мосби ненавидит. Ему омерзительно все – и то, что приходится бо́льшую часть дня, а зачастую и ночи, находиться в пространстве, обнесенном решетками и колючей проволокой; и то, что, надзирая за преступниками, постоянно думающими о том, как устроить побег, он подвергается опасности. Мосби противны царящий в тюрьме бюрократизм и необходимость следовать бесконечным правилам и инструкциям; он ненавидит насилие, начальника тюрьмы, постоянный стресс и психологическое давление, которым часто подвергается. И за все это – двенадцать долларов в час. Жена Мосби зарабатывает уборкой офисов, а ее мать, теща охранника, сидит с тремя внуками.
Вики нашла три газетные статьи о коррупции среди охранников Коррекционного центра Гарвина. Два года назад восемь из них были уволены за продажу заключенным наркотиков, водки, порнографии и особенно любимого уголовниками товара – мобильных телефонов. У одного заключенного нашли четыре сотовых – он продавал их другим обитателям тюремных камер. Заключенный признался, что гаджеты украл для него в каком-то магазине двоюродный брат и подкупил охранника, а тот за взятку пронес телефоны на территорию тюрьмы. В статье была приведена цитата одного из уволенных надзирателей, который заявил: «Мы не можем жить на зарплату в двенадцать долларов в час, поэтому нам приходится как-то крутиться».
За десертом – чернокожий охранник взял себе кусок шоколадного торта, а я ограничился кофе, – я говорю:
– Послушайте, Мосби, мне доводилось бывать внутри сотни тюрем, и я кое-что знаю о том, как там все устроено. Не сомневаюсь, что кто-нибудь наверняка видел, как на Куинси Миллера напали. Так ведь?
Он кивает и отвечает:
– Более чем вероятно.
– Чтобы совершить нечто серьезное, например изнасилование или порезать кого-нибудь, надо договориться с кем-то из охранников, который в нужный момент отвернется. Так?
Мосби улыбается и снова кивает. Я продолжаю наращивать давление:
– В прошлом году в Коррекционном институте Гарвина произошло два убийства. Они были совершены не в вашу смену?
– Нет.
– А тех, кто их совершил, поймали?
– Одного – да. А второму кто-то перерезал горло, когда он спал. Кто это сделал, так и не узнали, и теперь, очевидно, уже не узнают.
– Послушайте, Мосби, мне важно выяснить, кто именно напал на Куинси. Вы и я, мы оба, черт побери, прекрасно знаем, что в этом деле так или иначе был замешан, хотя и косвенно, какой-нибудь охранник, а может, даже два. Кто-то стоял на стреме во время нападения – готов побиться об заклад. Так ведь?
– Не исключено. – Он откусывает кусок торта и отводит взгляд в сторону. Затем, прожевав и проглотив, добавляет: – В тюрьме все можно купить, Пост. Сами знаете.
– Мне нужны имена, Мосби. Имена тех, кто избил и порезал Куинси Миллера. Сколько это будет стоить?
Охранник наклоняется над столом и пытается поудобнее пристроить свой живот.
– Имен я не знаю, клянусь. Но могу попробовать выяснить их, и мне придется за это заплатить одному парню. А ему, вероятно, придется отстегнуть еще одному. Понимаете, о чем я? Да и мне самому лишние деньги не помешают.
– Разумеется. Но я бы хотел вам напомнить, что работаю в некоммерческой организации и с деньгами у нас туго.
– Пять тысяч долларов найдете?
Я хмурюсь, будто Мосби потребовал у меня миллион, но пять тысяч – правильная, разумная цифра. Среди тех, кто может обладать нужной мне информацией, наверняка есть заключенные, которые все оценивают сугубо утилитарно, исходя из возможности улучшить свое питание, получить наркотики или новый цветной телевизор, разжиться презервативами или более мягкой туалетной бумагой. Найдутся и охранники, кому пригодится тысяча долларов, чтобы отремонтировать машину.
– Постараюсь, – отвечаю я. – Но надо все провернуть быстро.
– А что вы будете делать, если узнаете имена? – интересуется Мосби, запихивая в рот последний кусок торта.
– А вам-то что? Думаю, на Куинси напали какие-то типы, имеющие пожизненные сроки, им просто накинут еще по несколько лет.
– Вероятно, – мычит с набитым ртом Мосби.
– Так мы договорились? Вы начинаете копать, а я тем временем поищу деньги.
– Ладно.
– И давайте не будем болтать про это, Мосби. Не хочу, чтобы Крэбтри что-нибудь разнюхал. И потом, он ведь потребует поделиться с ним?
– Естественно. К тому же я не очень-то ему доверяю.
Мы возвращаемся в отделение реанимации и отдаем Крэбтри его сэндвич с ветчиной. Он сидит рядом со словоохотливым сотрудником городской полиции Орландо, который рассказывает нам, что ему приказали подежурить в больнице несколько дней. Вокруг полно людей в форме, и мое беспокойство по поводу безопасности Куинси постепенно исчезает.