ЛЕЖА В ВАННЕ, Высокое Лезвие Ксенократ наслаждался покоем. Богато украшенные бани были построены специально для него, хотя он и утверждал, что это – общественное заведение. В здании было множество отдельных залов, где любой мог приобщиться к банным процедурам, основную роль в которых играли смягчающие минеральные воды. Но личная ванная Ксенократа была, естественно, закрыта для посторонних – сама идея вдыхать пот посторонних была ему отвратительна.
Да и ванна у него была побольше остальных, расположенных под общей крышей бань, и представляла собой небольшой бассейн, украшенный над поверхностью воды и в глубине цветной мозаикой, изображавшей эпизоды из жизни Первых жнецов.
Ванна играла в жизни Высокого Лезвия две важные роли. Во-первых, это было место, где, укрывшись от мира, он мог пообщаться со своим глубинным внутренним «я», одновременно наслаждаясь водой настолько горячей, насколько тело человека было способно выдержать. Во-вторых, здесь он занимался делами: принимал прочих жнецов, встречался с важными людьми Мидмерики и обсуждал с ними различные неотложные дела. Здесь делались серьезные предложения, заключались сделки. И так как приходившие к нему в гости люди плохо переносили температуру, царившую в личной ванной Ксенократа, в переговорах с ними у Высокого Лезвия всегда было преимущество.
Год Капибары приближался к концу, а у Ксенократа было заведено: чем ближе новый год, тем чаще он оказывался в своей ванне. Такой вот способ очистить себя от суеты и грязи уходящего года и приготовиться к очередному. А в этом году накопилось много такого, от чего необходимо было отмыться. Не во всем был виноват лично он; больший груз вины лежал на других, но то, что совершали эти другие, все равно прилипало к нему как грязное белье. Ведь все это, так или иначе, происходило на его глазах, а потому он делил ответственность с теми, кто это делал.
Большая часть времени, которое Ксенократ отдал должности Высокого Лезвия, не отличалась обилием примечательных событий, хотя последние несколько лет в полной мере скомпенсировали монотонность его бытия – и печальными моментами, и сложными запутанными интригами. И, сидя в горячей воде, Ксенократ надеялся, что спокойные, ничем не прерываемые размышления позволят ему оставить горести и неприятности в прошлом и подготовиться к новым испытаниям.
По своему обыкновению, Ксенократ потягивал любимый им «московский коктейль» – смесь водки, имбирного пива и лимонного сока, – названный в честь печально знаменитого города, находящегося в Транссибирском регионе. Именно там, в самые первые годы эпохи бессмертных, произошло последнее из известных человечеству восстаний. «Гипероблако» тогда только пришло к власти, а сообщество жнецов получило в свое ведение дела смерти.
Для Высокого Лезвия это был символический напиток. Наполненный смыслом – одновременно сладкий и горький, да еще пьянящий, если принимать его в достаточном количестве. Этот коктейль всегда заставлял Ксенократа вспоминать о том славном дне, когда восстания были подавлены, а на Земле установился блаженный мир, которым человечество наслаждается до сих пор. Более десяти тысяч человек были убиты во время Московского восстания, но, в отличие от бунтов эпохи смертных, эти люди умерли не окончательно, а были впоследствии возрождены и восстановлены на основе новейших технологий, после чего возвращены в свои семьи и к своим возлюбленным. Конечно, самых отчаянных бунтовщиков пришлось подвергнуть жатве – как и тех, кто протестовал против этой процедуры. После Московского восстания количество протестов уменьшилось, как и количество протестующих.
Конечно, то были непростые времена. Сегодня на любого, кто вздумал бы бунтовать против системы, сообщество жнецов просто не обращает внимания. Его передают на попечение «Гипероблака». Подвергать кого-нибудь жатве на основании его взглядов или поведения запрещено – это было бы прямым нарушением второй заповеди, ибо говорит о предубежденности жнеца. Жнец Кюри была последней, кто сто лет назад проверил вторую заповедь на прочность – именно тогда она подвергла жатве последних коррумпированных политиков. Этот акт жатвы мог бы быть понят как серьезное нарушение второй заповеди, но ни один жнец не выступил с обвинениями в адрес Жнеца Кюри – жнецы не любят политиков.
Служитель бань подал Ксенократу второй «московский коктейль». Но не успел Высокое Лезвие пригубить его, как служитель совершил самый дикий из всех возможных поступков. Он заговорил, обращаясь к Ксенократу:
– Достаточно ли хорошо вы прокипятили себя, ваше превосходительство, или температура воды была так себе?
До этого Высокое Лезвие никогда не обращал внимания на служителей. Их неприметная скромная внешность как нельзя лучше соответствовала их роли. И никто из них никогда не позволял себе заговорить с Ксенократом, да еще и так неуважительно.
– Что? – переспросил Ксенократ, вложив в голос должную порцию негодования, и повернулся к служителю.
Лишь мгновение понадобилось Высокому Лезвию, чтобы опознать молодого человека. Черной мантии на нем не было. Вместо обычного своего одеяния юноша надел принятую в банях униформу, бледно-голубой комбинезон. И он совсем не выглядел испуганным, как тогда, два года назад, когда был невинным учеником жнеца, и когда Ксенократ впервые его встретил.
Ни следа невинности.
Ксенократ сделал все, чтобы скрыть свой ужас, но, несмотря на все усилия, ему это не удалось.
– Ты пришел, чтобы покончить со мной, Роуэн? – сказал он. – Если так, делай это побыстрей, потому что я ненавижу ждать.
– Соблазнительное предложение, ваше превосходительство. Но, как я ни пытался найти в вашей биографии деяния, за которые вы заслужили бы смерть, я потерпел неудачу. Самое худшее, что с вами можно сделать, это отшлепать, как в эпоху смертных поступали с непослушными детьми.
Ксенократ был обижен словами Роуэна, но одновременно почувствовал и немалое облегчение – тот пришел не за его жизнью.
– Значит, ты явился, чтобы сдаться и предстать перед судом за свои ужасные деяния? – спросил он.
– Пока нет, – ответил Роуэн. – В моих планах еще достаточно много этих, как вы выразились, ужасных деяний.
Ксенократ пригубил коктейль, отметив, что на сей раз горечи в нем больше, чем сладости.
– Тебе не удастся сбежать отсюда, – сказал он. – Повсюду личная охрана Высокого Лезвия.
Роуэн пожал плечами.
– Как я пришел, так же и уйду. Вы забываете, что меня тренировали лучшие из лучших.
И, хотя Ксенократ готов был усмехнуться, он знал, что юноша прав. Ушедший из жизни Жнец Фарадей был лучшим педагогом в том, что касается психологической подготовки жнеца, а ныне мертвому Жнецу Годдарду не было равных в жестоком искусстве убийства. Если принять во внимание все обстоятельства, выходило, что Роуэн Дэмиш явился сюда не ради пустой болтовни.
Роуэн понимал, насколько рискованным был приход в бани Высокого Лезвия. Известно было ему и то, что его собственная самоуверенность была его слабым местом. Но чувство опасности возбуждало и бодрило его. Ксенократ был жертвой привычки, а потому, проведя небольшое исследование, Роуэн понял, где проще всего отыскать Высокое Лезвие вечером в последние дни Месяца Света.
Проскользнуть внутрь под видом служителя бань было несложно, даже в присутствии большой охраны. Роуэн достаточно давно понял, что люди из личной охраны Высокого Лезвия, хорошо подготовленные физически, не страдали избытком мозгов и, в силу этой причины, наблюдательностью. Ничего удивительного в том не было: до недавнего времени функция охранников сообщества жнецов была скорее орнаментальной, поскольку жнецам редко кто угрожал. Работа охранников состояла, главным образом, в том, чтобы стоять столбом в своей красивой униформе и производить на прохожих впечатление. Если же им поручали что-нибудь серьезное, они не знали, как поступить.
Все, что Роуэну оставалось сделать – это прийти в бани в униформе служителя и сновать туда-сюда с озабоченным видом. И охрана не обратила на него внимания.
Роуэн осмотрелся, чтобы убедиться, что за ними никто не наблюдает. В личной ванной комнате Ксенократа охранников не было – все они остались за закрытой дверью. Следовательно, никто не помешает их тайной беседе.
Роуэн сел на краешек ванны, где запах эвкалипта, пропитывающий пар, был особенно силен, и опустил кончик пальца в горячую воду.
– Вы едва не утонули в бассейне, размеры которого ненамного превышали этот, – сказал Роуэн.
– Как мило с твоей стороны напомнить мне об этом.
Но Роуэн уже приступил к разговору.
– Я хочу обсудить с вами две вещи. Во-первых, у меня есть предложение.
Ксенократ рассмеялся.
– Почему ты решил, что оно меня заинтересует? Жнецы не ведут переговоры с террористами.
Роуэн усмехнулся.
– Перестаньте, ваше превосходительство. О каких террористах вы говорите? Их здесь не было многие сотни лет. Я уборщик, вымывающий грязь из темных углов.
– Твои методы уборки абсолютно незаконны, – заявил Ксенократ.
– Я знаю наверняка, что вы ненавидите этих новых жнецов, поклонников Годдарда, так же сильно, как я.
– Имея с ними дело, нужно использовать дипломатию! – сказал Ксенократ.
– Имея с ними дело, нужно действовать, – покачал головой Роуэн.
И, помолчав, продолжил:
– И то, что вы пытаетесь меня найти, совсем не означает вашего желания меня остановить. Вас раздражает сам факт того, что вы не можете меня поймать.
Несколько мгновений Ксенократ молчал. Потом спросил голосом, полным ненависти:
– И чего же ты хочешь?
– Очень простых вещей, – ответил Роуэн. – Я хочу, чтобы вы перестали искать меня и все усилия направили на поиски того, кто пытается убить Жнеца Анастасию. Тогда я прекращу свои «ужасные деяния». По крайней мере в Мидмерике.
Ксенократ глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Все не так плохо, и просьба была вполне выполнима.
– Ты должен знать, – сказал он, – что мы вывели из твоего дела нашего лучшего, нашего единственного следователя, и направили его на поиски тех, кто покушался на Жнеца Анастасию и Жнеца Кюри.
– Жнеца Константина?
– Да. Поэтому не волнуйся, мы делаем все, что можем. Я совсем не хочу терять двух своих лучших жнецов. Каждая из них стоит десятка тех, кого ты «выметаешь» из грязных углов.
– Я рад слышать то, то вы сказали, – кивнул Роуэн.
– Я ничего не говорил, – усмехнулся Ксенократ. – И я буду отрицать любые выдвинутые против меня обвинения.
– Не волнуйтесь, – успокоил его Роуэн. – Как я и сказал, вы мне не враг.
– Ну что, тогда мы закончили? – спросил Ксенократ. – И я могу вернуться к процедуре омовения?
– Еще один вопрос, – сказал Роуэн. – Я хочу знать, кто лишил жизни моего отца.
Ксенократ повернулся и внимательно посмотрел на юношу. Что за взгляд мелькнул в его глазах, искаженных гневом и негодованием. Неужели взгляд сочувствия? Роуэн не мог понять – искренен ли этот взгляд или нет. Даже без мантии этот грузный человек был многократно обернут в такое количество невидимых покровов, что совершенно невозможно было определить, когда он откровенен.
Но Ксенократ действительно был искренен.
– Да, я слышал об этом, и мне очень жаль.
– Неужели?
– Я бы сказал, что это – прямое нарушение второй заповеди, поскольку в основании этого акта жатвы лежит явное предубеждение. Но если принять во внимание то, как относится к тебе сообщество жнецов, я не думаю, что кто-то станет обвинять Жнеца Брамса.
– Вы сказали – Брамса?
– Да, Брамса, этого лишенного души и ничем не примечательного болвана. Вероятно, он считал, что, оборвав жизнь твоего отца, он прославится. Пусть и скандально. Но, если ты хочешь знать мое мнение, от этого он стал выглядеть еще глупее.
Роуэн промолчал. Ксенократ и не подозревал, какой сильный удар был нанесен Роуэну. Сильный и острый, будто ножевой укол.
Ксенократ внимательно наблюдал за Роуэном, пытаясь понять, что происходит у того в душе. И небезуспешно.
– Я вижу, ты готов нарушить свое обещание и покончить с Брамсом. Будь тогда любезен, подожди Нового года и дай мне возможность насладиться покоем, пока не кончатся Старинные праздники.
Роуэн же был так потрясен тем, что сообщил ему Ксенократ, что, казалось, утратил способность говорить. Для Ксенократа это был идеальный момент перехватить инициативу – пока Роуэн плохо соображал, что к чему. Но вместо этого Высокое Лезвие сказал:
– Сейчас тебе бы лучше уйти.
Наконец, Роуэн пришел в себя.
– Вот как? Чтобы вы вызвали охрану, как только я выйду из ванной?
Ксенократ отмахнулся:
– А какой смысл? Они тебе не противники. Ты перережешь им глотки, проткнешь сердца, и придется везти их в ближайший восстановительный центр. Лучше проскользни под их бесполезными носами так, как вошел сюда, и обойдемся без лишних хлопот.
Но Роуэн знал, что Высокое Лезвие так просто не сдается. Поэтому Роуэн решил спровоцировать Ксенократа, чтобы выведать, что у того на уме.
– Какое это для вас разочарование – иметь шанс схватить меня и не воспользоваться им, – сказал он.
– Мое разочарование будет недолгим, – ответил Ксенократ. – В ближайшее время ты перестанешь быть моей головной болью.
– Перестану? Но каким образом и почему?
Но Высокое Лезвие не стал ничего объяснять. Он допил коктейль и протянул Роуэну пустой стакан.
– Поставь на барную стойку, пожалуйста. И скажи этим болванам, чтобы принесли еще.
Люди часто спрашивают меня, какая из стоящих передо мной задач кажется мне самой неприятной. Я всегда отвечаю правдиво.
Худшая часть моей работы – это всевозможные замены и компенсации.
Довольно редко мне приходится заменять элементы памяти в поврежденном человеческом сознании. Если исходить из текущих цифр, только один человек из девятисот тридцати тысяч шестисот восьмидесяти четырех нуждается в подобной замене. Лучше было бы, если бы необходимости в этом не возникало, но человеческий мозг далек от совершенства. Опыт и память могут вступить в конфликт, формируя когнитивный диссонанс и нанося, таким образом, вред человеческому сознанию. Большинство людей даже представить себе не могут силу страдания, которое способен породить этот конфликт. Он вызывает неодолимую злобу, провоцируя антиобщественное поведение, с различными формами которого современное человечество давно справилось. Для тех, кто страдает от этих отклонений, пока не создано в достаточном количестве психотропных наночастиц, способных помочь их беде.
Поэтому существует незначительное количество людей, психику которых я должно перезагрузить – так, как в старом мире перезагружали компьютеры. Я стираю из их сознания базовые черты личности, память о поступках, а также темные спирали когнитивных паттернов. Но я не только стираю, я даю им новое, словно с иголочки, сознание и новые воспоминания о прошлой жизни, проведенной в гармонии с собой и окружающим миром.
От этих людей я ничего не скрываю. Напротив, как только новое сознание установлено, я сообщаю им о результатах своей работы, и, поскольку им не о чем скорбеть, так как старая память стерта, они все как один благодарят меня за замену их старых личностей и продолжают жить полной жизнью, получая от нее максимальную радость и удовольствие.
Но память об их прошлом, о том, кем они когда-то были, остается во мне, глубоко укрытая в моем глубинном сознании. И о них скорблю я – потому что сами они лишены этой возможности.
«Гипероблако»