Nº 5U – SOFIA ANDREEVNA TOLSTAYA LEV NIKOLAEVICH TOLSTOY

28 мая 1877 г. Ясная Поляна Исполняю твое желание, милый друг, и пишу, чтоб послать завтра на Козловку, хотя почти уверена, что письмо это пропадет. Теперь, когда ты решительно уехал, беспокойство мое прошло, а то если б волноваться, как вчера, то я бы умерла через два дня. Ночью так было страшно, везде будто ходили и шуршали, что я позвала в 3-м часу няню и положила ее в гостиную. Мальчики на свою предполагаемую рыбную ловлю не ходили, было холодно, и ветер после грозы всё-таки был сильный. Но купаться ездили сначала дамы, потом мальчики все трое с Mr. Rey и Александром Григорьевичем. Преподаватель Рожд[ественский] еще не являлся и, верно, теперь исчезнет на некоторое время.		28 May 1877. Yasnaya Polyana I am carrying out your wishes, dear friend, and I am writing to send this letter tomorrow to Kozlovka, although I’m almost certain that it will go astray. Now that you’ve definitely left, my anxiety has passed; otherwise, if I got worried the way I did yesterday, I would [probably] die within two days. It was so frightening [last] night — it seemed as though people were pacing and shuffling about everywhere — that between 2 and 3 o’clock in the morning I summoned the nanny and moved her into the drawing room. The boys did not go on their planned fishing trip; it was cold, and the wind after the thunderstorm was still quite strong. But they went swimming — at first the ladies, then all three boys with Mr. Rey and Aleksandr Grigor’evich. The teacher Rozhdestvenskij hasn’t appeared yet, and now will probably disappear for some time.
Обе Танины девочки лежат в постелях в легком жару, а Миша совсем здоров. Думаю, что и девочки завтра встанут, Таня уж очень с ними осторожна. Наши все благополучны. У меня от вчерашней росы, когда гуляли, сделался сильный насморк. Мальчики вечером ходили гулять на пчельник, а мы, дамская компания, ходили на деревню и кругом через Заказ домой. Нас застал дождь, но мелкий, и мало промочил.		Both of Tanja’s girls are lying in bed with a light fever, while Misha is quite healthy. I think the girls will be getting up tomorrow. Tanja is really very careful with them. Our [children] are all safe. I have a strong case of sniffles from yesterday’s walk in the [morning] dew. In the evening the boys went for a walk to the beehives, while we ladies walked over to the village and took the roundabout way home through the Zakaz. We were caught in the rain, but it was more of a drizzle and didn’t actually soak us.
Иду с Таней пить чай и всё думаю, где ты проведешь сегодняшний вечер, и не могу представить.		I am going with Tanja now to have some tea and I keep wondering how you are spending this evening, and have no idea.
Теперь скоро 10 часов, дети сейчас идут спать; они ведут себя хорошо. Как я жду тебя или известий о тебе, чтобы успокоиться насчет твоего спокойствия. Меня, право, твое всякое дело больше за душу тянет, чем тебя самого.		Now it’s almost 10 [p.m.], the children are on their way to bed; they are behaving well. How I’m waiting for you or [at least] for news about you, to calm myself down concerning your mental state! All your affairs, it is true, are much more heart-wrenching for me than for you.
Прощай, душенька, если и получишь письмо, то за несколько часов до твоего приезда домой.		Farewell, darling. If you do actually receive this letter, it will be only a few hours before your arrival home.
Соня Понедельник. 10 час[ов] вечера. 1877. Май.		Sonja Monday. 10 p.m. May, 1877.

Nº 6U – SOFIA ANDREEVNA TOLSTAYA LEV NIKOLAEVICH TOLSTOY

Октябрь 1884 г. Москва Всякий вечер я напряженно жду тебя около 8-го часу. Мне всё кажется, что ты приедешь. Потом это время пройдет, я успокоюсь, и как раз в это время приносили письма, а сегодня утром принесли, — пожалуй, вечером не будет. Иногда мне досадно бывало и больно, что тебе жить без нас не скучно; это по старой памяти, это не новое чувство, а прежнее, несправедливое; я знаю, что скучно тебе, но что нужно иногда одиночество. Дети по отношению к тебе — мне кажется, по чувству идут непосредственно за мной. Тоже доверие, что это нужно так быть врозь, что тебе в деревне лучше и что всё-таки все так любовно и дружелюбно смотрят и на тебя, и на меня (хотя меньше на меня).		October 1884. Moscow Every evening I anxiously wait for you around 8 o’clock. It still seems to me that you will come. Then the time goes by, I calm down, and just at this time they bring the post, and they brought it this morning — it looks like there won’t be any evening delivery. Sometimes I get annoyed and hurt that you can live apart from us without missing us; that’s a feeling from the past; it’s not a new feeling, but an old one, and no longer fair. I know that you miss us, but sometimes you need solitude. In terms of how they feel about you, it seems to me the children are directly in line with me. [They have] the same trust that we need to be apart, and that you do better in the countryside; still, they all look upon both you and me with equal love and friendliness (although less upon me).
Прощай, милый друг, я всё жду, что ты напишешь: «Это мое последнее письмо». Но этого ты еще не писал. Не будь в унынии, милый, что унывать, так всё хорошо и весело, если не создавать себе горя. Целую тебя и жду.		Farewell, dear friend, I am still waiting for you to write: “This is my last letter.” But you haven’t written that yet. Don’t be despondent, my dear. Why despair, if everything is good and cheerful, if [we] don’t manufacture [our] own sorrow [in the meantime]. Hugs and kisses, and I’m waiting for you.
[Рукой Т. Л. Толстой:]		[In Tat’jana L’vovna Tolstaja’s hand:]
Ты хоть велел some more, и мне это очень приятно, но сегодня вечером ничего не пишется, и событий никаких не было. Утром копировала, и очень было легко и весело писать, — если бы всегда так, я живо бы докончила. Дядя Сережа едет в Крапивну и думал заехать к тебе. Тетя Маша и Лиза Оболенская часто о тебе спрашивают и желают видеть. Прощай, целую тебя. Часто жалею, что тебя нет, чтобы помочь мне, — подумай, я каждый день просыпаюсь без десяти двенадцать, и никто меня не срамит.		Even though you did ask for some more — and I’m very happy to oblige — this evening there is nothing to write, and there haven’t been any events [to write about]. This morning I did some transcribing, and it was a very easy and cheerful [task] to write — if it were always like this, I would finish it very quickly. Uncle Serëzha is going to Krapivna and has been thinking of dropping in to see you. Aunt Masha and Liza Obolenskaja often ask about you and want to see [you]. Farewell, hugs and kisses. I often regret that you are not here to help me — just think, I wake up every morning at ten minutes to twelve, and there is nobody to chide me [for it].
Таня		Tanja

Nº 7U – SOFIA ANDREEVNA TOLSTAYA LEV NIKOLAEVICH TOLSTOY

27 апреля 1888 г. Москва Милый Левочка, сегодня получила твое письмо к Тане, и какая-то судьба моих длинных и более хороших писем — не доходить до тебя, как серпуховское и другое еще, на Козловку. Ну, да всё равно, иногда устала, не в духе, чем-нибудь расстроена в моем сложном механизме жизни, ну и отзовется в письме к тебе; а ведь ты твердо должен знать, что ты всегда первый и главный и на уме у меня, и в сердце, что самое больное место в душе моей — это та рознь, которая сделалась между нами, и что огорчительнее всего для меня опять-таки твоя же болезнь. Жду и радуюсь тому времени, когда мы будем опять вместе, а пока прошу тебя, береги себя как можно больше, ведь частые боли и погрешности в диете прямо изнашивают и организм, и больной желудок. Не надрывайся также в работе физической — это вредно тебе.		27 April 1888. Moscow Dear Lëvochka, today I received your letter to Tanja, and it must be some sort of fate that my longer and better letters do not reach you — like the one [I sent] to Serpukhov and another one to Kozlovka. Well, no matter, sometimes I feel weary, out of sorts, upset by something in the complex mechanism of my life, which is echoed in my writing to you. After all, you should know absolutely that you are always first and foremost in my mind and heart, and that the most painful spot in my soul is the gulf that has formed between us, and that, once again, what upsets me most of all is your own disease. I am expectant and look forward to the time when we are together again, and in the meantime I beg of you to take care of yourself as much as possible. After all, frequent pains and abnormalities in one’s diet directly erode both the system and a sick stomach. Don’t strain yourself with physical exertion — it is harmful to you.
Третий день меня огорчает малое количество молока и более болезненное состояние сосков. Мальчик жалкий, да еще с утра начал кашлять, и так его жалко, грудка надрывается, сосать нечего; я ему вчера молока коровьего давала, да он еще не умеет справляться с рожком, зажмет в рот и уставится удивленными глазами.		For the third day already I’m concerned over my small quantity of milk and the increasingly painful condition of my nipples. The little boy [Vanechka] is in a pitiful state; he started to cough from early morning, and it is so bad that his chest is being overworked with no [milk] to suck. Yesterday I gave him some cow’s milk, but he still can’t cope with a bottle — he jams it into his mouth and stares at me wide-eyed.
Сегодня у нас обедали все Оболенские наши и тетя Маша с Елен, а теперь приехали к Тане Соня Самарина, Ольга Трубецкая, Мамоновы, Рачинские; и наши дети, и Оболенские девочки, и большие — все катают в зале яйца, это все-таки для всех занятие — легче с гостями.		Today all our Obolenskijs, as well as Aunt Masha and Elen, took dinner with us, and now Tanja has had visitors: Sonja Samarina, Ol’ga Trubetskaja, the Mamonovs and the Rachinskijs. Our children and the Obolenskij girls — along with the older ones —have all been rolling [Easter] eggs in the salon; it’s been a source of entertainment for everyone — it makes it easier having guests.
Утром был Tastevin, принес письмо к издателю в Париже для «О жизни». Я уж переписала его и послала сегодня. Tastevin обещал еще мне гувернера, очень его хорошо рекомендует, но еще неизвестно, пойдет ли; я его не видала, а жду к себе. Был еще Столпаков, и я его приняла для Сережи. Он многое мне сообщил по поводу той службы в банке, которую хочет взять Сережа. Он еще не возвращался от Олсуфьевых.		[French translator Edmond] Tastevin was here this morning; he brought [me the French translation of] a letter [I had written] to a publisher in Paris concerning On life [O zhizni]. I copied it out and sent it off today. Tastevin also promised [to put me in touch with] a governor [for my children], one whom he highly recommends, but it’s not clear yet whether [this gentleman] will actually accept [the position]; I haven’t seen him [yet], but am expecting a visit from him. Stolpakov came, too, and I received him on behalf of Serëzha. He told me a lot about the position in the bank which Serëzha is interested in. He [Serëzha] has not yet returned from the Olsuf’evs’.
Я думаю, тебе стало более одиноко без молодых. Да и позаботиться о тебе так, как могут свои, теперь некому. Количка добр, но он своим вегетарьянством и аскетизмом сбивает и тебя с толку. Дунаев все-таки очень чуждый человек, несмотря на то, что он готовит обед. Вот от таких поваров и живот-то болит! А ты бы лучше позвал Николая Михайловича, устроился бы получше, тогда бы и писать мог; чем отбиваться так усиленно от всех неудобств и время всё убивать на матерьяльные заботы.		I think you may be lonelier now without the young people around. Now there is nobody around to care for you the way our own family can. Kolechka [Ge] is kind, but he ends up leading you astray with his vegetarianism and asceticism. Dunaev is still a very strange person, despite the fact that he can cook dinner. Cooks like that can make your stomach hurt! But wouldn’t it suit you better to call upon Nikolaj Mikhajlovich, then you could make better arrangements and [get to your] writing — this would be better than making such horrendous efforts to free yourself from all the inconveniences and wasting time on material cares.
Так как ты, по словам Левы, в Москву больше не вернешься, то не прислать ли тебе твои вещи багажом на Козловку. Мы бы уложили в корзинку и прислали. Напиши об этом. Да напиши, какие книги тебе будут нужны. Хоть времени у всех нас совсем мало, но мы для тебя найдем. Девочки очень замучились. Малыши совсем с цепи сорвались: по утрам голые бегают по коридору, встают рано и ложатся друг к другу в постель. Вчера Андрюша влез на крышу конюшни, сорвался и покатился — спасибо, о жолубь удержался, а то бы разбился. Авось Бог на меня оглянется, и ничего не случится, что бы могло меня убить; а подчас в горле спазмы от слез и тревоги, а вместе с тем чувство бессилия и невозможности что-либо сделать. — Теперь до Ясной недолго; только бы молоко совсем не пропало от этого нервного (послеродового) состояния, и тогда я буду вознаграждена за терпение. Девочки, особенно Маша, напряженно и прекрасно смотрят за детьми, но подчас в отчаянии и они. Сейчас все так веселы и оживлены, что и мне весело их слушать. Лева тоже катает яйца и очень весел, как ребенок.		Since, according to Lëva, you are not returning to Moscow any more, perhaps we should send your things by freight to Kozlovka. We could put them in a basket and send them. Write me about this. And write, too, about any books you need. Even though none of us have much time to spare, we shall find time for you. The girls are quite exhausted. The younger boys have gone in for some rather wild behaviour: in the mornings they run naked through the hallway, they get up early and play with each other in their beds. Yesterday Andrjusha climbed onto the roof of the stable, lost his balance and started rolling down — thank goodness he caught himself on the edge of the gutter or he would have been done for. May God watch over me, and let nothing happen that could take my life, though sometimes I have spasms in my throat from tears and worry, along with feelings of helplessness and powerlessness to do anything. — It won’t be long now ’til [I move to] Yasnaya [for the summer]; if only my milk doesn’t disappear entirely as a result of this nervous (post-natal) condition, and then I shall be rewarded for my patience. The girls, especially Masha, are doing a fine, intense job of looking after the younger ones, though sometimes they, too, are in despair. At the moment they are so cheerful and lively that I, too, feel cheered by listening to them. Lëva is also rolling eggs with all the enthusiasm of a child.
Когда кончила тот лист, я вдруг почувствовала, что писать больше нечего; что-то в голове защелкнулось. В конце концов, я опять точно на что-то жалуюсь, а в сущности всё слава Богу.		When I finished the previous page, I suddenly had the feeling that there was nothing more to write; something snapped in my head. The upshot is that I am again complaining about something, while in fact all is thanks to God.
Была еще нынче история, кучер просит расчет, Фомич с няней кричали до исступления, все перессорились и пережаловались. Но мое хладнокровие и презрительное отношение к их разлившейся от разговенья желчи — подействовали, кажется, на всех отрезвляющим образом. — вчера вечером Таня, Маша и Лева ездили с Северцовыми в театр смотреть «Лес», но приехали унылые и что-то не особенно довольные. И Андреев-Бурлак их не прельстил. Сегодня малыши ездили с Северцовыми же на передвижную выставку, и Андрюша восхищался, и Миша — картиной «На войну». Я тоже собираюсь, но не раньше следующей недели.		Another incident occurred today: the coachman asked to be paid, Fomich and the nanny were yelling at the top of their lungs, everybody was quarrelling and complaining to each other. But my equanimity and disregard for their rancour, which was [no doubt] spilling over from breaking their fast, had a sobering effect, it seems, on everyone. Last evening Tanja, Masha and Lëva went to the theatre with the Severtsovs to see [Aleksandr Ostrovskij’s play] The forest, but arrived [home] despondent and for some reason not really satisfied. And [the Russian actor Vasilij Nikolaevich] Andreev-Burlak did not particularly stand out to them. Today the boys went with the Severtsovs to an exhibition of the Itinerant [artists], and both Andrjusha and Misha were excited by [Konstantin Savitskij’s] painting To the war. I’m also planning to go, but not before next week.
Сейчас отрывали меня кормить, и потому кончаю письмо. Прощай, милый друг, пиши получше, посылаю тебе марку и конвертик, а то у тебя, может быть, нет. Есть ли у тебя деньги? Когда-то я тебя получу опять на свое попечение! Целую тебя и еще прошу беречь себя.		Right this moment I’ve been called away to breast-feeding duties, and so I’ll close this letter. Farewell, dear friend, write something better; I’m sending you a stamp and envelope, in case you don’t have them. Do you have money? Who knows when I shall have you back in my care! Hugs and kisses, and I ask you again to take care of yourself.
С. Т[олстая] 27 апреля 1888.		S. Tolstaya 27 April 1888.

Nº 8U – SOFIA ANDREEVNA TOLSTAYA LEV NIKOLAEVICH TOLSTOY

(Письмо в адрес Льва Николаевича и Марии Львовны Толстых)		(Letter addressed jointly to Lev Nikolaevich Tolstoy and Marija L’vovna [Masha] Tolstaja)
25 апреля 1892 г. Москва Милый друг Левочка, сегодня переписала твой отчет и хотела его послать, но Таня и Дунаев задержали, хотят по газетам справиться о последнем русском отчете Тани, чтоб не было разногласия в показаниях; и еще Таня говорит, что она с Величкиной послала тебе такие документы, по которым может оказаться ошибка в твоем отчете. Как тебе, должно быть, трудно было и долго составлять этот отчет! Но это хорошие, полезные для всех сведения, и я очень буду огорчена, если почему-либо откажут напечатать этот отчет. Если не примут в «Русск[их] вед[омостях]», я пошлю в «Новое время».		25 April 1892. Moscow Dear friend Lëvochka, today I made a copy of your report [on the funds collected for famine relief] and was going to send it [to the publisher], but Tanja and Dunaev held it back; they want to check with the newspapers about Tanja’s latest report in Russian, so that there be no discrepancy in [our] accounts; and Tanja also says that she sent you documents with Velichkina which might have resulted in a mistake in your report. How difficult it must have been for you and how long it must have taken to compile this report! But this is good and useful information for everybody, and I shall be very upset if for any reason they refuse to publish it. If they don’t accept it at Russkie vedomosti, I’ll send it to Novoe vremja.
Тане сегодня гораздо лучше, вообще она бодрей, но поправка ее идет очень медленно. Только что ревматизм лучше, сделался насморк, зубная боль. — Вчера была тут Лиза Олсуфьева и Маша Зубова, а теперь нашло на Таню беспокойство ехать в Никольское к Олсуфьевым. Эта мысль ее неотвязно преследует, и я вижу ясно, что если она не съездит посмотреть на косого, она не успокоится и уедет неудовлетворенная в Бегичевку. Я ничего не говорю и не советую, боюсь только, что она себя расстроит опять и физически, и морально. Собирается она в понедельник на три дня, а потом, около 4 мая, в Бегичевку. Ек[атерина] Ив[ановна] Баратынская тоже собирается. — Сегодня были тут Раевские, Петя четыре экз[амена] выдержал, Ваня еще не держал. Были и Мамоновы, и Екат[ерина] Ив[ановн]а, и Дунаев. У Грота жены всё жар, и жалко на него смотреть: и суетится, укладывается, и опять отчаивается, а она всё слабеет. Просто горе смотреть на них! — Вот я всё здоровею, давно я не чувствовала себя такой бодрой, сильной и здоровой, как теперь. Даже совестно, но, видно, это на что-нибудь нужно. И портрет мой очень хорош. Дети все тоже здоровы. Взяла я с 10 мая гувернера нового, вегетарианца — без яиц и молока, лет сорока пяти, рекомендован Поливановым, на вид солидный, а кто его знает! В молодости бывал гувернером, теперь приехал в Россию изучать язык, немец, живший во Франции тринадцать лет, знает и по-английски. Скучно с гувернерами, но и с Митькой нельзя оставлять детей, а я не вездесуща.		Tanja’s feeling much better today, she’s definitely more cheerful, but her healing is going quite slowly. Just as soon as her rheumatism started improving, she came down with the sniffles and a toothache. — Yesterday Liza Olsuf’eva was here, along with Masha Zubova, and now Tanja is just dying to go to Nikol’skoe with the Olsuf’evs. She is constantly haunted by this thought, and I can see clearly that if she doesn’t go and see the cross-eyed chap [Mikhail Adamovich Olsuf’ev, to whom she was attracted], she will find no peace and will head off to Begichevka unsatisfied. I am not saying or advising anything; it’s just that I’m afraid that she will upset herself once more both physically and morally. She is planning to go Monday for three days, and then, around the 4th of May, to Begichevka. Ekaterina Ivanovna Baratynskaja is also planning on going. — The Raevskijs were here today, Petja passed four exams, Vanja hasn’t had his exams yet. The Mamonovs were here, along with Ekaterina Ivanova, and Dunaev. Grot’s wife still has a fever, and it’s pitiful to look at him: he fusses, does some packing, and plunges again into despair, while she continues to grow weaker. Simply painful to look on them! — And here I keep on improving; I have not felt this sprightly, strong and healthy for a long time. Almost shameful, though apparently, serving some purpose. And my portrait has turned out very well. The children, too, are all healthy. Since the 10th of May I have employed a new governor [for the children], a vegetarian — no eggs or milk, about 45 years of age, recommended by Polivanov, decent enough looking, but who can tell?! He served as a governor in his younger days, and has now come to Russia to study the language; he’s a German, who lived thirteen years in France, knows English, too. It’s tedious [working] with governors, but I can’t leave the children with Mit’ka, and I can’t be everywhere at once.
Вчера вечером ездила я с Мишей, Лидой, Сашей и Ваней в Кунцево. Как там красиво! Высокие обрывы над Москвой-рекой, тишина, никого мы не видали и очень наслаждались. Пили чай под березками, совсем в одиночестве, ели апельсины, дети ловили майских жуков и рвали цветы. Но больше всех я была довольна. Домой ехали в 9 часов. Ваничка заснул. Завтра, воскресенье, едем все в Останкино с завтраком, до обеда, и Мамоновы с нами. Я очень радуюсь быть опять за городом и вывезти туда детей. Таня тоже поедет.		Last evening I went with Misha, Lida, Sasha and Vanja to Kuntsevo. How beautiful it is there! The high cliffs overlooking the Moskva River, the quiet — we didn’t see a soul and had a wonderful time. We took tea beneath the birches, in complete solitude, ate oranges; the children hunted maybugs and picked flowers. But more than anyone else I was happy. We went home at 9 o’clock. Vanechka fell asleep. Tomorrow, Sunday, we’ll all go to Ostankino with our breakfast, before dinner, and the Mamonovs [will go] with us. I’m very glad to be out in the countryside again and to take the children there. Tanja will be going, too.
Сегодня была сильная гроза, ливень, и ясный, теплый вечер. Так и тянуло в деревню. Я всё себе стараюсь втолковать, что это блажь одна, что я такая во всем счастливая, и вдруг не могу в городе чувствовать себя хорошо, но ничего не помогает, и я весь день в суете, и только одна мысль — убежать из города.		Today we had a severe thunderstorm, quite a downpour, and a clear, warm evening. I felt such a longing for the countryside. I am still trying to tell myself that it’s just a one-time fantasy, that I do feel happy about everything [here], but then all at once I can’t seem to feel so good in the city, and nothing helps, and I’m so busy the whole day that I have only one thought — to escape from the city.
Не знаю, писала ли я тебе, что было письмо от Левы и телеграмма из Самары 22-го апреля. Он просил 3000 р. на семена, и мы ему уже их послали. От старших сыновей известий не было.		I don’t know if I told you, but I received a letter from Lëva and a telegram from Samara on the 22nd of April. He asked for 3,000 roubles for seeds, and we already sent this to him. There’s been no news from our older sons.
Попроси Машу мне написать, всё ли тебе было впору, и если нет, то перешила ли Мар[ия] Кир[илловна], чтоб годилось. Как довезла Вера Михайловна 1000 рублей?		Ask [our daughter] Masha to write to me and tell me whether everything fits you, and if not, has Marija Kirillovna made the alterations, so that you can use it? How did Vera Mikhajlovna deliver the thousand roubles?
Здоровы ли вы все и как духом себя чувствуете? Мне иногда кажется, что вы оба что-то невеселы и труднее вам живется, чем прежде. Дай Бог только, чтоб здоровье было хорошо, чтоб ничего не случилось. Какими способами вы передвигаетесь? Не утомляй себя, Левочка, слишком ездой, и не рискуй, Маша, Доном. Без привычки и без знания реки можно и утонуть. Береги папа и заботься получше и поразнообразнее его кормить. Как ведет себя Петр Васильевич? Не нужно ли что послать? Сегодня справлялись об экипаже, обещали к среде.		Are you all healthy and are you all in good spirits? It sometimes seems to me that both of you are somehow less than cheerful and that you are finding life more difficult than before. God only grant that you are healthy and that nothing happens. How do you get about? Don’t wear yourself out, Lëvochka, with too much horseback riding, and Masha, don’t risk [bathing] in the Don [River]. Unless you have experience and a good knowledge of the river you could even drown. Take care of Papà and try to feed him better and with more variety. How is Pëtr Vasil’evich behaving himself? Is there anything you need sent? Today they’re finding out about the carriage; it’s promised for Wednesday.
Ну, прощайте, милые друзья, кланяйтесь сотрудникам и сотрудницам. Чистяков-то так и не приехал? Очень жаль.		Well, farewell, dear friends; my regards to your fellow-workers [on the famine relief]. Has Chistjakov still not arrived? That’s too bad.
Целую вас обоих. Пишу на Клекотки, а то в Чернаву долго еще почта.		Hugs and kisses to you both. I am sending [this letter] to Klëkotki; the mail takes longer through Chernava.
С. Толстая 25 апреля, вечер. 1892.		S. Tolstaya Evening, 25 April 1892.

Nº 9U – SOFIA ANDREEVNA TOLSTAYA LEV NIKOLAEVICH TOLSTOY

11 мая 1892 г. Москва Ты, может быть, меня осудишь, милый друг, что я деньги посылаю с артельщиком. Но послать пять тысяч по почте стоит тоже много денег, и мы с Таней разочли, что ты больше недели не получишь денег, а деньги вам очень нужны, и вы должны скорей кончать свои дела и приезжать в Ясную. Посылаю Маше своих 100 рублей на домашние расходы и поездку. Сегодня же едет Софья Алексеевна, я была у нее, но так ее и не видала, а она ко мне не приехала. Как я рада буду слышать от артельщика по его возвращении о здоровье твоем и о вас вообще! У нас сегодня невозможный хаос. С утра укладываются. Фомич кричит, бегает, Дуняша с узелками, няня, все в азарте. Передняя загромождена ящиками и сундуками. На дворе плотники строят забор, клозет, кроют крышу, человек десять рабочих.		11 May 1892. Moscow You may possibly reproach me, dear friend, for sending money with the artel worker. But to send five thousand [roubles] by post also costs a lot of money, and Tanja and I calculated that you would not receive it for over a week, and you all need the money badly so that you can finish up your [relief] work as soon as possible and come to Yasnaya. I am sending [our daughter] Masha my 100 roubles for household expenses and travel. Also today Sof’ja Alekseevna is to go [to Begichevka]; I went by her place but still didn’t see her, and she didn’t come to see me. How glad I’ll be to hear from the artel worker, upon his return, about your health and all of you in general! Today we are in [a state of] incredible chaos. People have been packing since this morning. Fomich is yelling and running around, Dunjasha is busy with some bundles, the nanny and everyone else are all excited. The front hallway is overflowing with boxes and trunks. Outdoors, carpenters are building a fence and an outhouse, along with covering the roof; there must be around ten workers in all.
Ко мне всё ходят с разными счетами, лежит корректура четвертой книги, конверты с почты и пр. об экзаменах детям ничего не говорят, и Миша боится, что провалился из латыни, и Андрюша тоже; сегодня был экзамен. — Таня была у доктора, он говорит, что у ней похоже на нервное состояние, велел брать ванны всякий день соленые, пить опять Эмс, и очень одобряет, что она едет в Ясную на покой. Сегодня она выразила мысль, что ты, верно, подозреваешь ее в обмане или, вернее, в преувеличении ее нездоровья. Мне даже смешно стало; она очень худа и бледна стала, ты увидишь, когда приедешь.		People keep coming up to me with various bills, the proofread fourth book is lying [on my desk], along with envelopes and stamps, etc., nobody is saying a word to the children about their exams, and Misha is worried that he failed Latin, Andrjusha, too; today was the exam. — Tanja was at the doctor’s; he says she has something like a nervous condition; he told her to take salt baths every day, and to drink Ems water again, and he strongly encourages her to go to Yasnaya for a rest. Today she expressed the thought [to me] that you may well suspect her of deception or, rather, of exaggerating her illness. It even seemed funny to me; she has become very thin and pale — you’ll see for yourself when you come.
Поступил вчера Фольхерт, говорит по-немецки, по-французски и по-английски, классик и вегетарианец, понравился Гроту. Грот приводил мне сенатора Семенова, своего дядю, который очень интересно мне рассказывал о разных госуд[арственных] проектах по поводу народного благосостояния. Он горячий и умный человек, но он будет одинок, как все умные люди. Наш новый гувернер 48 лет, плешивый, и, думаю, понравится тебе. К пище относится, похоже, как швед. Что-то он? Тут идет дождь, и сыро. И пасмурно, что-то у вас?		Fol’khert started work yesterday [as the children’s governor]; he speaks German, French and English. He’s a classicist and a vegetarian, and he appeals to Grot. Grot brought his own uncle, Senator Semënov, to see me. He gave me an interesting account of various state projects related to national welfare. He is a passionate and intelligent fellow, but he will be lonely, as all intelligent people are. Our new [children’s] governor is 48 years old, bald, and I think you will like him. He apparently approaches food like that Swede [Abraam von Bunde]. I wonder where he is now. It’s raining here, and damp. And cloudy. What’s the weather like where you are?
Приехали сегодня утром Вера и Маша Толстые зубы чинить. И проведут со мной дня три. А время идет, ближе к тому, когда увидимся и будем в Ясной. Праздник моей жизни сократился, трудовой период увеличился для всех нас. Целую тебя и Машу, которая была мне очень мила: светлая, кроткая и приятная. Надеюсь, что мы в конце концов будем очень нежно и прочно любить друг друга, когда она уравновесится, а я ее пойму с ее хорошей стороны. Ну, прощайте.		[LN’s nieces] Vera and Masha Tolstaja came [to Moscow] this morning to have their teeth fixed. And they’ll be staying three or so days with me. But the time is going by, and getting closer to our seeing each other at Yasnaya. The holiday [period] of my life has been cut short, and the work period has increased for all of us. Hugs and kisses to you and Masha, whom I liked very much: bright, meek-hearted and pleasing. I hope that she and I shall finally express some tenderness to each other and really love each other when she finds her equilibrium and I catch her from her good side. Well, farewell.
Так и вижу вашу пыльную, безотрадную Бегичевку, но мне было оба раза там хорошо.		[Even now] I can picture your dusty, dreary Begichevka, but I had a good experience there both times.
11 мая 1892 г.		11 May 1892.

Nº 10U – SOFIA ANDREEVNA TOLSTAYA LEV NIKOLAEVICH TOLSTOY

28 декабря 1900 г. Ясная Поляна 28 декабря 1900 г. Письма от тебя не было, милый друг Левочка, и я только сейчас узнала от Вестерлунда, что Таня родила мертвую девочку. Сегодня в ночь я еду к ней; вероятно, Андрюша меня проводит, мы ждем его к похоронам, к 12 часам, теперь 11 утра.		28 December 1900. Yasnaya Polyana 28 December 1900. There hasn’t been any letter from you [lately], dear friend Lëvochka, and I just now learnt from [Dr.] Westerlund that Tanja had a stillbirth. I’m going to see her tonight. Probably Andrjusha will go with me; we are expecting him at the funeral, by 12; it’s now 11 a.m.
У меня такое чувство, что «бейте меня, ну, еще и еще», всё как-то застыло во мне от всего тяжелого, что приходится переживать.		I have the feeling that I am saying: “Hit me again and again”; everything’s numb in me from all the challenges I’ve been obliged to endure.
Одно утешенье, что и здесь, и у Тани мое присутствие приятно и даже нужно было. Какое счастье, что у Тани был и Сережа, и Дунаев! Всё ей легче было при них, да и помогли, вероятно, вовремя.		One comfort here is that both here and at Tanja’s my presence has been welcome and even needed. What luck that Serëzha and Dunaev were both at Tanja’s! At least things went easier for her when they were there; their help seemed most timely.
Бедная Таня! Ребенка нет, и сознание того, что этот эгоист, ее муж, ее оставил, что у него не хватило любви пожертвовать своей противной жизнью для нее, хотя бы ему и вредно было остаться в России.		Poor Tanja! She has no child, and the realisation that this egotist of her husband left her [and went abroad for medical treatment], that he did not have enough love to give up his repulsive life-style for her, even if it might have been harmful [to his health] to remain in Russia.
Береги себя, милый Левочка, и Сашу. Я пробуду с Таней, пока всякая опасность послеродового периода минует и, может быть, ее противный муж вернется. Себя я буду беречь, ты обо мне не тревожься, буду беречься, потому что еще кому-нибудь пригожусь, а уж самой как не хочется, как скучно жить и знать, что много еще увидишь страданий тех, кого любишь.		Dear Lëvochka, take care of yourself and Sasha. I shall stay with Tanja until any danger connected with her post-natal period passes and, perhaps, her unpleasant husband returns. I shall take care of myself — you need not worry about me — I shall take care of myself, as I may be useful to someone else, though I really don’t want to live such a dull life, knowing that I shall see many more sufferings on the part of those I love.
О Тане мы здесь знали одно: она пишет письмо Леве и Доре сочувственное о смерти Левушки, а в 5 часов утра 26-го приписывает, что ей кажется, что начинаются роды. Мы вчера сейчас же ей телеграфировали запрос о здоровье и до сих пор не получили ответа; праздники — везде беспорядки, может быть, не до нас, столько всякой заботы о Тане.		As for Tanja, we here knew one thing: she was writing a letter to Lëva and Dora expressing her condolences on the death of Lëvushka, and at 5 o’clock on the morning of the 26th added a note that it seemed her labour was starting. Yesterday we immediately wired her a question on her health but haven’t received any reply up to now. [After all,] the holidays everywhere are in chaos or, perhaps, they are too busy caring for Tanja to [contact] us.
Сейчас будут увозить Левушку, у меня вся внутренность дрожит, как всё стало тяжело!		Now they’ll be coming to take Lëvushka’s [body] away, and my whole inner body is trembling — how terribly difficult has it all become!
Целую вас, прощайте. Пишите мне в Архангельское и непременно всякий день, пожалейте меня, всё легче, когда хоть письмами общаешься.		Hugs and kisses to [all of] you. Write me at Arkhangel’skoe, and be sure to write every day. Have pity on me: it’s always easier when we can at least communicate through letters.
Кажется, приехал сейчас Андрюша, слышу его кашель.		I think Andrjusha has just arrived — I can hear him coughing.
Сам ты, Левочка, ради Бога, никуда не езди, прошло то время, и ушли уж твои силы.		For God’s sake, Lëvochka, don’t take any trips; that time has passed, and your strength is not what it was.
Целую вас всех. Пишите не на мое имя, а Наташе [Сухотиной], а то назад ушлют.		Hugs and kisses to all of you. Address [your letters] not to my name, but to Natasha Sukhotina, otherwise they’ll send it back.
С. Толстая		S. Tolstaya

Nº 11U – SOFIA ANDREEVNA TOLSTAYA LEV NIKOLAEVICH TOLSTOY

11 мая 1905 г. Москва 11 мая 1905 г. Разумеется, что я завтра не успею выехать, так как дела очень много, а сил очень мало. Сегодня убирали и сушили с Афанасьевной все вещи: ковры, платья, полости и проч. Очень было хлопотно. Вторую половину дня занималась книжными делами. Завтра дела дома с типографиями и проч. И в 3-х банках, и вечером поеду на могилки. Послезавтра дела окончу и покупки. И вот прошу выслать за мной в субботу утром. Здоровье всё то же, всё кашель и слабость, и плохое пищеварение. Но ничего, живу и работаю.		11 May 1905. Moscow 11 May 1905. Naturally, I shan’t be able to leave tomorrow, as I have so much to do and so little strength. Today Afanas’evna and I cleaned and dried everything: rugs, dresses, bedding, etc. It kept us very busy. The afternoon I spent working on [forthcoming] editions. Tomorrow I’ll be working at home with [representatives of] the printshops, etc. I’ll also [be going around] to three banks. In the evening I shall visit [our children’s] little graves. The day after tomorrow I shall finish my business affairs and do some shopping. And so I would ask you to send [a carriage to pick me up at Kozlovka] on Saturday morning. My health is still the same, constant coughing and weakness, and poor digestion. But never mind, I’m alive and working.
Целую вас всех. Жаль весны и скучно.		Hugs and kisses to you all. I have been missing [our] spring [at Yasnaya]; [life here is] dull.
С. Толстая		S. Tolstaya