Зная любовь Джерри к пиву, азартным играм, футболу и всякого рода беспутным развлечениям, Николас предложил ему встретиться в понедельник вечером в казино, чтобы отметить последние часы их свободы. Джерри счел идею восхитительной. Покидая здание суда, они размышляли о том, чтобы пригласить еще кое-кого из коллег по жюри. Мысль была недурной, но ничего не вышло. О Хермане речи не шло. Лонни Шейвер, очень взволнованный, стремительно убежал, не сказав никому ни слова. Сейвелл был новичком, они ничего о нем не знали, но полагали, что от такого парня лучше держаться подальше. Оставался Эррера, полковник Наполеон, но его им приглашать не хотелось – достаточно того, что им предстояло провести с ним взаперти целые две недели.
Джерри пригласил Сильвию Тейлор-Тейтум, Пуделиху. Они с ней подружились. Она уже дважды была разведена, а Джерри готовился к своему первому разводу. Как знаток всех казино на побережье, он предложил отправиться в новое заведение под названием «Дипломат». Там имелся прекрасный бар с большим выбором недорогих напитков, большой телеэкран, обстановка – вполне интимная, а у официанток – длинные ноги и минимум одежды.
Явившись к восьми, Николас застал Пуделиху, уже занявшую столик в переполненном баре. Она потягивала светлое пиво и мило улыбалась, чего никогда не делала в суде. Свои волнистые, струящиеся волосы она убрала назад. На ней были линялые джинсы в обтяжку, свободный свитер и красные ковбойские сапоги. Это не делало ее хорошенькой, но все же в баре она выглядела гораздо привлекательнее, чем в ложе присяжных.
У Сильвии были темные, печальные, мудрые глаза, и Николас решил немедленно, пока не появился Джерри, как можно глубже в них погрузиться. Он заказал по новой и начал легкую беседу.
– Вы замужем? – спросил он, зная, что она разведена. Первый раз она вышла замуж в возрасте девятнадцати лет и родила двойню – мальчишек, которым сейчас уже по двадцать. Один работает на нефтяной буровой вышке в море, второй учится на первом курсе колледжа. Очень разные ребята. Первый муж бросил ее через пять лет, пришлось самой поднимать сыновей.
– А вы женаты? – в свою очередь, спросила она.
– Нет. Теоретически я все еще студент, но в настоящий момент работаю.
Второй муж Сильвии был немолод, и, слава Богу, у них не было детей. Брак продлился семь лет, а потом он сменил ее на более новую модель. Она поклялась больше не выходить замуж. «Медведи» сражались с «Паккерами», и Сильвия с интересом наблюдала за игрой. Она любила футбол, потому что ее мальчики в старших классах были лучшими нападающими лиги.
Джерри стремительно вбежал в казино и настороженно оглянулся назад, прежде чем извиниться за опоздание. Он залпом опорожнил первый стакан пива и объяснил, что ему показалось, будто за ним следят. Сильвия подняла его на смех, заявив, что теперь все присяжные, наверное, нервно озираются, высматривая тени у себя за спиной.
– Дело не в суде, – сказал Джерри. – Думаю, это моя жена.
– Ваша жена? – удивился Николас.
– Да. Полагаю, она наняла частного детектива, чтобы следить за мной.
– Тогда вы, наверное, с нетерпением ждете изоляции, – пошутил Николас.
– О да! – ответил Джерри, подмигивая Пуделихе.
Он поставил пятьсот долларов на «Паккеров» плюс заключил пари один к шести на определенный счет в первой половине игры. Независимо от того, какие команды играют – профессиональные или студенческие, – заключается огромное количество пари, объяснил он своим приятелям-новичкам, которые в этом ничего не понимали. Например, иногда Джерри спорил на то, кто первым промахнется, кто первым забьет гол, кто сделает больше перехватов. Он следил за игрой со страстью человека, который не может позволить себе проиграть деньги. За первую четверть игры он выпил четыре стакана пива. Николас с Сильвией быстро от него отстали.
В промежутках между нескончаемыми монологами Джерри о футболе и искусстве выигрывать пари Николас сделал несколько безуспешных попыток направить разговор в русло судебного процесса. Изоляция жюри не казалась увлекательной темой – поскольку они еще не испытали ее прелестей, говорить было не о чем. Сегодняшнее выступление доктора Килвана произвело на всех гнетущее впечатление, и возвращаться к нему в нерабочее время не хотелось. Никакого интереса не проявляли собеседники и к более общим проблемам. Сильвии в особенности претили любые разговоры об их обязанностях.
Миссис Граймз, как и все остальные, была удалена из зала и находилась на крыльце, когда судья Харкин оглашал правила изоляции. По дороге домой Херман объяснил ей, что предстоящие две недели он проведет в комнате мотеля, расположенного неизвестно где, без нее. Вскоре после того, как они приехали домой, она позвонила судье Харкину и высказала ему множество соображений по поводу последних событий. Миссис Граймз несколько раз напомнила судье, что ее муж слеп и нуждается в помощи. Херман сидел на диване, пил свой единственный в день дозволенный стакан пива и возмущался тем, что жена вмешивается в его дела.
Судья Харкин быстро нашел взаимоприемлемое решение. Он разрешит миссис Граймз находиться с мужем в мотеле. Она может завтракать и ужинать вместе с ним, заботиться о нем, но она не имеет права общаться с остальными присяжными. Она также не сможет впредь присутствовать в зале суда, поскольку ей категорически запрещается обсуждать ход процесса с Херманом. Миссис Граймз, одной из немногих зрительниц, не пропустивших пока ни единого слова, произнесенного в суде, это не очень понравилось. Хоть она не говорила этого ни судье, ни Херману, она уже составила себе вполне определенное мнение о деле. Судья был тверд. Херман разъярен. Но миссис Граймз победила и отправилась в ванную паковать вещи.
Лонни Шейвер провел вечер понедельника на службе. С большим трудом ему удалось разыскать Джорджа Тикера дома, в Шарлотте. Он объяснил ему, что до окончания процесса жюри присяжных будет находиться в полной изоляции. В середине недели ему должен был звонить Тонтон, но Лонни боялся, что теперь тот не сможет связаться с ним: судья запретил какие бы то ни было телефонные переговоры, так что до окончания суда Лонни будет недоступен. Тикер выразил сочувствие и по мере разговора высказал опасения относительно исхода дела:
– Наши эксперты в Нью-Йорке боятся, что обвинительный приговор окажется подобен камню, брошенному в воду. Круги пойдут широко и захватят всю сферу розничной торговли, особенно наш бизнес. Одному Богу известно, как подскочат страховые ставки.
– Я сделаю все, что смогу, – пообещал Лонни.
– Надеюсь, жюри всерьез не думает о том, чтобы вынести суровый вердикт?
– Трудно сказать. Мы заслушали пока лишь половину свидетелей обвинения. Рано делать выводы.
– Лонни, вы должны нас защитить. Раз уж вы оказались ближе всех к цели, черт возьми, так уж случилось, понимаете, что я имею в виду?
– Да, понимаю. Сделаю все, что смогу.
– Мы рассчитываем на вас. Мы с вами.
Пикировка с Фитчем длилась недолго и ни к чему не привела. В понедельник Дурвуд Кейбл ждал почти до девяти часов вечера, пока в кабинетах не закончилась суета, связанная с приготовлениями к завтрашнему заседанию, а в совещательной комнате – поздний обед. Тогда он попросил Фитча зайти к нему. Фитч сделал одолжение, хотя предпочел бы уйти и отправиться в свою лавку.
– Мне нужно кое-что обсудить с вами, – сдержанно сказал Дурр, стоя по другую сторону стола.
– Что именно? – гавкнул Фитч, предпочитавший стоять опустив руки. Он прекрасно знал, о чем пойдет речь.
– Сегодня у нас возникли неприятности.
– Нет у вас никаких неприятностей. Насколько я помню, жюри в зале не присутствовало. Следовательно, что бы там ни произошло, на вердикт это влияния не окажет.
– Вас поймали, и у нас неприятности.
– Меня не поймали.
– Тогда как это назвать?
– Я назвал бы это ложью. Мы никого не посылали следить за Стеллой Хьюлик. Зачем нам это нужно?
– Ну а кто же ей звонил?
– Не знаю, но это точно были не мои люди. Еще вопросы?
– Да, кто был тот парень в квартире Истера?
– Это не мой человек. Я не видел пленки, понимаете? Следовательно, мне неизвестно его лицо, но у нас есть основания полагать, что это ищейка, нанятая Рором и его парнями.
– Вы можете это доказать?
– Я не должен ничего, черт возьми, доказывать. И не обязан больше отвечать на вопросы. Ваше дело вести процесс, а заботу о безопасности предоставьте мне.
– Не подводите меня, Фитч.
– Это вы смотрите не подведите меня, проиграв процесс.
– Я редко проигрываю.
Фитч развернулся и направился к выходу, бросив на ходу:
– Знаю. И вы отлично работаете, Кейбл. Вам нужна лишь небольшая помощь извне.
Николас явился первым с двумя спортивными сумками, набитыми одеждой и туалетными принадлежностями. Лу Дэлл, Уиллис и еще один охранник, новый, ждали в коридоре возле комнаты присяжных, чтобы собрать все вещи и временно сложить их в пустующей свидетельской комнате. Была среда, двадцать минут девятого.
– Как вещи доставят отсюда в мотель? – не выпуская сумок из рук, подозрительно спросил Николас.
– Мы как-нибудь переправим их в течение дня, – ответил Уиллис, – но сначала мы должны их осмотреть.
– Черта с два!
– Простите?
– Никто не будет осматривать мои вещи, – сказал Николас, входя в комнату присяжных.
– Так судья распорядился, – объяснила Лу Дэлл, входя вслед за ним.
– Мне не важно, как распорядился судья. Мои сумки никто не будет осматривать. – Он поставил их в угол, прошел к кофейному столу и бросил стоявшим в дверях Лу Дэлл и Уиллису: – Ладно, выйдите, это комната для присяжных.
Те попятились, и Лу Дэлл закрыла дверь. Прошла минута, прежде чем в коридоре снова послышались голоса. Николас открыл дверь и увидел Милли Дапри, со вспотевшим лбом стоявшую напротив Лу Дэлл, и Уиллиса с двумя неподъемными чемоданами.
– Они собираются осматривать наши вещи, но этого не будет, – объяснил ей Николас. – Ставьте-ка свои чемоданы сюда. – Он с большим трудом оторвал от пола ближайший и оттащил его в тот же угол, где лежали его сумки.
– Но судья распорядился… – тупо бубнила Лу Дэлл.
– Мы не террористы, – огрызнулся Николас, тяжело дыша, – чего он боится, что мы тайно пронесем оружие, наркотики или что-то еще в том же роде?
Милли схватила пончик и поблагодарила Николаса за то, что он позаботился о неприкосновенности ее личных вещей. В конце концов, в ее багаже есть такие предметы… Она вовсе не хотела бы, чтобы к ним прикасался мужчина, Уиллис, например, или кто бы то ни было другой.
– Выйдите! – заорал Николас, указывая на дверь Лу Дэлл и Уиллису. Те снова ретировались в коридор.
Без четверти девять все двенадцать присяжных собрались в комнате, набитой к тому времени сумками и чемоданами, которые Николас спас от досмотра и стащил в угол. С каждым новым чемоданом он становился все более сердитым, произносил гневные тирады, всячески неистовствовал и весьма преуспел в том, чтобы превратить жюри в сборище озлобленных людей, готовых высказать все, что они думают по этому поводу. В девять Лу Дэлл постучала в дверь и повернула ручку, чтобы войти.
Дверь оказалась запертой изнутри.
Она постучала снова.
В комнате присяжных никто не шелохнулся, только Николас подошел к двери и спросил:
– Кто там?
– Лу Дэлл. Пора идти в зал. Судья ждет вас.
– Передайте судье, чтобы он шел к черту!
Лу Дэлл обернулась к Уиллису. Тот, с глазами навыкате, потянулся к своему ржавому пистолету. Грубость Николаса насторожила даже самых рассерженных присяжных, но не расколола их единства.
– Что вы сказали? – переспросила Лу Дэлл.
Послышался щелчок, ручка повернулась. Николас вышел в коридор и закрыл за собой дверь.
– Передайте судье, что мы не выйдем в зал, – заявил он, сверху вниз глядя на грязно-серую челку Лу Дэлл.
– Вы не имеете права так поступать, – как можно более грозно сказал Уиллис, который на самом деле грозным вовсе не был, а был, наоборот, слабаком.
– Заткнитесь, Уиллис.
События, связанные с присяжными, во вторник снова привлекли публику в зал суда. Уже стало известно, что одного присяжного отставили, а к другому ворвались в квартиру, что судья разгневан и велел изолировать жюри. Слухи нарастали, словно снежный ком, и уже говорили, что шпиона, подосланного табачными компаниями, застукали на месте преступления в квартире присяжного и выписан ордер на его арест. Полиция и ФБР повсюду ищут его.
Утренние газеты, выходящие в Билокси, Новом Орлеане, Мобайле и Джексоне, поместили большие статьи на первых полосах.
Судебные завсегдатаи толпились в здании. Большинство местных судейских чиновников вдруг вспомнили о неотложных делах и, явившись на службу, роились вокруг зала заседаний. Полдюжины репортеров из различных изданий оккупировали первый ряд позади адвокатов обвинения. Мальчики с Уолл-стрит, чья команда редела по мере того, как они открывали для себя местные казино, глубоководную рыбалку и долгие ночи в Новом Орлеане, снова была в полном сборе.
Так что было кому наблюдать за тем, как взвинченная Лу Дэлл на цыпочках прошмыгнула через дверь, откуда обычно выходили присяжные, пересекла переднюю часть зала, подошла к судейской скамье и наклонилась к судье. Харкин тоже склонился к ней, и они начали о чем-то шептаться. Сначала судья вертел головой, словно ничего не мог понять, потом тупо уставился на дверь, возле которой, недоуменно подняв плечи, застыл Уиллис.
Закончив свое сообщение, Лу Дэлл быстро вернулась и встала рядом с ним. Судья Харкин пристально посмотрел на удивленные лица адвокатов, затем на зрителей, потом стал царапать на бумаге что-то, чего и сам не смог бы прочесть, обдумывая между тем свои дальнейшие действия.
Забастовка присяжных!
Что сказано об этом в судейском справочнике?
Он пододвинул микрофон и сказал:
– Господа, у нас небольшая проблема с присяжными. Мне нужно переговорить с ними. Прошу мистера Рора и мистера Кейбла пройти со мной. Все остальные пусть остаются на своих местах.
Дверь снова оказалась запертой. Судья вежливо постучал. После третьего удара он попробовал повернуть ручку. Она не поддалась.
– Кто там? – спросил изнутри мужской голос.
– Это судья Харкин, – громко ответил Его честь. Николас, стоявший у двери внутри комнаты, повернулся и улыбнулся коллегам. Милли Дапри и миссис Глэдис Кард жались к сложенным в углу вещам, они страшно нервничали, боясь, что судья отправит их в тюрьму или накажет каким-либо другим способом. Но остальные присяжные были по-прежнему возмущены.
Николас отпер замок и открыл дверь. Приветливо, словно ничего удивительного не случилось, словно забастовки присяжных были рутиной судебных процессов, он улыбнулся и сказал:
– Входите.
Харкин, без мантии, в сером костюме, вошел в сопровождении Рора и Кейбла.
– Что у вас за проблема? – спросил он, оглядывая комнату. Большинство присяжных сидели за столом, на котором в беспорядке стояли кофейные чашки и пустые тарелки. Везде были разбросаны газеты. Филип Сейвелл в одиночестве стоял у окна. Лонни Шейвер сидел в углу с лэптопом на коленях. Истер, без сомнения, был их делегатом и, возможно, подстрекателем.
– Мы считаем недопустимым, чтобы охранники осматривали наши вещи.
– Почему?
– Но это же очевидно. Это наши личные вещи. Мы не террористы, не торговцы наркотиками, а вы не таможенный чиновник. – Истер говорил решительно, и тот факт, что он столь смело вел себя с важным судьей, вызвало у большинства присяжных чувство гордости. Он был их настоящим лидером, независимо от того, что думает по этому поводу Херман, и он не раз говорил им, что именно они, не судья, не адвокаты, не тяжущиеся стороны, а именно они, присяжные, – самые важные люди в суде.
– Но такова процедура изоляции жюри, – сказал Его честь, делая шаг навстречу Истеру, который был дюйма на четыре выше и вовсе не ежился от страха.
– Однако это нигде не записано, не так ли? Бьюсь об заклад, что это просто мера предосторожности, установленная председательствующим судьей. Ведь так?
– Но она вполне обоснованна.
– Недостаточно. Мы не выйдем в зал, Ваша честь, пока вы не пообещаете, что наши вещи оставят в покое. – Истер произнес это твердо, даже с некоторой скрытой угрозой. Ни у кого не осталось сомнений, что он не шутит. От всей группы говорил он один, из остальных никто даже не пошевелился.
Харкин глянул через плечо на Рора, и это было ошибкой, потому что тот тут же выпалил:
– Подумаешь, судья, велика важность! Эти люди не станут проносить с собой пластиковые бомбы.
– Довольно, – оборвал его судья, но Рор уже заслужил некоторую симпатию присяжных. Кейбл, разумеется, был того же мнения и хотел бы выразить свое сердечное доверие к присяжным, что бы они там ни напихали в свои туристские сумки, но Харкин не дал ему такой возможности.
– Очень хорошо, – сказал Его честь. – Сумки не будут обыскивать. Но если до меня дойдет, что у кого-то окажется хоть какой-нибудь из предметов, помеченных во врученном вам вчера списке как запрещенный, этот присяжный за неуважение к суду будет подвергнут тюремному заключению. Понятно?
Истер обвел взглядом комнату, поочередно останавливаясь на каждом из коллег. Большинство явно почувствовали облегчение, некоторые даже закивали.
– Отлично, судья, – согласился он.
– Ладно. Теперь мы можем продолжить слушания?
– Да, но есть еще одна проблема.
– Что еще?
Николас взял со стола какой-то листок, что-то прочел там и сказал:
– В соответствии с вашими изложенными здесь правилами нам разрешается встреча с супругом или супругой раз в неделю. Мы считаем, что этого недостаточно.
– Сколько же вам нужно?
– Как можно больше.
Это было новостью и для большинства присяжных. Некоторые мужчины, в частности Истер, Фернандес, Лонни Шейвер, действительно говорили об этом, но женщины – нет. Миссис Глэдис Кард и Милли Дапри чувствовали себя особенно неловко, опасаясь, что Его честь заподозрит их в сексуальной ненасытности. У мистера Карда уже давно были неприятности с простатой, и миссис Кард подумывала, не обнародовать ли ей это обстоятельство, чтобы сохранить свое доброе имя, когда Херман Граймз произнес:
– Мне достаточно двух раз.
Образ старины Херма, на ощупь пробирающегося под простыней к миссис Граймз, вдруг ясно представился присутствующим, и они не смогли удержаться от смеха, который и разрядил обстановку.
– Полагаю, нет нужды проводить поименный опрос, – сказал судья Харкин. – Сойдемся на двух? Ведь речь идет всего о паре недель.
– Хорошо, два, но третий – в резерве, – сделал встречное предложение Николас.
– Да, так будет отлично, – поддержал его Джерри, у которого с похмелья покраснели глаза. Для Джерри даже день без секса был чреват головной болью, но он понимал две вещи: его жена будет в восторге оттого, что не увидит его целых две недели, а они с Пуделихой договорятся.
– Я возражаю против формулировки, – донеслось от окна. Это были первые слова, произнесенные Филипом Сейвеллом за все время суда. Он держал в руке свод правил. – Ваше определение лица, имеющего право на супружеские визиты, оставляет желать лучшего.
Оскорбивший его параграф звучал так: «Во время каждого супружеского визита каждый присяжный может провести два часа один, в своей комнате, со своей женой (мужем), подругой или другом».
Судья Харкин вместе с заглядывающими через его плечо адвокатами, а также все присяжные, перечитав этот параграф, терялись в догадках: какого черта не понравилось здесь этому извращенцу? Но Харкин не собирался дознаваться.
– Уверяю вас, мистер Сейвелл и господа присяжные, у меня нет намерения ограничивать кого бы то ни было из вас в чем бы то ни было, что касается супружеских визитов. Поверьте, мне нет дела до того, что и с кем вы будете делать.
Это, кажется, удовлетворило Сейвелла настолько же, насколько шокировало миссис Глэдис Кард.
– Ну, что-нибудь еще?
– Это все, Ваша честь, мы благодарим вас, – громко сказал Херман, желая вернуть себе авторитет лидера.
– Спасибо, – повторил Николас.
Когда умиротворенные присяжные расселись по местам, Скотти Мэнграм объявил суду, что доктор Килван закончил давать показания. Дурр Кейбл начал перекрестный допрос так почтительно, что казалось, будто он робеет перед великим экспертом. Сначала они отмели некоторые из приведенных статистических выкладок как, безусловно, бесполезные. Доктор Килван признал, что из избытка приведенных цифр можно сделать общий вывод: раком легких страдает приблизительно десять процентов курильщиков.
Кейбл педалировал этот факт, как делал это с самого начала и собирался делать до конца.
– Итак, доктор Килван, если курение вызывает рак легких, то почему так низок процент легочной онкологии среди курильщиков?
– Курение значительно увеличивает риск заболеть раком легких.
– Но не обязательно вызывает его, не так ли?
– Нет. Не каждый курильщик заболевает раком.
– Благодарю вас.
– Но для тех, кто курит, риск заболеть раком легких гораздо выше.
Кейбл оживился и усилил давление. Он спросил доктора Килвана, знаком ли тот с исследованиями, которые вот уже двадцать один год ведутся в Чикагском университете и из которых следует, что процент заболеваний раком легких у курильщиков, живущих в больших городах, гораздо выше, чем у курильщиков, живущих в сельской местности? Килвану были хорошо известны эти исследования, хотя он в них и не участвовал.
– Вы можете объяснить этот феномен?
– Нет.
– А сделать предположение?
– Да, но методология этого исследования кажется мне спорной, поскольку задача в этом случае ограничивается лишь тем, чтобы доказать, что иные факторы, помимо табачного дыма, могут быть причиной рака легких.
– Например, загрязнение воздуха?
– Да.
– А вы согласны, что это действительно так?
– Не исключено.
– Значит, вы не отрицаете, что загрязнение воздуха вызывает рак легких?
– Может вызывать. Но я привержен иной методике исследований. Сельские курильщики больше подвержены раку легких, чем некурящие сельские жители, а курильщики-горожане – больше, чем некурящие горожане.
Кейбл взял в руки другую толстую папку и, выразительно полистав ее, спросил доктора Килвана, знаком ли тот с проведенными в 1989 году в Стокгольмском университете исследованиями, установившими связь между наследственностью, курением и раком легких?
– Я читал их доклад.
– У вас есть свое мнение по этому вопросу?
– Нет. Наследственность – не моя специальность.
– Значит, вы не можете ни подтвердить, ни опровергнуть наличие связи между наследственностью, курением и раком легких?
– Не могу.
– Но вы не оспариваете этого доклада?
– У меня нет никакого мнения относительно этого доклада.
– Знаете ли вы специалистов, которые проводили эти исследования?
– Нет.
– Следовательно, вы не можете сказать, насколько они квалифицированны?
– Нет. Я уверен, вы связывались с ними.
Кейбл подошел к своему столу, бросил на него обе папки и снова вернулся к адвокатской кафедре.
После двух недель тщательнейших проверок, но почти полного отсутствия движения на бирже вдруг появилась причина для оживления акций «Пинекса». За исключением экспромта с принесением клятвы верности флагу, который мистифицировал присутствовавших в суде и смысла которого никто так и не понял, никаких особо драматичных событий в суде не происходило вплоть до понедельника, когда во второй половине дня случилась перетряска в жюри. Один из многочисленных адвокатов защиты проболтался одному из многочисленных аналитиков-финансистов, что Стелла Хьюлик склонялась на сторону защиты. С каждым последующим пересказом этой информации значение Стеллы для всей табачной индустрии поднималось на новую высоту. Когда слух достиг Нью-Йорка, речь уже шла о том, что защита лишилась своего бесценного сокровища в лице Стеллы Хьюлик, которая к тому моменту лежала дома на диване в алкогольном забытьи.
Изысканным дополнением к этим слухам был рассказ о вторжении в квартиру присяжного Истера. Нетрудно было догадаться, что совершившему вторжение человеку заплатили табачные компании, и поскольку их почти поймали за руку, во всяком случае, на них пало серьезнейшее подозрение, то дела у защиты скорее всего плохи. Они потеряли полезного присяжного. Их уличили в бесчестном поступке. Для них все кончено.
Во вторник утром акции «Пинекса» продавались вначале по семидесяти девяти с половиной, но быстро упали до семидесяти восьми, и дела с каждым часом ухудшались по мере того, как слухи росли, словно грибы. Вскоре они стоили уже семьдесят шесть с четвертью. Но тут из Билокси пришло новое сообщение. Аналитик, сидевший непосредственно в зале суда, позвонил в свою контору и сообщил, что этим утром жюри отказалось выйти в зал, фактически устроило забастовку, потому что по горло сыто нудными показаниями экспертов, вызванных в суд обвинением.
В секунду эта новость облетела всех, и на Уолл-стрит сочли, что жюри в Билокси восстало против обвинения. Цена на акции сразу же подскочила до семидесяти семи, перевалила через семьдесят восемь, достигла семидесяти девяти, а к обеду они стоили почти восемьдесят долларов.