Итак, Шон опять отправился воевать. Прощание оказалось для него тяжким испытанием. Ада держалась столь мужественно, что Шону хотелось потрясти ее и крикнуть: «Да поплачь же ты, черт бы тебя побрал! И покончим с этим!» Дирк тоже выкинул номер, один из самых своих зрелищных. Вцепился в Шона и давай выть, пока едва не задохнулся. Шон чуть не бесился от злости; поезд наконец тронулся, но раздражение его немного улеглось лишь через четыре часа, когда поезд прибыл в Питермарицбург.
Все еще злой, он заглянул в станционный буфет и поскорее залил это пламя полудюжиной порций бренди. Потом в сопровождении нагруженного багажом Мбежане протолкался сквозь толпу на платформе и отыскал пустое купе в экспрессе, который направлялся на север. Поскольку весь пассажиропоток осуществлялся только по военным документам, пассажиры этого поезда все без исключения носили военную форму цвета хаки. Картина огромной серой массы людей оживлялась лишь отдельными цветными пятнами – женщины с не очень-то радостными лицами провожали мужчин на войну. Их плач заглушался шумом громких голосов, хохотом мужских глоток, время от времени резким детским писком. И вдруг Шон услышал голос, который, покрывая гвалт, выкрикнул его имя. Он осмотрелся и увидел чью-то энергично машущую над головами руку.
– Шон! Эй, Шон!
Над толпой на секунду выскочила голова Саула и снова исчезла – он подпрыгнул, чтобы привлечь к себе внимание. Шон стал пробиваться к нему, и скоро они уже радостно трясли друг другу руки.
– Какого черта ты тут делаешь? – спросил Саул.
– Возвращаюсь на службу… а ты?
– Кончился недельный отпуск. Ездил повидаться с ребенком. Боже мой, какая удача, что я тебя увидел!
– А Руфь здесь? – не удержался от вопроса Шон.
– Ждет в экипаже возле вокзала.
– Хотелось бы взглянуть на ребенка.
– Конечно. Давай сначала найдем места, свалим туда багаж, а потом у нас будет еще минут двадцать до отхода поезда.
Шон увидел ее сразу, как только они вышли к ступенькам вокзала. Она сидела в открытой коляске, черный мальчишка-кучер держал над ней зонтик. На ней было серое с голубоватым отливом платье с широкими, суживающимися книзу рукавами с розовыми прорезями и огромная шляпа, украшенная бледными розами. Он видел ее профиль: она наклонилась над лежащим у нее на коленях свертком с белоснежными кружевами. Шон увидел ее спокойное лицо, и сердце его подпрыгнуло и сжалось.
– Боже, как она хороша! – прошептал он, застыв на месте.
Стоящий рядом Саул засмеялся от удовольствия:
– Погоди, ты еще не видел мою доченьку!
Руфь не заметила, как они подошли к коляске, будучи слишком занята ребенком.
– Руфь, а у меня для тебя сюрприз, – промурлыкал Саул.
Она подняла голову и застыла, краска отхлынула от ее лица. Шон заглянул ей в глаза:
– Здравствуйте, Руфь.
Ответила она не сразу. Шон видел, как она постаралась скрыть чувства за маской полного бесстрастия.
– Здравствуйте, Шон. Вы меня напугали.
Саул совсем не заметил этой игры эмоций. Он как раз карабкался в коляску, чтобы сесть рядом с женой.
– Полезай к нам, посмотри на нее, – сказал Саул.
Наклонившись над ребенком, он приоткрыл кружево; лицо его сияло гордостью.
Шон молча залез в коляску и сел напротив.
– Руфь, дай-ка Шону подержать ее, – смеясь, предложил Саул. – Пусть хорошенько посмотрит на самую красивую девочку в мире.
Он совершенно не замечал, что Руфь снова замерла, прижав ребенка к себе, словно хотела защитить девочку от неведомой опасности.
– Возьми ее, Шон. Обещаю, что она не обмочит тебя, ну разве что чуть-чуть, или немножко срыгнет, тоже бывает, – радостно сообщил Саул.
Глядя Руфи в лицо, Шон протянул руки, чтобы взять ребенка. Она смотрела на него вызывающе, но в глазах ее притаился страх.
– Пожалуйста, – сказал он.
Цвет ее глаз, кажется, изменился, они оставались серыми, но потемнели, и в них появился голубой оттенок. Жесткие морщинки вокруг рта расправились, влажные губы мелко дрожали. Она наклонилась и положила дочь ему на руки.
В Йоханнесбург они ехали долго; поезд шел медленно, то и дело останавливаясь. Стояли на каждом перегоне, иногда по полчаса, но обычно не менее полутора. Временами без всякой видимой причины вдруг останавливались прямо посреди бескрайнего вельда.
– Черт возьми, а сейчас-то в чем дело?
– Машиниста подстрелили.
– Что, снова?!
Сердитые комментарии и протесты неслись из каждого вагонного окошка, откуда торчало по нескольку сердитых голов. А когда по гравию насыпи к локомотиву поезда рысцой пробегала вооруженная охрана, вслед ей несся хор возмущенных голосов, сопровождаемый свистом и улюлюканьем.
– Успокойтесь, прошу вас, джентльмены. Необходимо проверить все дренажные канавы и мосты.
– Война закончилась!
– Чего вы боитесь?
– Старина-бур драпает быстро, откуда у него время на какие-то там мосты?
Многие выходили из вагонов и стояли маленькими группами возле путей, выражая нетерпение, и, как только раздавался свисток, они карабкались по вагонам, поезд дергался и снова тащился вперед.
Шон с Саулом сидели рядышком в углу битком набитого купе и играли в карты. Большинству сидящих с ними холодный и чистый воздух горной саванны казался не менее опасным для здоровья, чем, скажем, смертельный цианистый газ, поэтому все окна были плотно закрыты. От табачного дыма воздух в купе приобрел синий оттенок, к тому же вонял от запаха дюжины давно не мытых тел. Разумеется, подобная атмосфера сопутствует неизбежным разговорам.
Стоит запереть несколько мужиков в тесном пространстве, не пройдет и десяти минут, как они заговорят о женщинах. А уж что касается женщин, в этой компании оказались настоящие знатоки.
Один сержант три года служил в Бангкоке, и ему понадобилось целых два часа, чтобы убедить товарищей: все, что, по слухам, у девиц, обитающих в тех краях, расположено поперек, в действительности размещается вполне вертикально. Доказал он свою точку зрения только после того, как совершил экспедицию по коридору и вернулся еще с одним малым, который тоже служил в Китае. Этот эксперт достал фотографическое свидетельство правоты сержанта, которое тут же было во всех подробностях изучено и признано убедительным.
Еще один, на этот раз капрал, вспомнил о своей служебной командировке в Индию, где он нанес визит в храм Солнца в Конараке[73]. Этой темы им хватило еще на час, и потом дискуссия плавно перешла на не менее увлекательный разговор о Доме слона в Шанхае[74].
В общем, разговор не смолкал с полудня до темноты.
Тем временем Саулу надоело играть в карты, он достал из сумки книгу и принялся читать. Шон заскучал. От нечего делать принялся чистить винтовку. Закончив, сунул между зубами спичку и уставился в окно, за которым виднелись в сумерках небольшие стада пасущихся вдоль железной дороги антилоп. Рассеянно слушая подробный перечень удовольствий, предоставляемых владелицей Дома слона, он решил, что обязательно заглянет туда, если судьбе благоугодно будет забросить его в Шанхай.
– Что ты читаешь? – спросил наконец он Саула.
– А? – Саул рассеянно поднял голову, и Шон повторил вопрос. – «Вестминстерская система государственного управления». – Он продемонстрировал Шону обложку.
– Господи! – проворчал Шон. – Зачем тебе эта чушь?
– Просто интересуюсь политикой, – с виноватым видом объяснил Саул и вернулся к чтению.
Шон некоторое время молча смотрел на него.
– А другие книги у тебя есть? – спросил он в конце концов.
Саул открыл сумку:
– На, попробуй вот это.
– «Богатство народов»[75], – прочитал Шон и с сомнением повертел в руке книгу. – О чем это?
Но Саул не услышал вопроса, целиком погрузившись в чтение.
Шон открыл тяжелый фолиант, бросил ленивый взгляд на первую страницу и обреченно вздохнул. В первый раз после долгого перерыва он читал нечто большее по объему, чем письмо или выписка из банковского счета. И вдруг глаза его забегали по странице взад и вперед, как челнок на ткацком станке. Сам того не понимая, он нашел для себя душевную усладу, которой прежде не ведал.
Через часок Саул скосил глаза.
– Ну, что скажешь? – спросил он.
Не поднимая глаз, Шон что-то пробурчал. Чтение поглотило его полностью. Какие важные вещи открывались перед ним! Язык Адама Смита оказался великолепен, автор излагал свои мысли с потрясающей ясностью и простотой. С некоторыми выводами Шон не соглашался, но рассуждения автора пробуждали в его голове вереницу мыслей, заставляя мозг работать, забегать вперед и предвосхищать его идеи: порой он их угадывал, но чаще попадал совершенно мимо цели, к которой стремился автор.
Читал Шон быстро, поскольку знал, что всегда может вернуться и перечитать еще раз, ведь он сейчас лишь проводил разведку неведомой ему территории, называемой экономикой. Не отводя взгляда от книги, он порылся в карманах гимнастерки, нашел огрызок карандаша и отметил абзац, к которому хотел бы вернуться позже. Потом продолжил чтение и теперь использовал карандаш довольно часто.
«Нет!» – написал он на полях в одном месте.
«Верно», – поставил в другом.
Саул снова поднял голову и нахмурился: Шон портил его книгу. Но, заметив выражение лица Шона, его сдвинутые брови и сосредоточенный взгляд, он успокоился. Из-под приспущенных ресниц Саул принялся наблюдать за другом. Его чувства к этому большому, мускулистому человеку – человеку настроения и, что явилось для него неожиданностью, имеющему свои слабости – приблизились, минуя любовь и привязанность, к той грани, которую можно назвать преклонением. Он не знал, с чего это Шон простер над ним свои крыла, да и, по большому счету, не хотел знать. Зато как хорошо сидеть вот так, тихонько, бросив чтение, и наблюдать за лицом этого человека, который значил для него гораздо больше, чем просто друг.
Они сидели рядышком, совершенно одни среди множества чуждых им людей. Поезд, оставляя за собой длинный шлейф серебристо-серого дыма, полз по равнинам Африки на север; усталое солнце садилось за горизонт, попутно окрашивая облака кровью. И когда оно скрылось, на землю быстро пал мрак.
Они поужинали мясом из консервной банки, размазав его лезвием штыка по кускам черствого хлеба. Освещение в купе отсутствовало, и, насытившись, оба завернулись в одеяла и еще долго беседовали в темноте. Все другие разговоры вокруг стихли, сменившись ровным дыханием спящих людей. Шон открыл окно, и холодный, благоухающий запахом полей ветер освежил им мозги, обострил умы, и они беседовали с едва сдерживаемым волнением.
Они говорили о людях и о земле, о том, как срастание одного с другим рождает нацию, и о том, как этой нацией следует управлять. Немного поговорили о войне, но больше о мирном времени, которое последует за этим, о восстановлении всего, что разрушено, о строительстве государства, которое должно стать крепче прежнего.
Они предвидели горечь всеобщего ожесточения, которое расцветет пышным цветом, как вредный сорняк, питающийся кровью и трупами убитых, и спорили о том, как его выполоть с корнем, пока он не заглушил нежные ростки добра на земле, что могла бы стать великой.
Прежде они еще ни разу так не разговаривали. Саул натягивал одеяло на плечи и слушал звучащий в темноте голос Шона. Как и у большинства людей его национальности, остро чувствующая натура Саула сразу уловила то новое качество мысли, новую ориентацию в мышлении этого человека.
«И я тоже приложил к этому руку, – думал он, и его распирало от гордости. – Этот бычара – самец, дикий самец, который бросается на все, что движется, причем без какой-либо цели, потом вдруг ни с того ни с сего останавливается и бросается на что-то другое, новенькое; он использует свою силу, чтобы разрушать, потому что никогда не учился использовать ее для чего-то другого; сбитый с толку и злой, он готов орать на колючку, впившуюся ему в плечо, он готов гоняться за чем угодно и в результате не может схватить ничего. Возможно, мне удастся ему помочь, показать ему цель, показать, как выскочить из этого порочного круга».
Они проговорили почти всю ночь. Темнота способствовала тому, что их существование приняло совсем иные измерения. Они не видели друг друга, и физический облик больше не устанавливал для них никаких пределов, им казалось, что их души могут свободно покинуть тело и встретиться во тьме, сливаясь словами в единое целое и каждую мысль унося далеко вперед…
Внезапно это тонкое, хрупкое состояние разлетелось вдребезги и исчезло в грохоте динамитного взрыва. Тут же последовали отчаянный визг пара, устремившегося сквозь отверстие свистка, оглушительный хруст ломающихся деревянных балок, смешанный со звоном бьющегося стекла. С яростной силой брошенные друг на друга, попадали вещи и спящие люди. А поезд вдруг встал на дыбы, заплясал на месте и сошел с рельсов. Почти одновременно с этими звуками, сливаясь с ними, послышались другие – близкий треск винтовочных выстрелов и уверенный стук пулемета «максим».
В полной темноте Шона прижало к полу огромным грузом, он не в силах был даже вздохнуть. Ноги его запутались в одеялах, он отчаянно пытался выбраться, сбрасывая с себя людей и чемоданы. Стало немного легче, удалось набрать в легкие воздуха, но чье-то колено с такой силой врезалось ему в лицо, что из губы хлынула кровь и соленой струйкой потекла ему в рот. Он рванулся вперед; руку ему больно резанули острые грани битого стекла.
В темноте слышались крики ужаса и боли, жуткие стоны и проклятия, сопровождаемые непрерывным треском выстрелов.
Шон выбрался из-под груды тел и вещей и встал, чувствуя, как у него под ногами шевелятся люди.
Теперь слышались удары пуль, расщепляющих деревянную обшивку вагона, – это звучало даже громче, чем выстрелы.
Кто-то завозился рядом, и Шон схватил его:
– Саул, ты?
– Пусти, чего хватаешь!
Нет, это кто-то другой. Шон отпустил его.
– Саул! Саул! Ты где?
– Шон!
– Ты цел?
– Вроде цел.
– Давай выбираться отсюда.
– Не могу найти винтовку.
– К черту винтовку!
– А где окно?
– Загорожено.
Шон в конце концов придумал, что делать. Вагон лежал на боку, окнами к земле, изнутри они были завалены кучами мертвых тел и раненых. Дверь находилась где-то вверху, и, скорей всего, ее заклинило.
– Придется пробиваться через крышу.
Он принялся вслепую ощупывать пространство перед собой. И тут же отдернул руку от боли и выругался: острая щепка вонзилась под ноготь. Но он успел почуять, что оттуда тянет холодным воздухом.
– Тут есть какая-то дыра.
Он снова протянул руку и нащупал оторванный брус.
– Так, здесь, кажется, доска треснула.
Немедленно в темноте зашевелились тела, в него вцепились чьи-то руки – не менее полудюжины человек тоже очень хотели найти отверстие.
– Назад, сволочи!
Шон замолотил кулаками обеих рук – кажется, в кого-то попал. Он тяжело дышал, по спине побежали струйки пота. От горячих тел и дыхания напуганных людей воздух стал тяжел.
– Назад, говорю! Я сам сейчас что-нибудь сделаю.
Он подцепил пальцами доску и оторвал ее. Мгновение боролся с искушением припасть лицом к узкому отверстию и вдыхать чистый воздух. Но он ухватился за следующую доску и, упершись ногами в крышу, изо всей силы рванул на себя. Она не поддавалась. Его снова охватил нарастающий страх.
– Эй, кто-нибудь, найдите мне винтовку! – крикнул он, перекрывая страшный шум.
– Держи! – раздался голос Саула.
Он сунул винтовку Шону в руки. Шон вставил ствол в отверстие и, используя его как рычаг, всем своим весом навалился на приклад. Доска немного подалась, и тогда он передвинул ствол и нажал снова. Получилось. Он оторвал доску и взялся за следующую.
– Отлично. Теперь по одному. Саул, ты первый.
Подавляя рвущийся наружу страх, Шон бесцеремонно пропихивал сквозь занозистую дыру одного за другим. Попался один толстый, застрял, и Шон помог ему сапогом. Тот пискнул и вылетел наружу, как пробка из бутылки шампанского.
– Еще кто-нибудь есть? – крикнул он в темноту.
– Шон! – послышался снаружи голос Саула. – Вылезай скорее.
– Давайте все в укрытие! – прокричал Шон.
Огонь буров продолжал бичевать разбитый поезд.
– Еще есть кто-нибудь? – крикнул он снова.
У самых ног Шона кто-то застонал.
Шон сразу нащупал его. Ранен серьезно, голова повернута в сторону. Шон раскидал лежащие на нем чемоданы и сумки и уложил его поудобнее. «Нет, – подумал он, – нельзя его перемещать, пусть полежит пока здесь, так безопаснее, а там за ним придут санитары». Он оставил его и тут же споткнулся еще о чье-то тело.
– Черт бы их всех побрал! – чуть не плача, прошептал он; ему страшно хотелось выбраться наружу.
Этот уже мертвый. Подленький липкий страх смерти побежал по спине. Шон оставил погибшего и полез в дыру, в открывшуюся перед ним ночь.
После полной темноты вагона снаружи казалось светло, звезды заливали землю перламутровым сумеречным светом. Шон разглядел висящее над локомотивом на высокой шипящей насыпи облако пара; первые несколько вагонов сложились гармошкой, другие скрючились пополам, и все это вместе представляло собой некую странную, жутковатую скульптуру, словно иллюстрацию идеи разрушения. В нескольких местах вдоль поезда помигивали огоньки, сопровождаемые звуками выстрелов, – довольно жиденький ответ на плотный огонь буров.
– Шон, – позвал Саул, сидящий на корточках возле перевернутого вагона.
Шон подбежал к нему.
– Сиди здесь! – крикнул он, стараясь перекрыть грохот. – Пойду поищу Мбежане!
– В этом бедламе его не найти! Он был с лошадьми… Слышишь, что там творится?
От вагонов для лошадей в конце поезда доносились такие звуки, что лучше бы их не слышать. Две сотни запертых и обезумевших животных – это гораздо хуже, чем стоны раненых среди обломков катастрофы.
– Боже мой! – прошептал Шон, и злость его пересилила страх. – Вот свиньи! – Он скрипнул зубами и поднял голову, глядя в ту сторону, откуда велся огонь.
Для засады буры выбрали место вдоль берега реки, где железная дорога делала поворот. Со стороны реки спасение было отрезано, а с другой – по всей длине железнодорожной линии шел крутой подъем с двумя складками.
За первой складкой укрывались стрелки – судя по плотности огня, не менее двух сотен; над ними, на самой вершине, виднелись вспышки «максима», безжалостными длинными очередями поливающего весь состав слева направо и обратно. Секунду Шон жадно глядел на него, потом поднял прихваченную с собой винтовку и расстрелял в сторону пулемета весь магазин. И сразу же вспышки стали ярче – пулеметчик, видно, пытался определить, откуда по нему ведется огонь. Мимо Шона, как удары бича, засвистели пули.
Шон пригнулся, перезарядил винтовку и снова открыл огонь.
– Эй вы, сволочи! – крикнул он.
Похоже, его услышали, поскольку стрелки, помогая «максиму», тоже пытались нащупать его. Их пули шлепались уже совсем близко.
Шон снова пригнулся и увидел, что Саул тоже палит по врагу.
– Где взял винтовку?
– Сползал обратно в вагон, – ответил Саул и подкрепил ответ выстрелом.
Шон усмехнулся, продолжая перезаряжать свою.
– Смотри доиграешься, – сказал он.
– А кто меня научил играть в эти игры? – парировал Саул.
Шон израсходовал еще одну обойму, и все без толку, если не считать того, что отдача винтовки, как в старые добрые времена, взбесила его. Не на ком было только сорвать злость, но тут вовремя подвернулся Мбежане.
– Нкози.
– Где тебя черти носили? – крикнул Шон.
– Копья потерялись. Долго искал в темноте.
Шон помолчал, пристально вглядываясь в гребень возвышенности. С левой стороны в цепи стрелков просматривался некий разрыв: там прямо к железной дороге тянулся узкий овражек. Небольшой группой можно пробраться по нему и зайти в тыл стрелкам. И оттуда накрыть неугомонный «максим».
– Приготовь свои копья, Мбежане.
– Ты куда это? – спросил Саул.
– Хочу попробовать взять пулемет. Оставайся здесь и постарайся отвлечь этих джентльменов.
Шон двинулся вдоль поезда к началу овражка. Преодолев полсотни ярдов, он вдруг понял, что за ним идет не только Мбежане, но и Саул.
– А ты куда?
– Как куда? С тобой.
– Черта с два, оставайся на месте!
– И не подумаю.
В голосе Саула прозвучала присущая только ему упрямая нотка, которую Шон слышал и прежде. Времени спорить с ним не было. Он побежал дальше и, остановившись напротив овражка, укрылся за перевернутым вагоном, откуда удобно обследовать позицию.
Овражек оказался узеньким, зато глубоким, заросли кустарника в нем смогут прикрывать их до самого верха, где зияла брешь в цепи бурских стрелков.
– Нормально, – сказал он вслух. – Так, я иду первым, ты, Саул, идешь за мной и смотри не очень топай своими ножищами.
Он уже понял, что оставшиеся в живых после крушения поезда успели организовать сопротивление. До слуха доносились голоса отдающих приказы офицеров, и теперь бурам отвечало не менее сотни винтовок.
– Все, я пошел, – сказал Шон и поднялся. – Как только добегу до оврага, пошел следующий.
Но тут над ними раздался еще один голос:
– Эй, ребята, чем вы тут занимаетесь?
– А тебе-то что? – раздраженно отозвался Шон.
– Как разговариваешь с офицером? – одернул его незнакомец, и Шон вдруг узнал и этот голос, и долговязую фигуру с обнаженной саблей в руке.
– Эйксон!
Секунда молчания, и Эйксон тоже узнал его:
– А-а-а, Кортни! Так чем вы тут занимаетесь?
– Хочу по оврагу пробраться наверх и уничтожить «максим».
– Думаете, это возможно?
– Можно попробовать.
– Молодец. Тогда отправляйтесь. А мы вас отсюда поддержим… если все пройдет хорошо.
– Встретимся наверху, – сказал Шон и бегом направился к устью оврага.
Один за другим они карабкались вверх, выстрелы и крики заглушали и без того негромкие звуки их продвижения. С каждым шагом голоса буров наверху звучали все громче, все ближе, вот уже с обеих сторон овражка прямо у них над головами, потом позади – им удалось незаметно проскочить мимо.
Овражек здесь был уже мельче, и чем ближе к гребню, тем шире становилось его русло. Шон поднял голову над его кромкой и выглянул. Внизу едва виднелись неясные бугорки – залегшие в траве бурские стрелки; сверху хорошо было видно, как из стволов их винтовок то и дело вырывается ярко-оранжевое пламя выстрелов, в то время как ответные вспышки англичан оттуда, где виднелись темные пятна лежащих вагонов, казались не больше булавочного острия.
Потом Шон отыскал взглядом позицию «максима» и понял, почему винтовочный огонь снизу не причиняет ему ни малейшего вреда. Пулемет стоял чуть ниже гребня возвышенности, на выдвинутой вперед площадке, и орудие защищал надежный бруствер из камня и земли. Толстый кожух с охлаждающей ствол водой торчал сквозь узкую щель, а за стенкой бруствера хоронились трое пулеметчиков.
– Пошли, – прошептал Шон.
Он перевалил через край овражка и ползком стал подкрадываться к пулеметному гнезду.
Шон уже находился в нескольких ярдах, когда его заметил один из пулеметчиков.
– Magtig! Pasop, daars ’n…[76]
Но Шон тут же бросился на него, держа обеими руками винтовку за ствол, как дубинку, и тот не успел закончить своей предупреждающей об опасности фразы. Мбежане и Саул последовали его примеру, и на несколько секунд огневая позиция превратилась в арену борющихся не на жизнь, а на смерть людей. Скоро все закончилось; в тишине слышалось тяжелое дыхание всех троих.
– Саул, ты знаешь, как работает эта штука? – спросил Шон.
– Нет.
– Я тоже.
Шон присел на корточки перед пулеметом, взялся за обе рукоятки, и большие пальцы его сами легли на гашетку.
– Wat makeer julle daar bo? Skiet, man, skiet![77] – крикнул какой-то бур снизу.
– Wag maar ’n oomblik – danskiet ek bedonderd![78] – прокричал Шон в ответ.
– Wie’s daar? Кто это? – крикнул бур, и Шон опустил ствол пулемета пониже, в сторону голоса.
Темнота не позволяла воспользоваться прицелом, и, прицелившись наугад, Шон нажал на гашетку. Плечи его затряслись, словно в руках у него находился отбойный молоток, грохот выстрелов оглушил его, но он совладал с собой и принялся водить стволом вверх и вниз, одновременно перемещая его по горизонтали, вдоль длинного уступа внизу.
В цепи буров раздались громкие крики и возмущенные вопли, а Шон в диком восторге только смеялся и продолжал поливать их огнем. Пальба буров, словно по волшебству, стала стихать, под пулеметными очередями Шона они вскакивали и разбегались кто куда. Большинство бросились к своим лошадям, поджидающим за гребнем, стараясь держаться подальше от смертоносного «максима», а британская пехота тем временем с воинственными криками бросилась в атаку, оказывая Шону обещанную Эйксоном поддержку.
Лишь крохотная группа решительных буров, яростно крича и стреляя на ходу, двинулась вверх по склону прямо на Шона. Под огневой точкой пулемета оказалось мертвое пространство, куда пули Шона достать не могли.
– Уходите! Бегом, в разные стороны! – крикнул он Саулу и Мбежане.
Он поднял тяжелый пулемет повыше на камень, чтобы улучшить поле обстрела. Но от этого движения перекрутило ленту с патронами, и после короткой очереди пулемет безнадежно заело. Тогда Шон поднял его над головой, постоял секунду и швырнул в кучку людей внизу. Тяжелый удар сбил двоих с ног, и они покатились в траву. Шон схватил лежащий на бруствере камень величиной с тыкву и послал его вслед за пулеметом, потом еще один и еще один. Хохоча от страха и возбуждения, он бросал во врагов камни один за другим. И те дрогнули. Большинство разбежались по сторонам и по примеру остальных бросились к лошадям.
Продолжал идти на Шона только один – крупный мужчина, который быстро и молча карабкался вверх. Шон уже швырнул в него три камня, но все пролетели мимо, и тот вдруг оказался совсем близко, всего в десяти футах. Он остановился и поднял винтовку. На таком расстоянии бур даже в такой темноте вряд ли промахнулся бы, и Шон прыгнул с бруствера вниз. Мгновение он падал, потом врезался в корпус бура с такой силой, что у обоих перехватило дыхание. Они покатились вниз по склону, обхватив друг друга и отбиваясь ногами, ударяясь о камни, лежащие на пути, пока наконец их не остановил небольшой колючий куст.
– Ну что, чертов голландец, съел?! – прохрипел Шон.
Он понимал, что исход этой схватки один-единственный, другого не существует. Совершенно уверенный в своей силе и превосходстве, Шон вытянул руку, чтобы схватить противника за горло, но, к собственному изумлению, почувствовал, что тот схватил его за запястье с такой силой, что затрещала кость.
– Kom, ons slaat aan[79], – проговорил бур.
Губы его находились всего в дюйме от уха Шона, и он безошибочно узнал этот голос.
– Ян Пауль!
– Шон!
Узнав родственника, Ян Пауль оказался так потрясен, что на секунду ослабил хватку, и Шон выдернул руку.
Только раз в жизни Шону встретился человек, равный ему по силе, и вот теперь они снова сошлись лицом к лицу. Нижней частью ладони Шон уперся Яну Паулю в подбородок и нажал, пытаясь освободиться от охватившей его левой руки противника и едва не свернув ему этим шею. Но тот обеими руками обхватил Шона за корпус чуть ниже подмышек и сжал его что есть силы. Буквально через пару секунд Шон почувствовал, как в голову ему ударила кровь и лицо распухло от ее напора, рот раскрылся и язык вывалился между зубами.
Не в силах вздохнуть, Шон продолжал давить на челюсть Яна Пауля. Он чувствовал, что шея уже подается, и понимал, что стоит только дожать, всего на дюйм, – позвоночник не выдержит и сломается.
Вдруг ему показалось, что земля под ним качнулась, наклонилась и перевернулась; он понял, что теряет сознание – в глазах потемнело, в них замелькали какие-то пятна, – а поняв это, собрал последние силы и поднажал. Шея Яна Пауля подалась. Ян Пауль издал дикий приглушенный вопль, и хватка его немного ослабла.
«Еще чуть-чуть», – сказал сам себе Шон и собрал остатки сил, собираясь довершить начатое.
Но не успел. Ян Пауль быстрым движением перевернулся, поменял захват и оторвал Шона от своей груди. Потом подтянул колени и, уперев их Шону в живот, судорожным движением бросил его через себя. Чтобы руками смягчить падение, Шону пришлось отпустить шею Яна Пауля.
Падая, Шон приземлился поясницей прямо на камень, и острая боль пронзила его как молния. Сквозь боль он услышал приглушенные крики британской пехоты – свои были совсем рядом – и увидел, как Ян Пауль пробирается наверх: вот он бросил взгляд вниз, в тусклом свете звезд заметил блеск британских штыков и пустился дальше вверх по склону.
Кое-как поднявшись на ноги, Шон хотел погнаться за ним, однако боль в спине сковала его движения, и Ян Пауль благополучно добрался до гребня, шагов на десять опередив его. Но тут, откуда ни возьмись, на него налетела сбоку еще одна темная фигура – так добрая охотничья собака бросается на бегущую антилопу. Это был Мбежане, и Шон видел в его руке копье со стальным наконечником: вот зулус поднял копье, готовясь вонзить его Яну Паулю в спину.
– Нет! – крикнул Шон. – Нет, Мбежане! Не трогай его! Не трогай его!
Мбежане услышал и замешкался, оглянувшись на Шона.
Шон уже стоял рядом; дыша тяжело, с присвистом в горле, он прижал руки к ушибленному о камень участку спины в попытке облегчить боль. А снизу, куда уходил противоположный склон, донесся топот лошадиных копыт. Он постепенно стихал вдали, а Шона с Мбежане уже окружили наступающие порядки идущих в штыковую атаку солдат из поезда. Шон повернулся и заковылял между ними обратно к вагонам.