Шон явился в усадьбу Голдберга в наемном экипаже точно в назначенное время. И, подобно волхвам с Востока, он прибыл не с пустыми руками. На сиденьях кареты громоздились дары: изысканно обернутые и перевязанные ленточками пакеты. Правда, выбор подарков отражал довольно скудные знания Шоном вкусов трехлетнего существа женского пола. В каждой коробке лежала кукла. При этом они отличались удивительным разнообразием. В бумажных и картонных домиках, перевязанных бантиками, жили большие куклы с фарфоровым личиком, которые в горизонтальном положении тут же закрывали глаза; маленькие тряпичные куклята с соломенными косичками; пупс, умеющий мочиться, и другой, который при нажатии на животик жалобно взвизгивал. На десятке из них красовались самые разные национальные костюмы, а некоторые были просто завернуты в пеленки.
За каретой Шона следовал Мбежане, ведя на поводу еще один дар, который Шон считал верхом оригинальности, удачно завершающим общую картину. Это был пегий шетландский пони[97] с английским седлом ручной работы на спине и с миниатюрной упряжью и поводьями.
Подъездную дорожку к дому запрудили кареты. Последнюю сотню ярдов Шону пришлось преодолеть пешком; многочисленные пакеты и свертки он крепко держал обеими руками. Учитывая это обстоятельство, передвижение давалось ему с некоторым трудом. Свое положение в пространстве он определял, глядя на совершенно безобразно размалеванную крышу усадьбы, которая виднелась поверх коробок в его руках, а того, что находилось у него под ногами, он совершенно не видел. До слуха Шона доносились продолжительные и довольно пронзительные крики, которые становились громче, по мере того как он продвигался все ближе. И вот наконец до него дошло, что кто-то настойчиво дергает его за правую штанину. Шон остановился.
– Это все мои подарки? – послышался тоненький голосок где-то на уровне его коленей.
Он наклонил голову в сторону и увидел, что рядом с ним, подняв к нему личико, стоит миниатюрная Мадонна. Огромные глаза ее так и сияли на нежном невинном лице, обрамленном лоснящимися темными локонами. Сердце Шона подпрыгнуло.
– Все зависит от того, как тебя зовут, – уклончиво отозвался он.
– Меня зовут мисс Сторма Фридман Голдская, Чейз-Вэлли, Питермарицбург. А теперь скажи, это мои подарки?
Шон осторожно опустился на корточки, оказавшись почти лицом к лицу с маленькой Мадонной.
– Поздравляю тебя с днем рождения и желаю долгих лет жизни, мисс Фридман, – сказал он.
– Вот здорово!
Она так и упала на коробки, трепеща от возбуждения, а из плотной толпы окруживших их детишек не стихали взволнованные вскрикивания.
Сторма тут же принялась на скорую руку срывать с коробок обертку, а там, где пальчики ее не справлялись с задачей, она прибегала к помощи остреньких зубок. Какой-то маленький гость сделал попытку ей помочь, но с криком: «Это мои подарки!» – Сторма набросилась на него, словно тигренок, и он спешно ретировался.
В конце концов она уселась в кучу сорванных оберток и кукол и ткнула пальчиком в последний, оставшийся в руках Шона пакет.
– А это? – спросила она.
Шон покачал головой:
– Нет, это подарок для твоей мамочки. Но если ты посмотришь назад, то увидишь кое-что еще.
Та обернулась и увидела широко улыбающегося Мбежане, который держал повод шетландской лошадки.
На несколько секунд Сторма потеряла дар речи, потом с криком, очень похожим на паровой свисток, вскочила на ноги. Покинув своих только что удочеренных кукол, она побежала к пони. А за ее спиной, как стервятники на добычу, когда ее бросает насытившийся лев, стайка маленьких девочек набросилась на игрушки.
– Подними меня! Подними! – кричала Сторма, исступленно подпрыгивая от нетерпения.
С бьющимся сердцем Шон поднял ее теплое, извивающееся тельце. Он осторожно усадил ее в седло, подал поводья и повел пони по направлению к дому.
Как истинная королева, торжественно восседающая на лошади и сопровождаемая армией приближенных, Сторма поднялась на верхнюю террасу.
У стола, устроенного на козлах и уставленного всякими лакомствами, окруженная родителями маленьких гостей Стормы, стояла Руфь. Шон передал повод Мбежане.
– Глаз с нее не спускай, – приказал он зулусу, а сам двинулся по лужайке к ним.
Он шел и очень отчетливо сознавал, что сейчас на него устремлены взгляды множества глаз. «Слава богу, – мелькнула мысль, – что я утром целый час провел в парикмахерской и как следует позаботился о наряде». На нем был новенький, с иголочки, костюм из дорогого английского сукна, начищенные до блеска сапоги, на животе свисала толстая золотая цепочка, а петлицу украшала белая гвоздика.
Он остановился прямо перед Руфью и снял шляпу. Она протянула ему руку ладонью вниз. Шон сразу догадался, что от него ждут не рукопожатия.
– Шон, как хорошо, что ты пришел.
Шон взял ее руку. Только чувства к ней заставили его наклониться и коснуться ее губами – этот французский обычай он считал нелепым и унизительным.
– Я рад, что ты меня пригласила, Руфь.
Он протянул ей коробку, которая до сих пор оставалась у него под мышкой. Не говоря ни слова, она открыла ее, и щеки ее вспыхнули от удовольствия: в коробке лежали розы на длинных стеблях.
– О, как это мило!
Глядя ему в глаза, она улыбнулась и взяла его под руку. Сердце у него в груди снова дрогнуло.
– Я хочу познакомить тебя с моими друзьями, – сказала Руфь.
Вечером, когда гости уже разъехались, а Сторму, чрезвычайно утомленную собственной эмоциональной и физической активностью, уложили в постель, Шон остался у Голдбергов на обед. Теперь уже ни у мадам Голдберг, ни у ее мужа не оставалось никаких сомнений, что интерес Шона к Руфи не имеет никакого отношения к прежней его дружбе с Саулом. Весь день Шон не отходил от Руфи, следуя за нею по лужайкам, как тень, как огромный сенбернар за грациозным пуделем.
Во время обеда Шону, чрезвычайно довольному и собой, и Руфью, и Голдбергами, да и жизнью вообще, удалось очаровать мадам Голдберг, а также вызвать расположение Бена Голдберга, у которого вначале возникли смутные подозрения, что перед ним авантюрист без гроша в кармане. За бокалом бренди с сигарой Шон с Беном обсуждали проблемы коммерческого предприятия, которое затеял Шон у себя на фермах Лайон-Коп и Махобос-Клуф. Шон совершенно откровенно рассказал ему о непростом финансовом положении, в котором он оказался, и на Бена произвели большое впечатление размах, с которым Шон вступил в игру, и его хладнокровная оценка своих шансов. Именно такой блестящий ход вознес в свое время самого Бена Голдберга на его нынешнюю высоту. Он даже ощутил некоторую ностальгию по тем временам и чуть не пустил слезу, а когда они вернулись к дамам, он уже похлопывал Шона по руке и называл «мальчик мой».
Стоя на парадном крыльце и уже собираясь уезжать, Шон не удержался.
– Можно навестить тебя еще раз, Руфь? – спросил он.
– Отчего же, я буду ждать, – ответила она.
Для Шона началась совершенно новая, непривычная эпоха ухаживания за своей избранницей. К собственному удивлению, это ему даже понравилось. Вечером каждой пятницы он садился на поезд и ехал в Питермарицбург, где останавливался в гостинице «Белая лошадь». Это была его штаб-квартира, откуда он проводил свою кампанию. Устраивались званые обеды либо у Голдбергов, либо у друзей Руфи, а то и в ресторане одной из гостиниц, куда ее приглашал сам Шон. Кроме того, их ждали балы, танцевальные вечера, скачки, пикники, верховые прогулки по окрестным холмам, куда брали и Сторму, и девочка лихо скакала на своей лошадке между ними. Во время таких поездок Дирк оставался в Ледибурге, в домике на Проти-стрит; Шон испытывал облегчение, видя, что сын, кажется, теперь воспринимал его отсутствие с гораздо большей терпимостью.
Настало наконец время, когда первые участки акаций были готовы идти под топор. Шон намеревался воспользоваться этим как предлогом, чтобы заманить Руфь в Ледибург. Голдберги, услышав его предложение, стали обращаться с ним несколько холоднее, а оттаяли немного лишь тогда, когда Шон вручил им письменное приглашение от Ады к Руфи недельку погостить у нее в доме. Устно Шон добавил, что у них намечается небольшой праздник по случаю первой резки коры, которая начнется как раз в конце упомянутой недели, и тогда он в течение нескольких месяцев не сможет покинуть Ледибург.
Мадам Голдберг, которая втайне радовалась тому, что Сторма целую неделю будет пребывать в ее полном распоряжении, ненавязчиво повлияла на Бена, и он скрепя сердце дал Руфи разрешение.
Шон решил, что с Руфью все должны будут обращаться как с особой королевской крови. Этот визит, по его мысли, должен был стать кульминационным пунктом в его ухаживаниях.