На следующий день Шон повел Катрину в самый дорогой в Претории магазин товаров для дам. Набрал там материи на полдюжины разных платьев. На вечернее платье – канареечно-желтый шелк. Сумасбродство, конечно, расточительность и блажь, Шон прекрасно это понимал, но ему было наплевать: главное – он увидел, как на щеках Катрины вспыхнул румянец виноватого восторга, а в глазах засверкали прежние зеленые искорки. В первый раз после болезни она вдруг ожила. Он сорил соверенами с благодарной неудержимостью. Продавщицы были от него без ума, они окружали его толпой, протягивая подносики с дамскими аксессуарами.
– Десяток еще вот этих, – говорил Шон, – да-да, а вот этих достаточно.
И наградой ему были сияющие зеленые глаза стоящей возле полок Катрины.
– А это что? – Он указал пальцем.
Сразу две продавщицы ринулись к нему и чуть не сбили друг друга с ног от усердия. Победительница принесла ему шаль, Шон принял и возложил ее на плечи Катрины. На ее плечах эта вещь казалась прекрасной.
– Берем, – сказал Шон.
Губы Катрины задрожали, и она вдруг расплакалась, судорожно всхлипывая, – сказалось сильное волнение. Продавщицы сразу пришли в ужас и захлопотали вокруг Шона, как куры, которым насыпали корма. Он подхватил Катрину под руку и повел в наемный экипаж. У дверей остановился.
– Я хочу, – бросил он через плечо, – чтобы завтра к вечеру платья были готовы. Это возможно?
– Будут готовы, мистер Кортни. Если понадобится, мои девочки будут работать всю ночь.
Шон отвез Катрину в лагерь. Они поднялись в фургон, и он уложил ее на кровать.
– Прости меня, Шон, у меня такого еще ни разу в жизни не было.
– Все в порядке, радость моя, я все понимаю. Сейчас тебе надо поспать.
На следующий день Катрина осталась в лагере – ей надо было отдохнуть, набраться сил. А Шон снова отправился к мистеру Голдбергу, чтобы закупить все, что необходимо для будущей экспедиции. Еще один день понадобился на погрузку купленного в фургоны. К тому времени Катрина, казалось, вполне была готова к поездке в Йоханнесбург.
Отправились сразу после полудня. Мбежане правил лошадьми, Шон с Катриной сидели рядом, прижавшись друг к дружке и держась под пледом за руки, а Дирк прыгал по карете, время от времени прижимая лицо к окну, и болтал без умолку на дикой смеси английского, голландского и зулусского – Шон называл это диркским языком.
До Йоханнесбурга доехали много раньше, чем Шон ожидал. За четыре года город увеличился чуть ли не вдвое, городские окраины встретили их там, где раньше был вельд. Никуда не сворачивая, они миновали новые районы и скоро оказались в центре. Здесь тоже многое изменилось, но в целом все оставалось так, как он это помнил.
Они пробирались по шумной Элофф-стрит, и по обе стороны, смешиваясь с толпой на тротуарах, перед ним вставали призраки прошлого. Ему вдруг послышался смех Даффа, и он быстро обернулся, пытаясь глазами найти источник. Вот снова из проезжающего экипажа засмеялся какой-то щеголь в соломенной шляпе и с золотыми пломбами в зубах, и Шон понял, что это не Дафф. Правда, смеется очень похоже, но все-таки нет, не то. И все остальное здесь было так же похоже, но не совсем, все почти неуловимо изменилось, все вызывало в нем ностальгические воспоминания, глубоко омраченные потерей друга. Да, прошлое миновало; он теперь понимал, что назад вернуться невозможно. Все уже другое, поскольку реальность существует только в одно время и только в одном месте. Потом она умирает, ты теряешь ее и должен идти вперед, чтобы найти ее в другом времени и в другом месте.
Они поселились в гостинице «Гранд-Националь», в номере с двумя спальнями и гостиной, отдельной ванной комнатой и балконом, выходящим на улицу. С балкона открывался чудесный вид на крыши городских домов, а в перспективе виднелся хребет, вдоль которого шли вышки надшахтных копров и белые отвалы породы.
Катрина очень устала. Ужин им в номер принесли пораньше, они поужинали, и Катрина сразу легла в постель, а Шон спустился в бар, чтобы выпить перед сном стаканчик-другой.
Народу в баре оказалось много. Шон нашел местечко в углу и молча уселся, прислушиваясь к гулу разговоров. Теперь он только слушал, не принимая участия в беседах.
На стенке над стойкой бара прежде висела гравюра, изображающая охоту, теперь же ее сменило красочное полотно: на поле боя импозантно заляпанный кровью генерал в красном мундире прощается со своими офицерами и солдатами. По лицам его верных воинов было видно, что они явно заскучали. Взгляд Шона принялся блуждать по темным стенам с деревянной обшивкой. Он вспоминал прошлое – а тут много было что вспомнить!
И вдруг Шон заморгал от изумления. В обшивке возле боковой двери он увидел небольшой пролом в форме звезды. На губах Шона заиграла улыбка; поставив стакан, он погладил костяшки правой руки. Да-а, если бы Оуки Хендерсон тогда не нырнул под его руку, кулак Шона оторвал бы ему голову.
Шон сделал знак бармену:
– Еще бренди, пожалуйста.
Бармен кивнул и снова стал наполнять стакан.
– Кстати, что там у вас такое с обшивкой возле двери?
Продолжая наливать еще одну порцию, бармен бросил туда быстрый взгляд:
– А-а-а, это… Да какой-то парень дырку пробил кулаком. Давно это было. Хозяин велел оставить как есть – на память, так сказать.
– Наверно, крутой был парень… вон доска-то толщиной в дюйм, не меньше. Кто такой? – с интересом спросил Шон.
Бармен пожал плечами:
– Да какой-то бродяга. Разные тут бывают, приходят и уходят. Заработают несколько фунтов, пропьют и уходят, откуда пришли. – Скучающим взглядом он посмотрел на Шона. – С вас полдоллара, приятель.
Шон не торопясь пил бренди, между глотками вертя в пальцах стакан и глядя, как жидкость оставляет на его стенках след, словно тонкую пленку масла. По дыре твоей в стенке бара будут помнить о тебе.
«А теперь пойду спать, – решительно подумал он. – Теперь в этом мире я лишний. Мой мир теперь наверху и, надеюсь, сейчас спит».
Он усмехнулся сам себе, допил до дна и повернулся, собираясь уйти. Но не тут-то было.
– Шон! – вдруг раздалось у него над самым ухом, и чья-то рука легла ему на плечо. – Господи, Шон, неужели это ты?
Шон с удивлением разглядывал стоящего рядом человека. Он не узнавал ни этой аккуратно подстриженной бородки, ни большого, обожженного солнцем носа с облупившейся кожей на самом кончике, но вот глаза… глаза он узнал почти сразу.
– Деннис, старый бродяга. Деннис Петерсен из Ледибурга. Это ты?
– Так ты меня не узнал! – засмеялся Деннис. – Тоже мне, друг называется! Исчезает, не сказав на прощание ни слова, а проходит десять лет, и он уже не узнает!
Теперь они смеялись оба.
– Так я думал, тебя давным-давно уже повесили, – защищался Шон. – Какого черта ты делаешь в Йоханнесбурге?
– Как – что: продаю мясо, я же состою в комитете Ассоциации производителей говядины. – Деннис проговорил это с гордостью в голосе. – Участвовал здесь в переговорах по продлению контрактов.
– А когда возвращаешься?
– Через час у меня поезд.
– Ну так самое время выпить перед отъездом! Что будешь пить?
– Бренди, маленькую порцию.
Шон заказал напитки, они выпили, постояли, и вдруг между ними возникло ощущение некоей неловкости: оба понимали, что говорить, в общем-то, не о чем, что с тех пор, когда в их отношениях царило полное согласие, прошло целых десять лет.
– Ну а ты что поделывал все это время? – прервал молчание Деннис.
– То да се, понимаешь… занимался немного горными работами, а сейчас вот из саванны вернулся. В общем, ничего интересного.
– Ну что ж, все равно приятно увидеться снова, столько лет прошло… Твое здоровье.
– Твое здоровье, – ответил Шон. И тут вдруг до него дошло, что сейчас у него есть шанс узнать, как поживают его родственники, о которых он уже много лет не получал никаких вестей.
– А как там в Ледибурге, как твои сестры?
– Обе замужем, да и я тоже женился, у меня четверо сыновей, – ответил Деннис, и в голосе его снова прозвучала гордость.
– Я ее знаю? – спросил Шон.
– Одри… помнишь, дочка старого Пая?
– Да что ты! – вырвалось у Шона, и он быстро продолжил: – Это здорово, Деннис. Я рад за тебя. Одри – прекрасная девушка.
– Лучше всех, – самодовольно согласился Деннис.
Гладкое, холеное, раскормленное лицо женатого человека, толстые щеки, да и животик вон оттопырился. «Интересно, есть ли у меня животик?» – подумал Шон.
– Старый Пай уже помер, конечно… все из-за одного кредитора, с которым никак не мог рассчитаться. Банк и лавка отошли к Ронни.
– А-а-а, этой крысе, ушки топориком, – сказал Шон и тут же понял, что этого говорить не следовало.
– Слушай, Шон, он ведь теперь мой родственник, – слегка нахмурившись, проговорил Деннис. – Да и вообще, он вполне приличный парень… и, кстати, толковый бизнесмен.
– Прости, я пошутил. А как моя матушка?
Шон сменил предмет разговора и задал вопрос, который держал в голове на первом месте, – и правильно сделал. Деннис сразу смягчился, взгляд его потеплел.
– Все так же. У нее теперь магазин женской одежды, рядом с лавкой Ронни. Это просто золотая жила – весь город покупает платья только у нее, все прямиком идут к тете Аде. Кстати, она крестила двух моих старших. Да, думаю, она половину детишек в округе крестила.
Тут вдруг лицо его снова посуровело.
– Шон, ты бы хоть изредка писал ей, что ли. Ты не представляешь, что она пережила из-за тебя.
– Так уж получилось, – сказал Шон, опуская глаза в стакан.
– Это не оправдание… это твой долг, а ты им пренебрег. Этому нет оправдания.
Эх ты, человечишка… Шон поднял голову и посмотрел на него, даже не пытаясь скрыть досады. Напыщенный, читающий нотации человечишка, который смотрит на мир одним глазком через замочную скважину собственного самомнения и самодовольства.
Но Деннис не заметил реакции Шона:
– Этот урок каждый человек должен усвоить с самого детства – у всех нас есть свои обязанности, каждый должен исполнять свой долг. И когда мы вырастем, перед нами встают эти обязанности и мы смиренно принимаем то бремя, которое налагает на нас общество. Возьми, скажем, меня: у меня огромный объем работ на фермах, но я стал еще и владельцем Махобос-Клуф и, несмотря на протесты родственников, нахожу время, чтобы представлять район в комитете Ассоциации производителей говядины… Я также являюсь членом церковного совета и совета поселка, и у меня нет никаких причин сомневаться в том, что скоро меня попросят принять должность мэра.
Он смотрел Шону в глаза, и взгляд его был тверд.
– А ты? Что ты успел совершить в своей жизни?
– Просто жил, – ответил Шон.
Деннис даже слегка растерялся, но быстро взял себя в руки:
– Ты женат?
– Был женат, а потом продал жену арабским работорговцам, и они увезли ее куда-то на север.
– Что-что ты сделал?
– Понимаешь, – усмехнулся Шон, – она старовата уже стала, да и цену предложили хорошую.
– Это что, шутка такая? Ха-ха-ха!
Да-а, старого доброго Денниса не проведешь… Шон громко рассмеялся. Поразительный человечек!
– Давай-ка еще выпьем, Деннис, – предложил он.
– Нет, Шон, две – для меня норма.
Деннис достал из жилетного карманчика золотые часы с крышкой, внимательно посмотрел на циферблат:
– О-о-о, боюсь, мне пора. Приятно было повидаться.
– Погоди, – остановил его Шон. – А мой брат… как там Гарри?
– Бедный старина Гарри. – Деннис мрачно покачал головой.
– Что такое? Что-то случилось? – резко спросил Шон; ему вдруг стало страшно.
– Да нет, ничего… – быстро успокоил его Деннис. – Ну то есть ничего такого… все как обычно.
– А почему ты сказал «бедный старина Гарри»?
– Сам не знаю… просто все так говорят. Так уж повелось. Думаю, он просто человек такой. К его имени все прибавляют «бедный старина», вот и все.
Шон подавил раздражение: ему хотелось знать все. Он должен знать все.
– Ты не ответил: как он поживает?
Деннис правой рукой сделал многозначительный жест:
– В последнее время к бутылочке стал частенько прикладываться… нет, я его, конечно, не осуждаю, с такой женщиной это неудивительно. Так что тебе повезло, Шон, удалось, так сказать, избежать.
– Можно и так сказать, – неохотно согласился Шон. – Но он хоть здоров? Как дела в Теунис-Краале?
– Мы все кое-что потеряли… понимаешь, падеж у нас случился… чума рогатого скота. Но вот Гарри… он потерял больше половины стада. Бедный старина Гарри, вечно ему не везет.
– Боже мой – пятьдесят процентов!
– Ну да… но Ронни, конечно, помог ему. Дал кредит под ферму, помог кое-как перебиться.
– Теунис-Крааль снова в долгах, – простонал Шон. – Эх, Гарри, Гарри!
– Ну да – в общем, вот так. – Деннис беспокойно кашлянул. – Ну, я пошел, Шон. Totsiens. До свидания. – Он протянул руку. – Сказать твоим, что я тебя встретил?
– Нет, – ответил Шон. – Оставим все как есть.
– Ну хорошо, – сказал Деннис и слегка замялся. – А у тебя-то, Шон, все в порядке? В общем, я хочу сказать… – он снова покашлял, – с деньгами у тебя нормально?
Огорчение Шона сразу слегка рассеялось: этот напыщенный пигмей, кажется, собирается предложить ему в долг.
– Спасибо, Деннис, очень мило с твоей стороны. Но пару-другую фунтов на черный день я прикопил, с недельку еще продержусь. – Он проговорил эти слова с самым серьезным видом.
– А-а-а, ну тогда ладно. – Деннис явно почувствовал огромное облегчение. – Тогда ладно, totsiens, Шон.
Он повернулся и быстро вышел из бара. И Шон сразу о нем забыл, будто и не встречал вовсе. Мысли его теперь обратились к брату.
И вдруг Шон принял неожиданное решение. «Вернусь из этой второй экспедиции, – думал он, – и сразу поеду в Ледибург». Ферма их с Катриной мечты возле городка Парл… а чем хуже Наталь? Ему вдруг страстно захотелось снова оказаться в обитом панелями кабинете отца в Теунис-Краале, ощущать по утрам, как со склонов спускается холодный туман, увидеть разлетающиеся на ветру во все стороны брызги пенистых водопадов. Захотелось снова услышать голос Ады и объяснить ей все, зная при этом, что она все поймет и простит.
Но больше всего ему захотелось увидеть Гарри, бедного старину Гарри. «Я должен вернуться к нему, – думал Шон, – десять лет – это много, он должен забыть все обиды. Я должен вернуться, ради него и ради Теунис-Крааля».
Приняв твердое решение, Шон допил бренди и поднялся к себе в номер.
Катрина уже спала и тихонько дышала во сне, темная масса ее волос разметалась по подушке. Раздеваясь, он смотрел на нее, и его грусть потихоньку рассеивалась. Он осторожно откинул одеяло со своей стороны кровати, и как раз в это мгновение из соседней комнаты послышалось хныканье Дирка. Шон пошел к нему:
– Ну, что у тебя случилось?
Дирк заморгал, как сова, пытаясь найти предлог, потом лицо его просветлело, – кажется, он придумал – самое невинное, что может прийти в голову мальчишке его возраста:
– Я хочу водички попить.
Пока Шон ходил в ванную за водой, Дирк собрался с мыслями и атаковал его уже по-настоящему:
– Папа, расскажи мне сказку. – Теперь он уже сидел в кровати, и глазенки его так и сверкали.
– Я расскажу историю про Джека и про Норию…[46] – начал Шон.
– Не хочу про Джека, – заявил Дирк.
Сага про Джека и его брата длится всего пять секунд, и Дирк это прекрасно знал. Держа стакан с водой, Шон присел на краешек кровати.
– Тогда, может быть, эту? Жил-был один король, у которого было все, чего душа пожелает… но потом он все это потерял и только тогда узнал, что на самом деле у него никогда ничего не было, а вот сейчас у него больше, чем когда-либо он имел.
Дирк, казалось, был огорошен.
– Нет, неинтересная сказка, – выразил он свое мнение наконец. – Плохая.
– Пожалуй, – согласился Шон. – Не очень хорошая… ты прав. Но мне кажется, нам нужно быть милосердными и признать, что уже поздно, а раз поздно, то сказочка в самый раз.