Иногда мы что-то знаем просто так, без необходимости проговаривать это вслух.
Я знал, что мы с Сухрабом станем друзьями на всю жизнь.
Иногда такие вещи слишком очевидны.
Я знаю, папа хотел бы, чтобы я был больше на него похож. Наши проблемы не ограничивались только его отношением к моим волосам и моему росту. Его не устраивало буквально все: одежда, которую я выбираю для школьных фотографий, бардак в моей комнате, даже то, как невнимательно я отношусь к инструкциям к наборам «Лего».
Стивен Келлнер твердо верил в четкие инструкции, приложенные к наборам. Их подготовил прилежный инженер-профессионал из компании «Лего». Изобретение собственных моделей приравнивалось к архитектурному богохульству.
Что еще я точно знал: моя сестра Лале появилась на свет не случайно.
Многие так считают, потому что она на восемь лет меня моложе и мои родители «не планировали больше иметь детей». Мерзкая фраза, если так подумать. Но она родилась не случайно.
Лале – это замена. Улучшенная версия. Я знал это, хотя вслух об этом у нас не говорили.
И я знал, что Стивен Келлнер испытывал облегчение, что у него появился еще один шанс. Шанс иметь ребенка, который не станет для него таким разочарованием. Это читалось на его лице каждый раз, когда он ей улыбался. И когда вздыхал, глядя на меня.
Лале я за это не винил.
Правду говорю.
Но иногда я сомневался, не был ли я в этой семье случайным ребенком.
Это нормально.
Правда ведь?
А еще многое можно понять, даже если об этом не говорят вслух.
Тем вечером за ужином я понял, что Ардеширу Бахрами не очень нравится Стивен Келлнер. То есть вообще не нравится.
Может быть, из-за того что мама ради папы осталась в Америке. Она покинула свою семью, страну, своего отца ради Стивена Келлнера.
Может быть, из-за того что Ардешир Бахрами, Настоящий Перс во всех смыслах этого слова, был с точки зрения сохранения своей культуры предрасположен отвергать любое тевтонское вмешательство в свою чисто иранскую семью.
Возможно, из-за того что папа был светским гуманистом и Бабу был предрасположен не любить его по религиозным соображениям. Зороастризм передается потомкам по мужской линии, и это означало, что, даже унаследовав религию Бабу, мама не могла передать ее мне или Лале.
Не исключено, что сработали все три фактора.
Мы сидели за обеденным столом Маму. Сухраб остался поужинать с нами, дождавшись заката солнца. Каким-то образом так вышло, что папе досталось место рядом с Бабу, который решил вслух вести репортаж обо всем, что происходило за столом.
– Скорее всего тебе не понравится это блюдо, Стивен, – сказал он. – Большинство американцев не любит фесенджан[13].
– Я его обожаю, – отозвался отец. – Мое любимое блюдо. Ширин научила меня его готовить.
Чистая правда: папа любил фесенджан.
А ведь это блюдо сложно сразу полюбить.
Оно выглядит как грязь.
И даже хуже, чем грязь. На вид это что-то вроде первородной жижи, которая может генерировать новые аминокислоты. Они неизбежно вступают в состав соединений, инициируют синтез белков и создают новые формы жизни.
Бабу был прав: люди неперсидского происхождения (и даже некоторые Частичные Персы) обычно относились к фесенджану с подозрением. И зря, ведь это просто курица, грецкие орехи и гранатовая патока. Это блюдо одновременно и соленое, и сладкое, и кислое. Само совершенство.
– Ты ешь как американец, – сказал Бабу. Он кивнул на руки отца, в которых тот держал нож и вилку. Бабу, как, в принципе, и Маму, и Сухраб, и мама, во время еды пользовались вилками и ложками. Так это блюдо чаще всего едят персы.
Папа улыбнулся, не разжимая губ.
– Я так и не привык есть вилкой и ложкой.
– Это ничего, Стивен, – отозвался Бабу. Он зачерпнул ложкой рис и сказал что-то маме на фарси. Мама покачала головой и тоже ответила на своем родном языке.
Папа взглянул на маму, потом снова на свою тарелку.
Когда мы оказываемся в компании персов, такое иногда случается. Они переключаются с фарси на английский, разговаривают на разных языках в соседних предложениях, а иногда переходят с одного на другой внутри одного. И мы с папой ощущаем себя одинокими и покинутыми.
У папы зарозовели уши. Мы будто бы смотрели через кривое стекло на один из наших семейных ужинов: Стивен Келлнер в роли меня, а Бабу в роли Стивена Келлнера.
Было что-то глубоко неправильное в том, чтобы видеть смущение и стыд Стивена Келлнера.
У меня тоже горели уши. Гармонический резонанс.
– Дариуш, – сказал Сухраб. Он сидел рядом со мной, и гора риса и мяса в его тарелке была в два раза выше, чем у меня.
В конце концов, он не ел с самого завтрака.
– Расскажи о своей школе.
– Ну… – промычал я.
– Какие у тебя предметы?
– Хорошие. Я выбрал экономику, классный предмет. Физкультуру. Английский. М-м. Геометрию. Но она у меня не очень хорошо идет.
– Тебе не дается математика?
Мне показалось интересным, что Сухраб произнес слово «математика» целиком, как британец.
– Не очень.
Я посмотрел на папу, но он был слишком занят тем, что закидывал в рот рис, чтобы комментировать мои оценки по математике. Да и не такие уж они плохие. Учеба, возможно, единственный пункт, которым он был более или менее доволен. Знал, как я стараюсь в школе.
Но я понимал без всяких слов, что его разочаровывало отсутствие у меня особых способностей к математике. Я никогда не стану архитектором, как он. Он никогда не сможет обновить логотип на сумке до нашивки «Келлнер & Сын» или «Келлнер & Келлнер».
Не самое большое разочарование, которое папа испытывал в жизни по моей вине, но я чувствовал, что это все равно его задевало.
– А с друзьями у тебя как? Много у тебя друзей?
Краснота с ушей перекинулась на шею и щеки.
– Ну. Не то чтобы. Кажется, я не очень прихожусь ко двору.
Сказав это, я тут же взглянул на папу, потому что Стивену Келлнеру категорически претила жалость к себе. Но, к счастью, он все еще был сильно занят фесенджаном.
Сухраб внимательно смотрел на меня. Улыбка на его губах угасла.
– Это из-за того, что ты иранец?
– Думаю, да.
Ложкой он снял часть мяса с куриной ножки и зачерпнул немного риса.
– Ты единственный иранец в школе?
– Нет. Есть еще девочка. Она иранка на сто процентов.
– Твоя девушка?
Я чуть не подавился рисом.
– Нет, – кашляя, сказал я. – Мы просто друзья. Ее зовут Джаване. Джаване Эсфахани. Ее бабушка с дедом родом из Исфахана.
– Это отражено в ее фамилии, – сказал Сухраб. – Эсфахани. Из Исфахана.
– А.
Бабу прочистил горло и указал на меня ложкой.
– Дариуш, – произнес он. – Ты разве этого не знаешь?
– Э…
Дед повернулся к маме.
– Все потому, что ты его не учишь. Ты хотела, чтобы он стал американцем, как Стивен. Не хочешь, чтобы он был персом.
– Бабу! – Мама начала спорить с ним на фарси, и Бабу парировал, продолжая тыкать в меня ложкой.
– Дариуш. Ты не хочешь учить фарси?
– М-м.
Конечно, я хотел. Но не мог признаться, потому что тогда мама почувствовала бы себя виноватой.
Я немного осел на кресле.
И тут мне на помощь пришел Сухраб. Он кашлянул и произнес:
– Кто хочет тах диг?
Так называют в Иране золотистую корочку риса со дна кастрюли.
Это всемирно признанная наивысшая форма риса.
Во многих семьях споры на время откладываются, когда заходит разговор о дележке тах дига.
– Спасибо, – пробубнил я.
Сухраб улыбнулся с прищуром и протянул мне кусок золотистой рисовой корочки.
– Пожалуйста, Дариуш.
На прощание я проводил Сухраба до двери.
– Маму сказала, вы завтра собираетесь в Персеполь.
– Кажется, да.
– Она спросила, не хочу ли и я поехать с вами.
– О. Клево.
– Я не поеду, если ты не захочешь, Дариуш. Это ваш семейный выезд.
– Нет, все в порядке. Я хочу, чтобы ты поехал. Правда.
Мне предстояли часы в ловушке. То есть в одной машине со Стивеном Келлнером. Присутствие Сухраба могло бы на самом деле облегчить мою участь.
– Хорошо. Тогда увидимся утром?
– Да, до завтра.
Я не питал больших надежд на то, что мы с папой продолжим здесь по традиции каждый вечер смотреть «Звездный путь», но я все равно отправился на поиски компьютера Бабу.
Напротив комнаты Лале располагалась застекленная терраса (правда, сейчас в ней было темно) с огромным окном, закрытым шторами-жалюзи, и излюбленным всеми бежевым диваном перед ним. По противоположной стене на деревянном антикварном столике стоял большой телевизор. Кругом лежали DVD-диски и кассеты – в основном дублированные на фарси версии болливудских фильмов.
С обеих сторон от телевизора и над ним можно было увидеть продолжение экспозиции Картинной Галереи Семьи Бахрами.
Фариба Бахрами любила фотографии.
На одном фото мама в больничной обстановке держала на руках новорожденную Лале. Папа обнимал их обеих и выглядел немного нелепо, но все же даже в светло-голубом больничном халате умудрялся излучать какой-то тевтонский стоицизм. Под папиным локтем стоял мелкий, тогда еще совсем писклявый я, приподнявшись на цыпочки, чтобы хоть одним глазком взглянуть на свою крошечную сестренку.
Фотографий было очень много. Дядя Джамшид и его дети. Семья дяди Сохейла. Я узнавал всех по карточкам, которые показывала мне мама. Другие фото я видел еще дома, потому что их Маму посылала мама. Например, вот этот снимок Лале с прошлогоднего Хэллоуина. Она была одета в Дороти из «Волшебника из страны Оз».
Прошлым летом Лале была совершенно одержима «Волшебником из страны Оз». Той версией, где играла Джуди Гарленд. Она смотрела его, несколько раз оббегала гостиную и снова садилась смотреть, и так весь день.
Тогда на Хэллоуин мама заплела Лале волосы (из кудрявых персидских волос получились идеальные косички) и нашла платье в бело-голубую клетку. Папа раздобыл ярко-красные кроссовочки со светящейся подошвой, которые заменяли Лале красные башмачки.
Мама с папой по праздничной традиции пошли вместе с Лале по домам соседей, а мне наказали следить за нашим и при необходимости раздавать сладости гостям.
Я был недостаточно крут, чтобы меня приглашали на хэллоуинские вечеринки в компании Бездушных Приверженцев Господствующих Взглядов. На самом деле моей крутизны не хватало даже на приглашение на вечеринки «середнячков». По социальному статусу я был просто Чайным Даше, даже если такой клички тогда еще не придумали. Поэтому я сидел дома и смотрел «Звездный путь: Первый контакт» (самый страшный фильм эпопеи «Звездный путь»), время от времени раздавая забредавшим соседским детям упаковки чашечек «Ризис» с арахисовой пастой.
Несмотря на свои собственные строжайшие представления о правильном рационе, Стивен Келлнер настаивает, что для детей в Хэллоуин нет сладости лучше, чем чашечки «Ризис» с арахисовой пастой.
По крайней мере, изюм мы детям никогда не раздавали, и то хорошо.
– Что ты тут ищешь, Дарий? – В дверном проеме стояла мама, бережно держа в руках две чашки чая. Обычные стеклянные чашки с золотым ободком и без ручек. Такими пользовались многие Настоящие Персы, но у меня этот трюк никогда не проходил. Я постоянно обжигал пальцы.
– Компьютер. Думал, может быть, мы с папой можем на нем «Звездный путь» посмотреть.
– Скорее всего нет, здесь же в интернете действует цензура.
– Ой.
Мама села на диван и похлопала по подушке рядом. Я взял у нее свой чай, но быстро поставил чашку на кофейный столик, пока до волдырей не сжег себе пальцы.
– Так что? Как тебе в Йезде?
– Ну. Тут все совсем по-другому. Но не настолько, насколько я себе представлял.
– Правда?
– Да. Ну, то есть не как в «Аладдине», ничего подобного.
Мама рассмеялась.
– И еще это вполне современное место. У Сухраба вон даже айфон есть.
Мама отхлебнула чаю и довольно выдохнула. Она пробежалась пальцами левой руки по моим волосам и стала рассматривать Картинную Галерею Семьи Бахрами, пока не нашла фотографию с вечеринки по случаю моего десятого дня рождения.
– Твои волосы, – произнесла она.
Когда мне было десять, я решил, что хочу прическу как у лейтенант-коммандера Дейта, андроида, старшего оперативного офицера «Энтерпрайза». Каждое утро мама помогала мне высушить феном волосы, идеально ровно зачесать их назад и намазать гелем так, чтобы они стали жесткими, как велосипедный шлем.
– Образ андроида не очень мне подходил.
Мама рассмеялась.
– А как мы будем справлять твой день рождения в этом году?
– Ну. Даже не знаю.
У меня день рождения второго апреля, как раз накануне нашего отъезда из Ирана.
По маминым рассказам, я хоть и родился второго апреля, схватки у нее начались первого, то есть в День дурака.
Когда отошли воды и мама сказала об этом отцу, он решил, что она шутит.
Пока она не пошла одна к машине, папа так и не понимал, что все уже началось.
Иногда мама говорит, что я ее первоапрельская шутка.
Я знал – и об этом ей не обязательно было говорить вслух, – что она даже не представляла, как меня ранят такие слова.
Когда я принес чашку/стакан в кухню, Бабу стоял у открытого шкафчика.
– Дариуш. Что это? – Он достал баночку с дарджилингом первого сбора с кодом FTGFOP1 и потряс ею.
– Это вам подарок. За гостеприимство.
– Это чай? – Дед открыл крышку и посмотрел внутрь. – Но это не персидский чай. Я научу тебя готовить настоящий персидский чай.
Я уже знал, как проклинать персидский чай с добавлением ада.
– Э…
– Иди сюда, Дариуш. – Бабу взял почти пустой чайник и вылил остатки в раковину. – Сейчас мы с тобой свежий заварим.
Бабу один раз сполоснул чайник и с силой поставил его на стол передо мной. Я почувствовал покалывание в затылке.
Самым унизительным моментом в моей жизни стал тот, когда мою крайнюю плоть сравнили с тюрбаном. Но теперь, когда меня обучали завариванию персидского чая, который я дома завариваю уже примерно сто лет кряду, я испытывал весьма сходные чувства.
– Вот так мы кладем в чайник чай, – сказал дед и набрал чай из вместительной банки из матового стекла. Листья были черными, короткими и заостренными, но от них исходил очень мощный аромат. В основном он пах бергамотом, такой цитрусовый запах, но было в этом запахе что-то еще. Что-то, что я не сразу смог распознать. Такая землистая нотка, немного похожая на запах ступней (но не чипсов со вкусом соуса ранч), что-то вроде аромата влажного грунта на клумбах у входа в школу Чейпел-Хилл.
Я наклонился над чайником, чтобы получше принюхаться, но Бабу оттолкнул меня.
– Что это ты делаешь? Чай надо пить, а не нюхать.
– Ну…
Чай – по крайней мере хороший – нюхать тоже можно.
Когда я брал уроки чайного каппинга в «Роуз Сити Тиз», нам всегда советовали нюхать чайные листья и до, и после заваривания. Хотя, конечно, признаться в том, что я когда-то брал такие уроки, я так и не смог. Чарльз Апатан, управляющий магазина «Чайный рай» в торговом центре «Шоппс» в Фэйрвью-Корте, назвал бы это чистым «элитизмом».
– Четыре ложки, – сказал Бабу. – И потом добавляем hel. Знаешь, что это?
– Кардамон.
– Да. – Дед вытряс пять зеленых стручков из банки матового стекла, что была меньше размером. – Вот так мы их раскрываем и разминаем. – Он прокатил дно чайника по стручкам кардамона, отчего они раскрылись, потом собрал их и положил в чайник к чайным листьям. – Теперь заливаем водой.
Бабу взял с плиты чайник с кипятком. Крышка была снята, потому что только что сверху стоял заварочный чайник. Пар клубился вокруг руки деда, как обжигающее дыхание Смауга Вечно Кипящего, но кожа Ардешира Бахрами была чем-то средним между кожей человека и шкурой дракона. Он наполнил заварочный чайник, закрыл его крышкой и снова поставил чайник для кипячения воды на плиту.
– Пусть теперь постоит.
– Что называется dam.
– Да. Десять минут.
– Ясно.
– Не меньше. Иначе не заварится как следует.
– Хорошо.
– Теперь ты все умеешь. В следующий раз заваришь сам.
– Ладно.
Бабу вынудил меня простоять рядом с ним в Неловком Молчании Пятого Уровня, пока заваривались чайные листья.
Оно перешло на Шестой Уровень, когда в кухню, чтобы принять лекарство, вошел отец. Он перевел взгляд с меня на Бабу и обратно.
– Ты в порядке, Дарий? – спросил он, тем самым нарушив молчание, но не тронув неловкость.
Я кивнул.
Папа вытряс из пузырька свои таблетки и наполнил стакан водой.
У Бабу дернулись усы.
– Стивен, – произнес он. – Ты тоже пьешь эти лекарства?
Отец проглотил таблетки всухую, а потом выпил целый стакан воды залпом. Лицо его почти покрылось румянцем.
Почти.
– Да, – сказал он. А потом добавил: – Так. А чай готов?
Я посмотрел на таймер у себя на телефоне.
– Еще две минуты.
– Налейте мне чашечку? Я там в гостиной «Звездный путь» наладил.
– А как же цензура?
– У меня целый сезон на айпаде.
Чему тут удивляться. Сверхлюди всегда были известны своей предусмотрительностью.
Но я, честно, не ожидал, что Стивен Келлнер сам заведет об этом речь.
– А. Хорошо. Класс.
– Спасибо.
Папа кивнул Бабу и пошел обратно в гостиную.
Я остался ждать, пока заварится чай, подергивая край рубашки.
Когда я пришел в гостиную, капитан Пикард уже начал вступительный рассказ.
И папа сидел на диване, обняв одной рукой Лале.
– Э…
– Извини, Дарий, – сказал отец. – Ты уже эту серию видел. А твоя сестренка очень захотела посмотреть.
Я моргнул. Бессмыслица какая-то.
«Звездный путь» – наша с отцом фишка.
Чего он добивается, глядя его с Лале?
Я понимал, что Лале неизбежно должна была рано или поздно пристраститься к «Звездному пути». В конце концов, она моя сестра. И дочь Стивена Келлнера. Таков уж набор ее генов.
Но я надеялся, что в этом смысле папа будет оставаться моим чуть-чуть подольше.
Это единственная ситуация, в которой я полноценно чувствовал себя его сыном.
Титры угасли, и на экране появилось название серии. «Грехи отца». О том, как Ворф вернулся домой и ему предъявили обвинение в государственной измене, которую совершил его отец.
Странным образом, очень актуальная была серия.
– Садись, – сказал папа.
И похлопал ладонью по дивану.
– Ну…
Он хотел, чтобы в Иране мы ладили.
Но разве это означало, что мы должны отказаться от единственного времени, которое проводим вместе?
Видимо, да.
Я сел на край дивана, поставив чашку чая на коленку, но папа протянул руку и привлек меня ближе к себе. На секунду его ладонь легла мне на спину.
– Какие у тебя уже плечи широкие, – произнес он.
После чего отстранился от меня и, наклонившись к Лале, поцеловал ее в лоб.
И вот я сидел рядом со Стивеном и Лале Келлнер, пока они смотрели «Звездный путь».