– Дариуш. Посмотри. Мы на месте.
– Ого.
Крыша из листьев над головой внезапно прервалась. Мы стояли у края длинного фонтана, который располагался рядом с огромным восьмиугольным особняком. На крыше особняка возвышался бадгир. Башня-ветроуловитель.
Это была настоящая башня, не то что Башни Молчания, которые представляли собой не что иное, как могильные холмы.
Бадгир в саду Доулетабад был даже выше, чем витые колонны Трона Джамшида. Он поднимался над нашими головами на высоту тридцати метров, снизу гладкий, а в верхней части испещренный отверстиями для улавливания ветра. Самый верх бадгира украшал орнамент в виде пик. Вся поверхность башни была усыпана шипами.
Эта постройка напомнила мне Барад-дур[24], хотя на ее вершине не полыхал Глаз Саурона для полноты картины. И еще она была не черной, а цвета хаки.
Я чихнул.
– Какой огромный!
– Да, огромный. – Сухраб улыбнулся с прищуром, видя мое изумление. – Пойдем. Внутри еще лучше.
– А можно заходить внутрь?
– Конечно.
Это было самое яркое место, которое мне довелось повидать в Йезде. А возможно, и самое яркое и колоритное место во всем мире.
Одну стену полностью занимало колоссальное витражное окно. Затейливые цветы всевозможных оттенков отбрасывали на пол танцующие радуги.
Мы плавали в свете.
Мы разгонялись до космической скорости.
– Ого, – выдохнул я.
По моим ощущениям, это было такое место, где можно разговаривать только шепотом.
– Ты часто говоришь это слово.
– Извини.
– Ничего страшного. У вас в Америке такое не увидишь?
– Такое – точно нет, – ответил я, осматривая потолок: блестящие белые линии на гранях внутреннего купола пересекались, образуя звезду о двадцати четырех концах, которые каскадом поднимались вверх перекрывающими друг друга ромбами.
Так я попал в мир эльфийского волшебства. В Ривенделл или Лотлориен.
Прохладный воздух, поступавший из бадгира, шевелил волоски на моих руках.
– Ничего подобного у нас нет.
На этот раз, когда мы пошли играть в соккер/неамериканский футбол, я знал, что лучше взять свое полотенце. И более удачные трусы.
Бутс у меня все равно не было (Сухраб сказал, что я снова могу одолжить пару у него), но зато была футболка национальной иранской сборной, а ведь это даже круче.
И все-таки на меня накатывала какая-то неприятная болезненная слабость, когда я думал о том, что снова придется раздеваться, но худшее уже произошло, и я был уверен, что Сухраб при необходимости в обиду меня не даст.
Когда мы пришли в раздевалку, Сухраб попытался снова отдать мне бутсы получше.
– Возьми их себе, – сказал я. – Я могу поиграть в белых.
– Нет, ты возьми. Они лучше.
– Но… – Он снова обошел меня на повороте. Навыки таарофа у меня все же были развиты слабовато. – В них я чувствую себя неловко. Нельзя второй раз отдавать мне свою лучшую пару.
– Ладно, Дариуш. Спасибо.
Успех!
Когда я переоделся, Сухраб осмотрел меня с ног до головы и сощурился.
– Ты выглядишь как футбольная звезда, Дариуш.
Мои уши покраснели так сильно, что цвет их мог соперничать с алой полосой у меня на груди.
– Спасибо.
– Готов?
– Готов.
Али-Реза и Хуссейн снова были на поле. Их обоих очень занимала игра «двое на восьмерых» против компании ребят помоложе, которые явно уступали взрослым парням в мастерстве. Мы с Сухрабом с минуту наблюдали, как Али-Реза сбил с ног одного из противников и забил гол.
Я покачал головой. Такого агрессивного маневра можно было ожидать разве что от Бездушного Приверженца Господствующих Взглядов.
Сухраб схватил меня за плечо.
– Вперед!
Он побежал на поле и аккуратно встроился в игру более молодой команды. За одну секунду ему удалось отнять мяч у Али-Резы и рвануть через все поле к воротам, которые в тот момент были совершенно пусты.
Мальчишки завизжали и засмеялись, когда Сухраб забил гол. Они совсем не были против того, что мы пополнили ряды их команды.
Наши ворота я защищал на пару с мальчиком в бутсах, которые, казалось, были ему велики (наверняка у него такие же ноги хоббита), и с волосами еще длиннее и кудрявее, чем у меня.
– Здравствуй, – сказал он на фарси. Мальчик говорил с сильным акцентом, но это было прикольно. Мне понравилось, как он произносит гласные звуки.
– Э… Привет.
Он ткнул пальцем в мою футболку национальной сборной Ирана.
– Красивая, – сказал он по-английски.
Видимо, он сообразил, что на фарси я не шибко-то говорю.
– Спасибо.
Юный иранский хоббит – я решил называть его Фродо – побежал к центру поля. Теперь, когда Сухраб присоединился к игре, Али-Реза и Хуссейн утратили тактическое преимущество, и наша команда пошла в наступление.
Сухраб забил еще три гола с подачи наших новых товарищей по команде, после чего Хуссейн поднял над головой мяч и позвал нас всех в центр поля.
Мы с Фродо рысью побежали к образовавшемуся кружку. Все говорили на фарси, слишком быстро перебрасываясь репликами, чтобы я мог уловить суть.
Как Фродо, надевший на палец Кольцо Всевластия, я будто бы выскользнул в сумеречный мир, сокрытый от окружавших меня иранцев моей неспособностью говорить на фарси.
Поскольку я стал Фродо, я решил, что мой новый товарищ хоббит – это Сэмуайз.
Но потом Сухраб сказал:
– По-английски. Дариуш нас не понимает.
И Хуссейн продолжил:
– Хорошо. Сначала выбирают Сухраб и Аятолла.
Сэмуайз взглянул на меня.
– Аятолла?
Мои уши запылали ярче, чем вулкан Ородруин[25].
Сухраб снова пришел мне на помощь.
– Мы меняем состав команд, – пояснил он. – Теперь будем играть шесть на шесть. Ты со мной, Дариуш. Два капитана.
Я. Дарий Келлнер. Капитан.
Как Пикард.
– Асгар, – сказал Сухраб Сэмуайзу. – Ты с нами.
Сухраб и Али-Реза по очереди распределили по своим командам других мальчиков. У нас оказался Мехрабон, Али (не-Реза) и Бехруз, самый низкий по росту парень с самыми темными усиками над губой.
Это производило сильное впечатление.
– Вот так, – сказал Сухраб и кивнул мне.
Я прочистил горло.
– Пусть будет так.
Играть в соккер/неамериканский футбол с Сухрабом, Асгаром (он же Сэмуайз или Фродо) и остальными ребятами из нашей команды было по-настоящему классно. Несмотря даже на то что Асгар и все остальные решили звать меня Аятолла.
Сначала меня это бесило, но, насколько я мог понять, никто из них не знал настоящей причины, почему мне дали такое прозвище.
– Это потому что ты тут главный, – сказал мне Сухраб. – Я им так объяснил.
Товарищи по команде радостно выкрикивали эту кличку каждый раз, когда я проворачивал хитрый пас или хорошо играл в обороне. Мне она даже почти понравилась.
Почти.
Но несмотря ни на что Сухраб называл меня не иначе как Дариуш.
Мы играли до тех пор, пока икры у меня не загорелись огнем, а легкие не оказались на грани крушения с непоправимыми последствиями. Играли до тех пор, пока Асгар не вынужден был склониться на краю поля, уперев руки в колени, чтобы побороть рвотный позыв. Играли до тех пор, пока Хуссейн и Али-Реза не устали от наших бесконечных голов. А их мы целую кучу забили.
Асгар и другие мальчишки взяли с нас обещание поиграть с ними и на следующий день. Сухраб сразу согласился. Очевидно, он был частым гостем на поле, хотя и пропустил несколько игр с тех пор, как начал проводить время со мной.
Ради меня он отказался от тренировок.
Это делать было не обязательно.
Али-Реза притворился, что скорее всего не вернется – в конце концов, он перенес сокрушительное поражение, – но я понял, что он точно вернется, когда Хуссейн сказал:
– В следующий раз распределимся по командам по-другому.
Сухраб задержался на поле, и мы перекидывали друг другу мяч, когда остальные после небольшой передышки отправились к раздевалке.
Я знал, почему он так делает. Но сам он ничего не сказал и не поднял вокруг этой ситуации шума.
Вот какой он был друг.
Но при этом, когда мы с ним оказались в раздевалке совершенно одни, неловкость моя никуда не делась.
Она, пожалуй, только усилилась.
Сухраб опять спокойно разделся догола, как будто быть голыми в присутствии друг друга – это совершенно нормально для парней. Его кожа излучала жар, как вулкан, и пот стекал вниз по каждому склону.
Мое лицо испускало свое собственное тепловое излучение.
– Спасибо, что одолжил их, – сказал я, заталкивая шнурки внутрь бутс, в которых я в тот день играл.
– Пожалуйста. – Сухраб повесил полотенце на плечо. – С тобой приятно делиться, Дариуш.
Я стащил через голову мокрую от пота футболку иранской сборной, осознавая, что все мое обмундирование для игры в соккер/неамериканский футбол так или иначе оказалось у меня благодаря Сухрабу (что-то он купил в подарок, что-то одолжил).
Как друг я чувствовал себя неполноценным.
Но потом меня осенило, как можно было исправить ситуацию. Сухрабу были жизненно необходимы новые бутсы. А я с недавних пор стал иранским миллионером.
– Пойдем. Вода, наверное, уже успела снова нагреться.
Сухраб стоял под душем лицом ко мне, и я чувствовал себя странновато, но по крайней мере сверху на меня лилась вода, и мыльная пена частично скрывала мое тело. Я не чувствовал себя совсем уж как на ладони, особенно имея возможность отвернуться, чтобы смыть мыло, параллельно продолжая его слушать.
Сухраб рассказал мне все что можно про ребят, с которыми мы играли: о том, как такие совместные тренировки изначально стали проводить Сухраб и Али-Реза, потом Али-Реза пригласил Хуссейна, а Сухраб – Асгара, и так постепенно образовалась единая группа, как солнечная система, что сформировалась вокруг новой звезды.
Меня изумляло, что Сухраб может вести непринужденную беседу о динамике развития молодежных команд по соккеру/неамериканскому футболу в Йезде, намыливая себе член.
И еще сильнее меня изумляло, как я умудрялся отвечать ему, натирая себе пупок так усиленно, что живот у меня трясся, словно какая-нибудь негуманоидная желатинообразная форма жизни.
Возможно, я тоже постепенно избавлялся от некоторых стен внутри себя.
Такое вполне возможно.
По пути домой Сухраб сказал:
– Спасибо за игру, Дариуш.
– Спасибо, что позвал.
Сухраб улыбнулся и прищурился.
– Я уже тебе говорил. Помнишь? Твое место пустовало.
Я улыбнулся ему в ответ.
– Да.
– Но теперь оно заполнено.
– Теперь – да.
– Маму, – сказал я. – Я хочу подарить Сухрабу хорошие новые бутсы. Ну, для игры в футбол.
– Хорошо, маман. Ты размер знаешь?
– Сорок четвертый.
– Ясно. Я попрошу дядю Сохейла привезти их в следующий раз. В Ширазе магазины получше, чем у нас.
– Я отдам ему деньги.
– Не обязательно, Дариуш-джан.
– Нет, обязательно. Сухраб – мой друг. Я хочу сделать для него что-нибудь хорошее.
– Ты такой милый.
Я поразился тому, что на этот раз прибегать к таарофу мне не пришлось.
– Помочь тебе?
Маму была по локоть в мыльной пене.
– Да не надо, Дариуш-джан.
– Я могу споласкивать посуду.
– Ну, если хочешь. Спасибо.
Я поразился тому, что и в этом вопросе таароф не понадобился.
Я стоял рядом с Маму и споласкивал тарелки, а она подпевала песне по радио.
Я так привык к неузнаваемым персидским ритмам, что сначала не узнал, что напевала Маму. Что играло из приемника.
– М-м.
Пели не на фарси. Это вообще была не персидская музыка.
Это была песня Dancing Queen.
– Маму?
– Что?
– Мы что, слушаем ABBA?
– Да. Моих любимчиков.
Я задумался, как Фариба Бахрами, которая всю свою жизнь прожила в Иране, могла любить группу из Швеции.
Мне хотелось знать, где она ее впервые услышала.
Хотелось знать, какую еще музыку она любит. И какие фильмы. И книги.
Я хотел знать обо всем, что она любит.
– Дариуш-джан.
– А?
– Я почти закончила. Ты не мог бы заварить свой особенный чай?
– Конечно.
Я вытер руки и включил воду. Маму закончила с тарелками и вытащила из холодильника половину арбуза. Она нарезала его кубиками, а я заварил дарджилинг первого сбора под кодом FTGFOP1 и разлил его по чашкам.
– А листья ты в чайнике не оставляешь? – спросила Маму.
– Если долго заваривать, он становится горьким.
– А. Спасибо, маман. Я уже полюбила этот чай.
А я любил мою бабушку.
Раньше она была всего лишь световым изображением на экране компьютера.
Теперь же она стала настоящей и была полна самых удивительных противоречий.
Я хотел больше о ней узнать.
Хотел узнать о ней все.
У меня было такое чувство, что колодец внутри меня наконец-то разлился.
И у меня появился шанс.
– А когда ты начала слушать ABBA?