– Ты ведешь себя словно девчонка, рожающая своего первого ребенка, а не как женщина, которая уже родила двоих сыновей, – ворчала старая Баб.
Когда боль снова пронизала ее тело, Зенобия заскрежетала зубами.
– Вабу и Деми я рожала легко, а этот ребенок, кажется, вовсе не желает появляться на свет, – простонала она.
– Несчастное дитя! – пробормотала Баб. – Оно так никогда и не узнает своего отца. Боги словно бы одарили тебя после всех этих лет, подарив этого последнего ребенка царя Одената через девять месяцев после его смерти. – Она снова покачала головой. – Бедное дитя, – повторила она.
– Это настоящее чудо, – сказала Юлия, склоняясь над своей подругой и вытирая пот с ее лба.
– По крайней мере престолонаследие обеспечено. Три сына – это лучше, чем два. – Зенобия перевела дыхание после схватки.
Юлия рассмеялась:
– Может быть, на этот раз родится дочка, Зенобия.
– Нет, – послышался уверенный ответ. – Оденат и я плодили только сыновей – сильных сыновей для нашей пальмирской династии.
– Ну что ж, я, например, в восторге оттого, что у меня есть сын и дочь. Гай – для Антония, а Флавия – для меня.
– Несомненно, для тебя, – усмехнулась Зенобия. – Она – не только твой портрет, но даже манеры у нее твои. – Судорога пробежала по ее лицу. – Ах, царица Юнона! – вскрикнула она.
– Тужься, дитя мое, тужься! – командовала Баб.
Зенобия делала так, как ей приказывала ее старая няня, но прошло еще несколько часов, прежде чем ей удалось разродиться.
Снаружи, в прихожей царицы, ждали Кассий Лонгин и Марк Бритайн. За последние месяцы эти двое мужчин стали хорошими друзьями. И правда, Марк не знал, что бы он делал без дружбы мудрого доверенного советника Зенобии. Без этой дружбы он мог бы сойти с ума, судьба нанесла ему еще один удар. Боги позволили ему мельком увидеть рай, а потом тут же отняли его.
На следующее утро после смерти Одената он ждал, что Зенобия позовет его, но вместо этого его пригласили на заседание совета и объяснили обязанности. Ее поведение по отношению к нему осталось таким же, каким оно было раньше, – вежливым и любезным. «Ах да, – подумал он, – она – царица и будет ждать, пока минуют девять дней печали и погребение. Это разумно с ее стороны».
Тело царя обмыли, одели в тунику «пальмата» из тонкого полотна, расшитую золотом и пурпуром, и прекрасную тогу-пикту, сотканную из легкой шерсти пурпурного цвета, с вышитыми золотой нитью фигурками богов. На ногах у него были позолоченные сандалии, венок победителя из золотых лавровых листьев украшал его темноволосую голову.
Его положили на погребальное ложе в атрии дворца ногами к дверям для прощания. Ложе усыпали цветами, а в серебряных плошках курился ладан. У изголовья и в ногах ложа стояли золотые лампы, в которых горело ароматное масло. Перед дворцом разбросали ветки сосны и кипариса – знак того, что дом посетила смерть. Когда все приготовления закончились, двери дворца открыли для публики. Люди шли непрерывным потоком весь день, всю ночь и следующее утро, а потом тело Одената перенесли к усыпальнице за городскими стенами. Закон запрещал размещать кладбища в пределах города.
Все граждане города, которые были способны ходить, присоединились к погребальной процессии. Шли и мужчины, и женщины, и дети. Во главе процессии группы музыкантов и певцов играли и пели траурные погребальные песни во славу Одената Септимия и величия его царствования.
Так как Оденат был военным вождем, во главе процессии несли штандарты в честь его побед. Вслед за ними члены совета десяти несли тело на погребальном ложе с непокрытым лицом. За телом следовали члены семьи: Зенобия в глубоком трауре, который выглядел странно на фоне ее золотистой кожи и только делал ее еще более прекрасной; гордая Аль-Зена, юный царь и его брат, опечаленные, но, подобно их матери и бабушке, сдержанные и серьезные.
В конце главной улицы Пальмиры процессия вышла из города и прошла под огромной триумфальной аркой, через которую Оденат так часто въезжал в город, возвращаясь после своих многочисленных побед. Кладбище находилось в полумиле от города. Одената должны были похоронить в фамильной усыпальнице – огромном сооружении из мрамора. Процессия подошла к ней и остановилась. Все стихло, когда юный царь встал перед ними и стал возносить хвалы своему отцу.
Жрец Юпитера освятил могилу и мраморный саркофаг, в который должны были положить тело Одената. Потом он окропил трижды всех присутствующих на похоронах освященной водой, и они удалились, оставив на могиле только членов семьи. Чтобы освятить кладбищенскую землю, принесли в жертву животное, и наконец тело Одената на его погребальном ложе опустили в саркофаг. Все на минуту оставили Зенобию наедине с ним, прежде чем могилу закрыли.
Зенобия смотрела вниз, на лицо мужчины, который был ее мужем и другом в течение тринадцати лет. Хотя он все еще казался ей близким, та искра жизни, которая делала его тем, кем он был, давно уже погасла. Одна лишь телесная оболочка – вот и все, что осталось от Одената Септимия. Протянув руку, она коснулась его лица, но теперь оно было подобно восковой маске.
– Ох, мой Ястреб, – грустно сказала она, – ты не должен был так закончить свой жизненный путь! Чтобы твоя жизнь была отнята двумя озлобленными безмозглыми мальчишками, твоим собственным семенем – это невыносимо! И все же я должна перенести это.
Она замолчала на мгновение, тщательно взвешивая слова, – нельзя с легкостью давать обещания мертвым. Наконец она снова заговорила:
– Я постараюсь воспитать наших сыновей так, как ты сам захотел бы их воспитать, и буду править Пальмирой так, как ты сам стал бы править ею, – справедливо, но твердо. – Нагнувшись, она запечатлела поцелуй на его ледяных губах. – Прощай, мой муж! Пусть Харон[8] переправит тебя через Стикс туда, где приходит конец всему великому!
Потом, повернувшись, она поспешила прочь от могилы.
Аль-Зена ушла в себя, и даже ее верная рабыня Ала не могла пробиться сквозь эту стену отчуждения. Она обвиняла себя в смерти сына.
– Если бы я не стремилась сеять раздоры, используя для этого Лина и Верна, Оденат сейчас был бы жив. Я – причина смерти своего сына и двух внуков! Боги и в самом деле меня покарали! – с плачем признавалась она Зенобии.
Даже невестке не удавалось успокоить ее. Она сильно горевала, перестала есть и через месяц умерла. Ее похоронили с надлежащей торжественностью в той же самой усыпальнице, где и Одената.
Возвратившись с кладбища, Зенобия разразилась рыданиями:
– О боги! Как я устала от смертей! – И упала в обморок. Ее женская душа не выдержала великого испытания, которое выпало на ее долю. Через несколько недель царица обнаружила, что недомогает. Ее одолевала тошнота от одного вида любимой пищи, неудержимо тянуло отведать фруктов, сезон для которых еще не наступил. Наконец старая Баб едко заметила:
– Разве тебе не ясно, что с тобой происходит?
Царица отрицательно покачала головой.
– Ты беременна! Царь преподнес тебе свой последний дар, – сказала старуха.
В ту же секунду Зенобия поняла, что это правда. Она беременна! «Странно, – размышляла она, – я что-то не могу припомнить, чтобы за последнее время я была с Оденатом». Но потом она выбросила из головы эту мысль. Потрясение делает с людьми странные вещи, и здесь не было другого объяснения. Она ждет ребенка. Эта мысль ее обрадовала. Еще один ребенок! Ах, как бы он сейчас радовался вместе с ней! Три сына, ведь, конечно же, родится сын! Она всегда рожала сыновей.
На следующей неделе все сомнения отпали. Ее лунный цикл был нарушен уже почти на три фазы, и пришло время публично объявить о своем состоянии. Сначала она сказала об этом Лонгину, и на мгновение ее удивило то странное выражение, которое мелькнуло на его лице. «Принимая во внимание его сексуальные предпочтения, он, вероятно, не любит беременных женщин», – подумала она.
У Кассия Лонгина были по этому поводу свои подозрения, и однажды он припер к стене старую Баб.
– Мне необходима информация, госпожа, – тихо произнес он.
– И что же такое могла бы я сообщить любимому советнику и личному секретарю царицы Кассию Лонгину?
– Вы должны понять меня правильно, госпожа. Я глубоко предан интересам царицы, но мне необходимо знать, когда у царицы в последний раз были месячные.
Баб обомлела.
– Что это за вопросы вы мне задаете?
С возрастом от хорошей жизни она растолстела. Ее тройной подбородок так и подскочил от негодования, а обширная грудь вздымалась от праведного гнева под роскошной тканью ее темного платья.
– Ну, Кассий Лонгин?
– Госпожа, я знаю, как вы любите царицу. Ведь вы рядом с ней с самого ее рождения. Я знаю также – вы умеете хранить тайны. – Он приблизился к старухе и понизил голос: – Царица была с Марком Бритайном в ночь убийства Одената. Я видел их. Однако ни разу после той ночи царица не показала, что Марк Бритайн для нее нечто большее, чем просто старый друг. Его сердце разбито, ведь он по-настоящему любит ее. И вот теперь царица говорит, что у нее будет ребенок.
Он ожидал, что старая Баб в гневе набросится на него с бранью, но вместо этого она только качала головой.
– Ай-ай-ай, – приговаривала она нараспев. – Я знала – тут что-то не так. Я знала! – Потом на лице у нее появилось испуганное выражение. – Кто-нибудь еще знает об этом?
– Нет! Никто и ничего, и несомненно, принимая во внимание репутацию царицы, как женщины целомудренной, никто и не подозревает ее, – сказал он. Пристально взглянув на женщину, он спросил: – Значит, это не ребенок Одената, не правда ли, госпожа?
– Нет, – ответила Баб. – Этого не может быть, и все же я надеялась.
Она взяла Лонгина за руку, и они стали медленно прохаживаться по саду царицы.
– Когда царь вернулся домой, месячные у нее были в самом разгаре. Я совершенно уверена, он не ходил к ней. С этим у них было очень строго. А потом его убили. И все же, когда признаки стали очевидными, я все еще надеялась. Ох, Кассий Лонгин, неужели кто-нибудь догадается? Она в опасности?
– Знает ли кто-нибудь еще о ее привычках в интимной жизни, кроме вас, госпожа?
– Нет. Я одна обслуживаю ее. Эти глупые бабочки, которых она называет своими горничными, ничего не делают, только поют да хихикают. У них совсем нет мозгов.
Слабый намек на улыбку появился на губах Лонгина.
– Никто не станет подозревать ее, госпожа. Но одно мне все-таки не нравится – почему царица не признает римлянина?
– Моя девочка всегда была искренней, – сказала Баб. – При мне она не упоминала о нем, а если бы у нее было о чем рассказать, она бы поделилась этим со мной. Нет, Кассий Лонгин, она ничего не сказала, потому что ничего не помнит.
Она действительно верит, что это ребенок Одената.
Лонгин кивнул.
– Возможно, – сказал он. – Да, это вполне вероятно. Ведь в ту ночь она была в шоке. И пока все вокруг нее горевали, она взяла на себя всю ответственность.
– Кассий Лонгин, а что бы вы посоветовали в такой ситуации? Что нам делать?
– Ничего, – сказал он. – Если царица вспомнит, что произошло в ночь убийства Одената, тогда, я полагаю, она найдет нужное решение.
– А как же римлянин? Он бродит вокруг нее, словно томящийся от любви юнец, – сказала Баб.
– Я объясню ему, что случилось.
– И вы скажете, что это его ребенок?
– Нет. Маловероятно, что в раннем детстве у ребенка появится большое сходство с ним. Лучше всего ему не знать об этом.
Баб пристально взглянула на Лонгина.
– Почему? – спросила она.
Лонгин вздохнул:
– Не знаю, госпожа, но я не могу допустить, чтобы он помешал ей выполнять ее обязанности. Марк Бритайн – старомодный римлянин. Для него женщины – это домохозяйки, не более. Пока он не пересмотрит свои взгляды, я не могу допустить, чтобы он каким-либо образом серьезно влиял на царицу.
– Я понимаю ваши доводы, Кассий Лонгин, но не уверена, что вы правы. Но все же буду выполнять ваше решение.
После этого они расстались, и Лонгин почувствовал себя более уверенно, найдя союзника в лице старой няни царицы. Теперь ему оставалось убедить Марка Бритайна, что царица не помнит ничего, что касается их кратковременных отношений. На лице у него появилась недовольная гримаса. Поистине ужасную задачу поставили перед ним боги: убедить этого мужественного человека, что женщина, которую он обожает и которая принадлежала ему, ничего не помнит о ночи любви. Он размышлял, есть ли у Марка Бритайна чувство юмора.
Он ожидал вспышки гнева и почувствовал удивление и облегчение, когда вместо этого услышал слова участия и тревоги.
– Как ты думаешь, у нее со здоровьем все в порядке, Кассий Лонгин?
– Если не считать того, что всякие воспоминания о вашей связи у нее исчезли, в остальном ее здоровье превосходно, – ответил он.
– Вспомнит ли она когда-нибудь об этом?
– Я ведь не врач, Марк. Честно говоря, не знаю. Однако есть одна вещь, которую тебе следует знать. Царице предстоит родить посмертное дитя Одената.
Он пристально смотрел на римлянина, чтобы увидеть его реакцию. Неужели он догадается?
– Мне придется начинать с ней все сначала, и, возможно, это к лучшему, – рассеянно заметил Марк. – Посмертное дитя, ты говоришь? Несчастный ребенок! Так никогда и не узнает своего отца!
Вот и вся реакция. Кассий Лонгин чуть не закричал во весь голос – так велико было облегчение, которое он почувствовал.
И вот теперь, шесть месяцев спустя, они с римлянином расхаживали по прихожей царицы, ожидая рождения ребенка. За прошедшие месяцы Марк воспользовался возможностью поухаживать за царицей, и она уже начала отвечать ему взаимностью. Сколько раз он видел их гуляющими по дворцовому саду! Сколько трапез разделила она с ним! Почти каждый вечер он ужинал с Зенобией и ее сыновьями. Юный царь и его брат поддались обаянию римлянина. Марк стал для них примером для подражания. Они восхищались им и уважали его взгляды, которые, как вынужден был признать Лонгин, практичны и здравы. Он не мог не думать о том, что произойдет, когда Зенобия произведет на свет ребенка и оправится от родов. Поглотит ли их снова та страсть, которая захватила их в ту единственную ночь?
Из спальни царицы послышались стоны, и римлянин побледнел.
– Недолго ей осталось мучиться, – произнес он.
– Откуда ты знаешь? – спросил Лонгин.
– Я – самый старший из четверых детей.
Из спальни послышался пронзительный крик, а потом – громкий плач. Зенобия натужилась в последний раз и выдавила послед. Потом обеспокоенно спросила:
– Как с сыном, все в порядке? У него нет изъянов?
Юлия, протиравшая малыша подогретым оливковым маслом, на мгновение оторвалась от своего занятия и сказала:
– Твоя дочь безупречна, дорогая подруга. Это восхитительная маленькая красавица.
– Дочь? Я родила дочь? Ты, несомненно, ошиблась, Юлия. Взгляни-ка снова! Не может быть, чтобы я родила дочь!
– И все же это так, Зенобия. Но это еще не конец света.
Зенобия откинулась на ложе. Она страшно устала, однако мозг работал четко. Баб, ее верная Баб, тем временем обмывала свою хозяйку.
– Какое счастье, что я вновь смогу растить маленькую девочку! – громко ликовала она. – У тебя уже есть два прекрасных сына, дитя мое. А дочь станет утешением на старости лет.
Она помогала поддерживать Зенобию, пока две горничные меняли белье на ложе царицы. Зенобия беспокойно попросила Юлию:
– Дай мне ребенка! Я хочу взглянуть на него.
Она все еще никак не могла заставить себя произнести слово «ее».
– Одну минуту! – запротестовала Баб, вытирая свою хозяйку губкой, смоченной душистой водой.
Потом надела на нее свежую льняную сорочку и помогла снова лечь в постель. Покрывала вокруг подвернули, и Баб с неумолимым видом стояла рядом, когда Зенобии подали питательный напиток. Царица выпила его с недовольной гримасой.
– Почему все, что полезно, имеет такой ужасный вкус? – спросила она, подавая Баб пустой бокал. – Ну, а теперь принесите мне ребенка!
Юлия приблизилась, баюкая запеленутый сверток, издававший тихие мяукающие звуки.
– Вот, взгляни, – сказала она, кладя ребенка на руки Зенобии.
Зенобия обратила взгляд на ребенка. Он не был похож ни на Вабу, ни на Деми. Потрясенная Зенобия пристально всматривалась в девочку. У нее голубые глаза, и их выражение казалось ей необычайно знакомым! Тут у нее закружилась голова, и она крепко прижала к себе ребенка. Сквозь мутную красноватую пелену до нее донесся чей-то голос: «Я люблю тебя. Я всегда любил тебя. Я любил тебя в незапамятные времена и буду любить еще долго после того, как всякие напоминания о нас будут стерты с лица земли».
Голова прояснилась довольно быстро.
– Уберите ее прочь! – почти закричала она, протягивая сверток. – Прочь!
Ребенок начал плакать, то ли испугавшись звука ее голоса, то ли каким-то образом почувствовав, что мать отвергает его. Юлия быстро подхватила ребенка и со странным выражением взглянула на Зенобию.
Баб поспешила к царице:
– Что такое, дитя мое? Что случилось?
– Я не хочу ее! Я не хочу ее! Я рожаю для моего Ястреба сыновей, а не дочерей.
– Но этот ребенок – последнее дитя господина Одената. Несомненно, это самый драгоценный подарок для тебя, дитя мое, – сурово возразила Баб. – Что ты имеешь в виду, говоря, что не хочешь ее? Конечно же, ты не хочешь. У тебя были трудные роды, и это помутило твой рассудок.
– Унесите ее! – кричала Зенобия.
Баб кивнула Юлии, и они поспешно вышли из комнаты, оставив царицу в одиночестве. В душе Зенобии царило смятение. Голос, который она слышала, был голосом Марка Бритайна! Разрозненные образы в ее памяти начали соединяться в единое целое, когда она изо всей силы пыталась сконцентрироваться, стараясь отыскать ключ, который откроет эту тайну. Однако этот ключ все ускользал от нее, и все это в сочетании с тяжелыми родами привело к тому, что вскоре она в изнеможении заснула.
Когда несколько часов спустя она проснулась, была глубокая ночь. Слабое пламя отбрасывало мерцающие отблески на стены, потолок и пол. Наступила ранняя весна, и ночи стояли еще прохладные, и она натянула на себя покрывала. Она вспомнила. Она вспомнила все о той жаркой июльской ночи, когда умер Оденат. Она вспомнила, с какой готовностью отдалась Марку Бритайну и какую нежную, страстную, дивную любовь он подарил ей.
«Я люблю тебя, – сказал он тогда. – Я всегда любил тебя. Я любил тебя в незапамятные времена и буду любить тебя еще долго после того, как всякие напоминания о нас будут стерты с лица земли».
Какая сокрушительная сила была в этом обязательстве! Ребенок, несомненно, его. Эта девочка никак не может быть дочерью Одената. Знает ли он об этом? И что гораздо важнее – кто еще об этом знает?
– Адрия! Адрия, проснись! – крикнула она девушке-рабыне, которая спала на полу у подножия ее ложа.
Девушка неловко поднялась на ноги, протирая со сна глаза.
– Да, ваше величество! Чего желаете?
– Приведи сюда старую Баб, – приказала Зенобия. – А потом еще Кассия Лонгина. Поспеши, девушка!
Рабыня выбежала из комнаты.
Зенобия на несколько минут заставила себя выкинуть все эти мысли из головы. Потом дверь ее спальни открылась и поспешно вошла старая Баб. Она спросила:
– Как ты себя чувствуешь, дитя мое? Что случилось?
– Я послала за Кассием Лонгином, – ответила Зенобия. – Когда он придет, мы поговорим. Посмотри, не задержался ли кто-нибудь возле моей двери. Нас никто не должен слышать. Ты понимаешь?
Баб кивнула.
Дверь снова открылась, и вошел Кассий Лонгин, слегка заспанный.
– Ваше величество? – произнес он.
– Адрия, мне нужно поговорить с ними наедине. В эту ночь ты мне больше не понадобишься. Ступай в комнаты прислуги и ложись спать.
– Слушаюсь, ваше величество, – ответила девушка и вышла прочь из комнаты.
Баб оставила дверь спальни открытой и удостоверилась, что девушка покинула прихожую. Охрана при входе в апартаменты не позволит никому другому войти сюда. И она снова повернулась к Зенобии.
Царица перевела взгляд с Кассия Лонгина на Баб.
– Этот ребенок – не от Одената, – сказала она, наблюдая за их реакцией.
– Как бы то ни было, – быстро ответил Лонгин, – похоже, никто не сомневается в его отцовстве, ваше величество. Кроме того, маленькая царевна все равно никогда не сможет унаследовать трон, так что династия останется незапятнанной.
– Вы с самого начала обо всем знали, вы оба, – сказала Зенобия.
– Да, я знал. Баб тоже подозревала, хотя и надеялась, что ее подозрения окажутся беспочвенными. Но мы с ней сопоставили факты и пришли к общему мнению – ребенок не от Одената.
– А он знает?
– Нет, – ответил Лонгин. – Лучше, если он не будет знать об этом.
– Значит, вы подумали, что так будет лучше?
Ее тон был холоден, но он не испугался.
– То, что произошло, результат потрясения, которое вы испытали в связи со смертью царя. А потом этот инцидент исчез из вашей памяти. Я не мог рассказать вам правду из страха, что это подвергнет опасности ваше здоровье и здоровье вашего ребенка. Вы – царица Пальмиры. Вот для чего вы родились на свет, вот в чем ваше предназначение! Я не знаю, сможет ли он с готовностью принять этот факт, если вы станете любовниками.
– Не вам принимать такое решение! – в ярости воскликнула Зенобия.
– Вы не можете сделать этого! – парировал он. – Я всего лишь стремлюсь защитить вас и юного царя! Неужели вы действительно готовы пожертвовать всем ради любовника? Я так не думаю, ваше величество. Вы, может быть, и любите его, но самое первое и самое главное – это то, что вы – Зенобия, царица Пальмиры!
– А разве нельзя иметь и то и другое?
Ее глаза наполнялись слезами.
– Это зависит от Марка Бритайна, ваше величество. Вы, я знаю, способны и любить, и править одновременно. Но вот ему придется любить вас, несмотря на то что вы царица. Не думаю, что он поведет себя разумно, ваше величество.
– Но он должен знать, что Мавия – его дочь, – сказала Зенобия.
– Мавия? – воскликнули оба.
– Да, моя дочь. Я решила назвать ее Мавией, – ответила царица.
– Неужели действительно необходимо сказать ему об этом?
Кассий Лонгин выглядел расстроенным.
– Ох, Лонгин, ты слишком беспокоишься, – мягко произнесла Зенобия. – Я не могу утаить от него это, а кроме того, она похожа на него: волосы, глаза…
– У всех новорожденных детей голубые глаза, – с надеждой сказал Лонгин.
– Но не такого оттенка. Глаза у Мавии такие же голубые, как у ее отца, и у них то же выражение.
– Но он не сможет публично признать ее. Даже сейчас еще найдутся люди, которые станут дискредитировать вас и лишат регентства.
– Не сомневаюсь, что Марк так же, как и мы, позаботится о безопасности Мавии, Лонгин. – Она повернулась к старой Баб: – Марк Бритайн был здесь, во дворце, сегодня ночью?
– Да, дитя мое. Он и сейчас еще спит в своих апартаментах.
– Приведи его сюда тайно, Баб. Когда он благополучно доберется, ты должна принести мне дочь.
– Хорошо. – Старуха поспешно вышла.
– Каковы ваши планы? – спросил Лонгин.
– Он должен признать ее своим ребенком в вашем присутствии и в присутствии Баб. Если со мной когда-нибудь что-то случится, то Марк должен позаботиться о своей дочери вместо меня. Вы, несомненно, поддерживаете это решение?
Лонгин кивнул:
– Вы мудры, ваше величество.
– Лонгин, вы – мой самый верный друг! Что бы я делала без вас?
– У вас никогда не будет причин сомневаться во мне, ваше величество, – пылко произнес он. – Я всегда буду служить вам!
Дверь спальни отворилась, чтобы впустить Марка Бритайна. Его подняли с постели сонного, и он успел накинуть только короткую тунику. Его взгляд с тревогой остановился на ней.
– Оставьте нас, Лонгин! Подождите снаружи вместе с Баб. Я вас позову, когда вы понадобитесь.
Лонгин вышел, даже не обернувшись, и услышал, как дверь закрылась за ним. Марк медленно приблизился к кровати, где лежала Зенобия, опираясь на подушки. Его взгляд не отрывался от ее лица, и сердце с надеждой подскочило в груди, когда он услышал, как она произнесла нежным голосом:
– Я помню, Марк. Я все помню!
Он не знал, что сказать, и тогда она похлопала по своей постели, побуждая его сесть рядом с ней.
– Я помню, – повторила она, – и ни о чем не жалею.
– Значит, мои молитвы услышаны, любимая, – сказал он.
– Это твой ребенок.
– Что?! – Его лицо выразило одновременно и потрясение, и удивление, и невероятный восторг. – Как это?
От смеха она прикусила губу.
– Неужели ты не знал? – слегка поддразнивала его она.
– Я хочу сказать, почему вы уверены в этом?
– Я не была с Оденатом много месяцев, мой дорогой. Мавия – такое имя я выбрала для нашей дочери – зачата в ночь смерти Одената. Разумеется, ты не сможешь официально признать ее, Марк. Мои враги использовали бы такие сведения, чтобы уничтожить мою династию, а я не могу позволить, вернее сказать, не допущу, чтобы это случилось! Однако признаешь ли ты ее в присутствии верной Баб и доброго Лонгина, как признал бы настоящий отец-римлянин?
Эта просьба была просьбой и царицы, и женщины одновременно. Дочь! У него есть дочь!
– Я признаю ее, любимая, – сказал он.
– Спасибо, Марк, – ответила она. – Я знаю, это нелегко, ведь все будут думать, что это дитя Одената.
– Могу я увидеть ее?
– Только если поцелуешь меня, Марк Бритайн. Видишь, я действительно ужасная женщина, потому что хочу взыскать с тебя штраф за то, что должно было бы быть твоим правом!
Неторопливая улыбка осветила его черты. Большой рукой он взял ее за подбородок, в то время как пальцами другой руки нежно погладил ее по щеке. Она отдалась его ласке, а он гладил ее по векам, по носу, по высоким скулам, прикоснулся к ее нежным, как лепестки, губам. Она поцеловала кончики его пальцев. Потом он опустил голову, и его губы прижались к ее губам. Ласка, которую они дарили друг другу, исторгла слезы из ее глаз. Почувствовав на ее щеках влагу, он поднял голову и пристально взглянул ей в глаза.
– Любимая, почему ты плачешь?
– Ох, Марк, встречал ли ты когда-нибудь женщину, которая плачет от радости? Я так счастлива!
– Ты любишь меня, Зенобия?
– Да, я люблю тебя, – сказала она без колебаний.
– Позволь мне увидеть нашу дочь! – сказал он.
Она позвала старую Баб и Лонгина, и они вошли в комнату. На руках Баб несла спящего ребенка. Она положила его к ногам Марка. Он тут же взял малышку на руки и этим простым действием признал Мавию своей дочерью. Теперь, что бы ни случилось, малышка получит доступ ко всем правам и привилегиям, которые дает членство в римской семье. Однако об этом никто никогда не должен узнать, ведь все станут считать Мавию дочерью Одената, родившейся после его смерти, и царевной Пальмиры.
Марк Бритайн посмотрел на ребенка с умильным выражением.
– Она прекрасна, – тихо произнес он, боясь разбудить ее. Он чуть ли не дрожал, так сильно было его волнение. Это крошечное человеческое существо – его дочь, дарованная богами, как подтверждение его любви к Зенобии. Он перевел глаза с ребенка на его мать. – Выходи за меня замуж, – тихо сказал он. – Время траура уже почти кончилось. Мы любим друг друга.
– Я не могу этого сделать, – спокойно ответила она. – Ведь я – царица Пальмиры, и если мы поженимся, то тем самым поставим под угрозу монархию Вабы. Если я останусь регентшей, найдутся люди, которые будут утверждать, будто ты, римлянин, влияешь на меня в ущерб интересам пальмирцев. Однако, что еще более вероятно, совет десяти может вообще лишить меня регентства. А я не могу доверить никому другому распоряжаться судьбой города вместо моего сына.
– А когда Ваба станет мужчиной, Зенобия? Тогда ты передашь ему бразды правления и будешь жить для себя?
– Не ссорься со мной, любовь моя, – сказала она, избегая ответа на его вопрос. – Разве ты не мой супруг? Ты любишь меня, я люблю тебя, и у нас есть ребенок.
Он взглянул на нее, и она увидела в этом взгляде боль, обиду, гнев, негодование и смирение.
– Итак, я буду известен как любовник царицы, а не как ее муж, – тихо сказал он.
– Это не имеет значения, – так же тихо ответила она, – являюсь ли я твоей официальной женой или нет. Ты все равно будешь моим любовником, Марк. Неужели это так ужасно?
«Лонгин прав», – с горечью подумал Марк. Женщина, которую он любит, выше всего ставит долг. Он не может ни жениться на ней, ни иметь собственного ребенка. И все же он любил Зенобию. Если она хотела подавить его мужскую гордость, то он сам сделает это. Когда он задумался об этом, то осознал, что ее отношение к своему долгу на самом деле не отличалось от его собственного.
– Так, значит, я твой любовник? – спросил он.
– Ты им станешь, – твердо ответила она, глядя на него.
Он почувствовал, как по его телу пробежал холодок желания.
– Когда же? – спросил он, улыбнувшись.
– Мне надо оправиться после рождения Мавии, мой дорогой.
Словно откликаясь на свое имя, ребенок открыл глаза и взглянул на огромного мужчину, издав тихий звук, который тут же привлек внимание отца. Марк снова взглянул на свою дочь. Как она очаровательна! Он нежно прикоснулся к ее розовой щечке; Мавия повернула головку, и маленький бутон ее рта раскрылся.
– Дай ее мне, – сказала Зенобия. – Она уже проголодалась. Лонгин, возвращайтесь к себе и ложитесь спать. Мы поговорим утром. Баб, ты не против подождать в прихожей, пока Мавия не будет готова вернуться в свою колыбельку?
Протянув к дочери руки, Зенобия поднесла ее к своей пышной груди. Она даже не заметила, как вышли Лонгин и Баб. Вначале ребенок не знал, что делать, но царица осторожно заставила ее взять в рот сосок и мягко надавила на него, выдавив немного жидкости из груди. Как только ребенок распробовал питательный напиток, инстинкт взял верх, и он принялся сосать, вначале робко, а потом все более энергично.
Марк смотрел как зачарованный. Вид нежной матери, которую представляла собой Зенобия, очаровывал его, и в то же время он почувствовал сильный порыв горячего желания, наблюдая, как она нянчит ребенка. За месяцы, прошедшие после зачатия ребенка, он обнаружил, что не в состоянии наслаждаться обществом красивых и искусных проституток, которыми славилась Пальмира, и наконец прекратил попытки. Теперь, проведя много месяцев без женщины, он наблюдал, как его дочь сосет пышную грудь его любимой, и его охватило вожделение. Его верный дружок явно рвался в бой из-под короткой туники.
Перекладывая ребенка от одной груди к другой, Зенобия заметила, в каком состоянии он находится.
– О, мой дорогой, я пошлю тебе девушку-рабыню! – посочувствовала ему она.
– Нет, – почти крикнул он сквозь стиснутые зубы.
Малышка вздрогнула и тихонько икнула, а потом снова принялась сосать.
– Я не могу… Я имею в виду, что не хочу никого, кроме тебя.
– Не хочешь ли ты сказать, что у тебя не было ни одной женщины после той ночи?
– Ни одной, – сказал он.
– Ох, Марк!
Качая ребенка одной рукой, она протянула другую и взяла его за руку. Так они и держались за руки, пока Мавия наконец не насытилась и не заснула у материнской груди.
– Будь я только женщиной, – тихо произнесла Зенобия, – я бы так гордилась, став твоей женой. Я не могла сказать тебе это, пока Лонгин оставался в комнате, это огорчило бы его. Ты же знаешь, какой он, мой дорогой.
– Мы могли бы пожениться тайно, – предложил он.
– Марк, наступит день, когда я выйду за тебя замуж, если ты все еще будешь желать меня. Когда этот день придет, мы отпразднуем его со всей торжественностью. Ты проведешь меня по улицам Пальмиры к своему дому, как подобает порядочному мужчине. Я стану твоей женой, и пусть это видит весь мир. Я не испытаю стыда. Но до этого мы будем любовниками, и я не буду стыдиться этого тоже. Ведь сейчас мой долг – чтить память Одената Септимия. Это – мой долг перед его и моим сыном Вабаллатом, юным царем этого города, и перед самой Пальмирой. Я не могу уклоняться от выполнения своего долга, Марк. Не могу!
В отдаленной части дворца Зенобия выделила для себя апартаменты, куда не разрешалось входить никому, кроме Марка и старой Баб. Однако он редко видел там старую няню царицы. Большую, светлую и просторную комнату она превратила в убежище чувственности, где они могли любить друг друга вдали от пытливых глаз.
Пол комнаты был выложен большими плитами бледно-золотистого мрамора, так тщательно подогнанными, что казались одним большим куском. В ней был купальный бассейн из черного мрамора, наполненный теплой душистой водой, струившейся из четырех озорных золотых купидонов. Слева стоял большой шкаф, украшенный красивой резьбой, круглый стол, тот самый стол из африканского кедра, который Зенобия купила у Марка много лет назад, с двумя круглыми стульями со спинками и украшенными резьбой подлокотниками и ножками. На всех стульях были чехлы из ярко-синего шелка.
В дальнем левом углу комнаты находилось большое квадратное ложе, установленное на помосте, на который вели две ступеньки. Ложе – огромный полосатый матрас из шелка кораллового и золотистого цветов, набитый тончайшей и чистейшей шерстью белых ягнят. На матрасе разбросаны шелковые подушки ярко-синего и изумрудно-зеленого цвета.
У стены напротив возвышались семь колонн из золотистого мрамора с красными прожилками. Между ними висели тонкие шелковые занавески, которые легко раздувались под мягким вечерним ветерком. В самые холодные дни шелк заменяли тяжелой шерстяной тканью коричневато-золотистого цвета.
Стены украшали красочные фрески, изображавшие богов и богинь, играющих в любовные игры. Диану, целомудренную богиню охоты и луны, пленил, схватив в объятия, бог солнца, Аполлон, дерзко ласкающий ее обнаженные груди. Не менее целомудренных подружек Дианы преследовала целая стая жадных сатиров. Чувственная Венера, богиня любви, полулежала на ложе. Эта бело-розово-золотистая голубоглазая красавица была абсолютно обнаженной, а двое очень красивых и чрезвычайно щедро одаренных природой молодых смертных мужчин пытались ублажить ее. Юнона, царица тех счастливцев, что жили на горе Олимп, лежала на спине с широко раскинутыми ногами, лицо выражало экстаз, в то время как Вулкан, бог кузнечного ремесла, тяжко трудился. Юпитер, царь Олимпа, был представлен в двух видах: в виде лебедя, обольщающего прекрасную Леду, жену спартанского царя Тиндарея, и в виде быка с каштановой шерстью, похитившего и соблазнившего Европу, дочь Агенора, царя финикийского города Тира. Однако обе эти дамы выглядели очень довольными. Среди богов и богинь резвились нимфы и кентавры. Они изображались в самых разнообразных позах, некоторые из которых были весьма интересны.
Внимательно изучив эти фрески во время своего первого визита в апартаменты, Марк с улыбкой заметил:
– Не уверен, что такие вещи возможны, если у тебя тело наполовину человеческое и наполовину лошадиное.
Он сидел, откинувшись, в кресле у стены.
– Однако дамы, кажется, довольны, – раздался голос Зенобии из черного мраморного бассейна, в котором она плавала. В кристально-чистой воде бассейна виднелись ее собственные, очень чувственные формы.
– И все же это меня удивляет… – размышлял он. Потом он повернулся к ней: – Иди же ко мне, любимая. Прошло уже более трехсот ночей с тех пор, как ты лежала в моих объятиях. Боги знают, что я всегда был терпеливым мужчиной, но теперь моему терпению пришел конец.
Ее серые глаза потемнели при воспоминании о страсти той единственной ночи, и на мгновение мягкая улыбка тронула ее губы. Она подплыла к краю бассейна, медленно поднялась по ступенькам, а он с пылким желанием смотрел на ее пышное золотистое тело. Капельки воды мерцали подобно алмазам. Она лениво вытерлась, взяла алебастровый флакон и направилась к нему через комнату. Вручив ему флакон, она промурлыкала:
– Не натрешь ли ты меня этим кремом, Марк?
Не дожидаясь ответа, она пошла к ложу и легла на живот.
Поднявшись, он снял набедренную повязку и, обнаженный, присоединился к ней. Уже пришло лето, и ночь была теплой. Он широко раздвинул ее ноги и сел, используя в качестве сиденья ее ягодицы. Потом он вылил ароматный розовато-лиловый крем на свою большую ладонь и осторожно поставил флакон на одну из ступенек ложа. Потерев ладони, чтобы равномерно распределить крем, он начал массировать ее.
– О! – протянула она, когда его руки прошлись по ее спине и плечам.
Он продолжал массировать в течение нескольких минут, пока крем не впитался в ее кожу. Потом изменил позицию, сев лицом к ногам, и склонился над ней. Взяв еще немного розоватого крема, он начал массировать ее ягодицы.
– О-о-о-х!
Зенобия тихонько вскрикнула от удовольствия, а он улыбнулся. Она задумала поиграть с ним в эту возбуждающую игру, ну что ж, он кончит делать массаж, и она будет не в состоянии контролировать пламя, бушующее внутри ее.
Закончив массаж ягодиц, он начал втирать ароматный крем в кожу ног, а затем стал массировать руки. Делая это, он в то же время покрывал дразнящими поцелуями ее шею, отведя предварительно в сторону длинные черные волосы. С большим удовлетворением он заметил, что она вздрагивает под его прикосновениями.
– Марк!
Ее голос был каким-то напряженным.
– Да, любимая? – спросил он без малейшего волнения.
– Думаю, пора закончить.
«Конечно же, пора остановиться», – думала она в неистовстве. Все ее тело горело и жаждало ласк.
– Уже? – спросил он невинно и, просунув руки, коснулся ее дивных грудей. Дразнящими движениями он пощипывал соски, и вздох удивления доставил ему большое наслаждение. Он накрыл ее своим телом, и его тяжесть вдавила ее в матрас. Он прошептал ей на ухо: – Моя возлюбленная богиня, уж не собираешься ли ты довести меня до сумасшествия? Ты уже достигла цели!
Она содрогалась, пламя желания бушевало в ней.
– Марк!
Он услышал ее мольбу и поднялся, чтобы перевернуть ее на спину. Ее прекрасные груди приподнимались и опадали в быстром ритме. Его темно-каштановая голова опустилась, чтобы захватить в плен ее дерзкий сосок. Он стал ласкать его языком круговыми движениями, пока она не застонала низким голосом, который одновременно выражал и наслаждение, и разочарование. Он поднял голову и припал к другому соску, в то время как его рука мяла грудь, которую он только что оставил. Груди Зенобии сделались чрезвычайно чувствительными с тех пор, как она перестала кормить Мавию и передала эту заботу кормилице.
«Он собирается свести меня с ума», – думала Зенобия. Вытянув руку, она схватила его за густые волосы и оттянула от своей груди.
– Поцелуй меня! – яростно требовала она. На мгновение он тихонько засмеялся, а потом его губы неистово набросились на ее губы, и его язык заполнил ее рот, искусно ведя бой с ее языком, который не хотел подчиняться и боролся с не меньшей ловкостью, вливая в его жаркие чресла быстрый жидкий огонь.
Она с озорством укусила его, и он нежно побранил ее. Она засмеялась и, сделав провоцирующее движение, прошептала:
– Давай, мой дорогой! Давай!
– Нет! – ответил он.
Может быть, она и царица Пальмиры, но пока она лежит в его объятиях, господином останется он!
– Не сейчас, любимая! Ты слишком нетерпелива.
– Да, и сейчас же!
Она приподнялась вверх, навстречу ему.
– Нет! Есть еще другие удовольствия, которые следует смаковать, моя красавица!
Прежде чем она успела остановить его, он сдвинулся вниз и просунул голову между ее бедер. Его пальцы раздвинули в стороны податливую плоть, и его губы нашли бутон ее женственности.
Зенобия начала задыхаться от неистовства. Муж никогда не делал этого! Каким же наслаждениям он дал выход! Они быстро следовали одно за другим взрывами невероятного экстаза, который чуть не довел ее до обморока. Поняв, что она теряет рассудок, он остановился и снова накрыл ее своим телом, шепча нежные слова любви и глубоко погружаясь в ее пылающую плоть, чтобы утешить и ободрить. Ее руки обвились вокруг его шеи, и она крепко прижалась к нему. Грудью она ощущала мягкий пух, которым была покрыта его грудь.
Вместе они нашли ритм и поднялись на свой собственный Олимп. Они поднимались все выше и выше и наконец нашли рай, который был гораздо слаще рая простых богов. Они слились в этом невероятном взрыве мгновенного бессмертия, прежде чем снова спустились в мир людей. Когда они много позже проснулись в объятиях друг друга, ни один из них не помнил о возвращении. Зенобия, разум которой внезапно прояснился, слышала удары его сердца.
– Ты уже проснулся? – нежно прошептала она.
– Нет, это невозможно, потому что если я проснулся, значит, я в раю, – ответил он.
– Я люблю тебя, – произнесла она.
– Нет, – сказал он в ответ. – Это я люблю тебя!
Приподнявшись на локте, она пристально посмотрела на его лицо, словно высеченное из камня.
– Я помню, как в ту нашу первую ночь думала, что ты – тот, кого я ждала всю жизнь, и я не могла понять этого. Как же я могла любить моего Ястреба и все же так быстро влюбиться в тебя? Я и до сих пор не понимаю этого, – сказала она.
– Разве не твой отец устроил твое замужество?
– Да.
– Значит, от тебя ждали, что ты выйдешь замуж за Одената, и точка, раз дело касалось твоей семьи. Скажи, если я не прав. Он – первый мужчина, который вошел в твою жизнь, за исключением отца и братьев. Он – первый мужчина, который любил тебя. Он был умен, чувствителен и нежен. Он обожал тебя и предпочитал всем остальным женщинам, даже отказался ради тебя от своей наложницы. Разве это не так?
– Да.
– Так как же могла чувствительная женщина не ответить ему взаимностью? Знала ли ты, что такое любовь, любимая? И понимаешь ли ты это теперь?
– Моя любовь к Ястребу была детской любовью, – медленно произнесла она. – Точно такой же, какую я испытывала к отцу и братьям. Он разбудил мое тело, это правда; но я никогда не чувствовала к нему того, что чувствую к тебе. Однако это тоже смущает меня. Я помню, что на протяжении всей моей жизни моя мать до самой своей смерти постоянно рассказывала мне о том, как они встретились с моим отцом и мгновенно влюбились друг в друга, они поняли, что им суждено быть вместе. Она не колебалась, выходить ли ей за него замуж или нет, хотя его жизнь, жизнь бедавийского вождя, очень отличалась от ее жизни богатой александрийки.
Она нежно отвела с его лба взъерошенный локон каштановых волос. Взяв ее руку, он поцеловал ее, а потом прижал к своему сердцу.
– Нашу первую встречу едва ли можно назвать любовью с первого взгляда, – продолжала она. – О да, Марк, я хорошо помню это, хотя до сих пор никогда не говорила об этом! Мы встретились на рассвете на дороге в пустыне, и я была безжалостно груба с тобой. О, мой дорогой, страдания, связанные со смертью моей матери, все еще живут во мне, они здесь, близко.
Слезы брызнули из ее глаз, когда она вспомнила то ужасное утро, когда римские наемники жестоко набросились на ее красавицу мать, изнасиловали и убили ее.
Он заключил ее в объятия.
– Не надо, любимая, – убеждал он.
– По-настоящему я ни разу не говорила об этом с того самого дня, Марк. Я рассказала отцу о том, что случилось, а после этого попыталась выбросить эти видения из головы. Но я так никогда и не смогла ничего забыть. Они воспользовались ее телом и потом перерезали ей горло. Возможно, они оказали ей благодеяние. Не думаю, что она смогла бы потом жить с этим стыдом. Голубоглазые римляне! Это были голубоглазые римляне! Когда мы с тобой встретились, ненависть все еще кипела в моем сердце.
– Ненависть противоположна любви, любимая моя. С той самой минуты, когда я впервые увидел тебя, я пропал. – Он усмехнулся. – Ты была такая маленькая злючка, что мне захотелось стащить тебя с лошади и целовать этот сердитый маленький ротик до тех пор, пока он не станет податливым и нежным. Однако я знал, что вскоре тебе предстояло стать женой князя этого города. Я желал тебя тогда, и теперь, обладая тобой, я все еще желаю тебя!
Ее прекрасные серые глаза, в которых плясали крошечные золотые огоньки, заглянули глубоко в его сапфирово-голубые глаза.
– Ты любил меня все эти годы, Марк, а я ничего не знала об этом. Я любила тебя, но никогда не осмеливалась открыто взглянуть в лицо этой любви.
– Однако в ночь смерти Одената ты охотно пошла ко мне, любимая. Словно бы твоя душа поняла то, что твой рассудок так и не осмелился понять.
– Мне следовало бы стыдиться, однако я не испытываю стыда. Мой муж лежал мертвый, а я отдалась другому мужчине, – тихо сказала она.
– Ты находилась в шоке, любимая. Без малейшего раздумья и не заботясь о себе, ты немедленно взяла на себя ответственность и тем самым спасла Пальмиру от гражданской войны.
– Я даже не помнила об этом. Все эти месяцы, пока я носила Мавию, я верила, что это дитя Одената. А когда впервые увидела ее и все вспомнила, то отвергла ее.
– Нет, Зенобия, ты не отвергла нашего ребенка. Увидев ее впервые, ты испугалась и смутилась, потому что память начала возвращаться к тебе. То, что ты отвергала, – так это возможность недостойного, на твой взгляд, поведения.
Она придвинулась и устроилась поудобнее в его объятиях.
– Я люблю тебя, Марк Александр Бритайн, и по какой-то причине, которую не могу понять, ты отвечаешь мне взаимностью. Оставайся со мной, мой дорогой. Будь моей опорой, моей крепостью и убежищем в этом мире. Будь моей любовью и никогда не покидай меня!
– Я никогда не покину тебя, Зенобия, – пообещал он. – Ты – моя жена, моя любимая жена, и пока ты желаешь меня, я останусь рядом с тобой.
– Значит, ты должен оставаться со мной целую вечность, Марк. Вечность и еще дольше!
– Ты поставила передо мной не слишком неприятную задачу, любимая, – сказал он и, нагнув голову, слегка прикоснулся губами к ее губам.
Ее руки обвились вокруг него, и она прошептала, прильнув к его дивным губам:
– Тогда мне придется кое о чем подумать, мой дорогой, и не бойся, я подумаю!
– С тобой нелегко будет жить, не правда ли? – поддразнил он ее.
– Нет! – сказала она, и улыбка озарила ее черты. – Но подозреваю, и с тобой тоже непросто, мой дорогой!