Младший, Этьен, много капризничал, объявила миссис Ратиньоль, передавая мальчика матери. Он не желал идти спать и устроил сцену, вследствие чего ей пришлось принять на себя заботу о нем и успокаивать, насколько это было возможно. Рауль в постели и уже два часа как спит.
Мальчуган медленно шел, без конца путаясь в длинной белой ночной сорочке, пока миссис Ратиньоль вела его за руку к матери. Пухленьким кулачком другой руки он тер глаза, сонные и злые. Эдна взяла сына на руки, уселась в качалку и принялась баюкать и поглаживать его, называя всякими нежными именами и ласково успокаивая, чтобы ребенок заснул.
Было не позже девяти часов. Никто еще не ложился, кроме детей.
Леонс поначалу очень беспокоился, сообщила миссис Ратиньоль, и хотел немедленно отправляться в Шеньер. Но мистер Фариваль успокоил его, сообщив, что супруга мистера Понтелье просто очень устала и захотела спать. Старик обнадежил обеспокоенного мужа, сообщив, что Тони благополучно доставит Эдну домой позднее. Так что нет смысла бросаться пересекать залив. Поэтому мистер Понтелье отправился к Клейну, планируя встретиться с несколькими хлопковыми брокерами, с которыми ему было интересно пообщаться по поводу акций, облигаций и прочих ценных бумаг. Миссис Ратиньоль точно не запомнила. Мистер Понтелье предупредил, что вернется не поздно, а сама она страдает от жары и духоты.
Адель принесла флакон с солями и большой веер. С Эдной она не останется, поскольку мистер Ратиньоль сейчас один, а он больше всего на свете не переносит одиночества.
Когда Этьен уснул, Эдна отнесла его в заднюю комнату. Роберт поднял москитную сетку, чтобы она могла удобно уложить ребенка в кроватке. Няня давно исчезла. Когда они снова вышли из коттеджа, Роберт пожелал Эдне спокойной ночи.
– А вы знаете, что мы провели вместе целый день, Роберт? С самого раннего утра? – улыбнулась молодая женщина, прощаясь.
– За исключением тех ста лет, что вы проспали. Спокойной ночи. – Роберт стиснул Эдне руку и удалился в сторону пляжа.
Он не подошел к другим отдыхающим, а зашагал в одиночестве в сторону залива. Эдна осталась сидеть возле дома, ожидая возвращения мужа. Ей не хотелось спать или заходить внутрь, не было у нее настроения и присоединяться к Ратиньолям или к миссис Лебрен, чьи оживленные голоса доносились до нее с площадки перед центральным домом пансиона. Эдна мысленно вернулась к своему пребыванию на Гранд Айл, пытаясь найти хоть что-то, что отличало бы это лето от всех предыдущих в ее жизни. Ей стало понятно одно – она изменилась, в чем-то стала другой, не такой, как прежде. Но то, что ее глаза теперь смотрят на мир по-другому, что теперь она осознает в себе новый настрой, который расцвечивает и меняет все вокруг, этого Эдна не подозревала.
Она удивлялась, что Роберт оставил ее и ушел. Ей не приходило в голову, что он мог устать от целого дня, проведенного с ней. Она не устала и считала, что и Роберт тоже не устал. Ей было жаль, что он ушел. Ведь было бы так естественно остаться, раз не было необходимости для него уходить.
Пока Эдна дожидалась мужа, она тихонько напевала песенку, которую пел Роберт, когда они плыли в лодке через залив. Песня начиналась словами: «Ah! Situsavais»[23]. И каждая строфа в ней заканчивалась словами: «Situsavais».
У Роберта был несильный голос. Но он пел выразительно и чисто. Голос, мелодия, припев не уходили из памяти молодой женщины.
Однажды вечером Эдна вошла в столовую, немного опоздав, как всегда. Собравшаяся компания оживленно что-то обсуждала. Несколько человек говорили одновременно, среди них доминировал голос Виктора, который заглушал даже голос его матери. Эдна поздно вернулась с купания, одевалась в спешке, и лицо ее горело. В элегантном белом платье, воодушевленная, Эдна была подобна пышному редкостному цветку. Она заняла свое место за столом между мсье Фаривалем и миссис Ратиньоль.
Эдна уже собралась приступить к супу, поданному в тот момент, когда она вошла в столовую, когда несколько человек одновременно сообщили ей, что Роберт отправляется в Мексику. Она опустила ложку и огляделась по сторонам в полном недоумении. Он был с ней сегодня, читал ей все утро и ни разу даже не упомянул такое место, как Мексика. Днем она не видела его, но слышала, как кто-то говорил, что он в доме наверху, с матерью. В этом не было ничего особенного, подумала тогда Эдна, хотя ее удивило, что Роберт не присоединился к ней, когда она пошла на пляж.
Молодая женщина посмотрела на Роберта через стол, где он устроился рядом с миссис Лебрен. Лицо Эдны выражало полнейшее замешательство, которое она и не думала скрывать. Роберт поднял брови, как будто хотел улыбнуться. Он выглядел смущенным и растерянным.
– Когда он едет? – задала Эдна вопрос, обращаясь ко всем присутствующим среди них, как будто Роберта не было, чтобы ответить самому.
«Сегодня вечером!», «Прямо сейчас!», «Неужели?!», «Что на него нашло?» – таковы были реплики, которые Эдна услышала, высказанные одновременно на французском и английском.
– Но это невозможно! – воскликнула она. – Как человек может немедленно отправиться с Гранд Айл в Мексику, как будто он собрался к Клейну, на пристань или прогуляться по пляжу.
– Я все время говорил, что собираюсь в Мексику; я уже годами об этом говорю! – крикнул Роберт раздосадованным тоном человека, отбивающегося от стаи жалящих насекомых.
Миссис Лебрен постучала по столу ручкой ножа.
– Дайте, пожалуйста, Роберту объяснить, почему он едет и почему сегодня вечером, – обратилась она ко всем присутствующим. – В самом деле, наше общество с каждым днем все больше становится похожим на бедлам. Все говорят одновременно. Иногда, прости меня Господь, да, иногда я определенно мечтаю, чтобы Виктор лишился дара речи.
Виктор сардонически рассмеялся, выражая признательность матери за ее необычное желание, заметив при этом, что не видит, какую пользу это принесет кому бы то ни было, разве что ей самой, поскольку предоставит ей широкие возможности и свободу говорить все время самой.
Мистер Фариваль высказался в том смысле, что Виктора следовало еще в детстве завезти далеко в океан и утопить. Виктор предположил, что более логично было бы избавляться подобным образом от стариков с явными признаками абсолютной несносности. Миссис Лебрен начала впадать в истерику. Роберт оборвал брата жестко и едко.
– Тут нечего особенно объяснять, мать, – сказал он, но тем не менее объяснил, глядя главным образом на Эдну, что только так он мог встретиться с господином, к которому намеревался присоединиться в Веракрусе, сев на пароход, отправляющийся из Нового Орлеана в такой-то день, что Бодле этим вечером выходит на своей лодке в море с грузом овощей, и это позволит ему попасть в город и сесть на корабль вовремя.
– Но когда вы решили это сделать? – допытывался мистер Фариваль.
– Сегодня днем, – ответил Роберт с оттенком раздражения.
– В какое же время? – упорствовал старый джентльмен с решимостью судьи на перекрестном допросе преступника на судебном заседании.
– В четыре часа пополудни, мистер Фариваль, – резко ответил Роберт с напыщенным видом, чем напомнил Эдне актера на сцене.
Она заставила себя съесть почти весь суп и теперь вылавливала вилкой кусочки рыбы.
Влюбленные с выгодой для себя использовали ситуацию всеобщей заинтересованности поступком Роберта, чтобы шепотом говорить о вещах, которые, как они справедливо полагали, не были интересны никому, кроме них самих. Дама в черном когда-то давно получила молитвенные четки уникальной ручной работы из Мексики с прикрепленной к ним совершенно особенной индульгенцией. Но она так и не смогла выяснить точно, распространяется ли отпущение грехов за пределы мексиканской границы.
Отец Фошель, священник местного собора, попытался дать этой почтенной даме объяснение, но не смог удовлетворить ее интерес. Поэтому она умоляла Роберта выяснить в Мексике, если это возможно, имеет ли она право на отпущение грехов с необычными мексиканскими четками в любом другом месте. Миссис Ратиньоль выразила надежду, что Роберт проявит крайнюю осторожность в общении с мексиканцами, которые, как ей представляется, люди коварные, бессовестные и мстительные. Она полагала, что вправе осуждать целый народ. Сама она лично знала только одного мексиканца: он делал и продавал замечательные тамалес[24]. Адель ему безоговорочно доверяла, такой он был учтивый и любезный. Не так давно его арестовали за то, что он пырнул ножом свою жену, и она не знает, повесили его в конце концов или нет.
Виктор, развеселившись, попытался рассказать историю про одну мексиканскую девушку, которая как-то зимой подавала горячий шоколад в кафе на Дофин-стрит. Никто его не слушал, кроме старого мистера Фариваля, который от смеха зашелся в судорогах.
Эдна задавала себе вопрос, не сошли ли все эти люди с ума, что говорят так много и так громко. Сама она ничего не могла сказать о Мексике или мексиканцах.
– Во сколько вы уезжаете? – спросила Эдна Роберта.
– В десять, – ответил он. – Бодле хочет дождаться луны.
– Вы готовы ехать?
– Полностью готов. Я беру с собой только сумку, а чемодан соберу в городе.
Роберт повернулся, чтобы ответить на какой-то вопрос матери, и Эдна, допив свой черный кофе, вышла из-за стола.
Она прошла прямо к себе в комнату. После улицы маленький коттедж показался ей тесным и душным. Но Эдне было все равно. Оказалось, что множество вещей в комнате требуют ее внимания. Молодая женщина принялась приводить в порядок туалетный столик, ворча на няню, которая в соседней комнате укладывала детей спать. Она собрала отдельные предметы одежды, висевшие на спинках стульев, и убрала их в платяной шкаф или ящик комода, где им положено было быть. Она сменила платье на более удобный и просторный капот. Затем переделала прическу, с необычной для себя энергией расчесав волосы. Затем вошла в детскую, чтобы помочь няне уложить мальчиков.
Дети пребывали в веселом расположении духа и были настроены болтать, да и вообще делать все что угодно, только бы не лежать тихо с закрытыми глазами. Эдна отослала няню ужинать и разрешила ей не возвращаться. Затем она присела, чтобы рассказать сыновьям сказку. Вместо того чтобы успокоить, это еще больше возбудило мальчуганов, и они совсем не желали угомониться.
Мать оставила их посреди жаркого спора на тему о том, какой конец будет у сказки, которую она обещала дочитать в следующий раз.
Пришла маленькая негритянка, чтобы сообщить – миссис Лебрен приглашает миссис Понтелье посидеть с ними около дома, пока Роберт еще здесь. Эдна просила передать, что уже разделась, не очень хорошо себя чувствует, но, возможно, подойдет позже. Она снова начала одеваться и уже дошла до того, что сняла пеньюар, но потом еще раз переменила решение и, снова надев пеньюар, вышла на воздух и уселась рядом с коттеджем. Ей было слишком жарко, и она, ощущая раздражение от этого, энергично обмахивалась веером. Тут появилась миссис Ратиньоль, чтобы узнать, в чем дело.
– Меня, наверно, вывели из равновесия весь этот шум и суматоха за столом, – вздохнула Эдна, – и, кроме того, я терпеть не могу сюрпризы. Эта идея Роберта уехать до нелепости внезапна! Как будто это вопрос жизни и смерти! Он ни слова не сказал об этом за все утро, что провел со мной.
– Да, – согласилась миссис Ратиньоль. – По-моему, Роберт выказал по отношению ко всем нам – и к тебе в особенности – очень мало чуткости. Я бы не очень удивилась, если бы речь шла о других Лебренах – все они склонны выставлять себя героями. Но, должна сказать, я никогда не ожидала такого от Роберта. Ты идешь? Пойдем, дорогая, надо быть более общительной.
– Нет, – ответила Эдна с некоторой угрюмостью. – Не хочется снова переодеваться. Я не чувствую в себе к этому сил.
– Тебе не нужно переодеваться, ты в полном порядке, – уверила ее подруга. – Просто завяжи пояс. Ну же, посмотри на меня.
– Не пойду, – упорствовала Эдна. – Но ты иди, миссис Лебрен обидится, если мы обе не придем.
Адель поцеловала Эдну на прощание и ушла, надо сказать, торопясь присоединиться к все еще продолжающейся общей оживленной беседе на тему о Мексике и мексиканцах.
Немного позже появился Роберт с сумкой в руке.
– Вы плохо себя чувствуете? – обеспокоенно спросил он.
– О, не настолько! – Эдна махнула рукой. – Вы уже уезжаете?
Молодой человек зажег спичку и посмотрел на часы.
– Да, через двадцать минут, – подтвердил он.
Внезапная краткая вспышка огня от спички прорезала темноту. Роберт сел на табуретку, оставленную детьми на крыльце.
– Возьмите стул, – предложила Эдна.
– Табуретки достаточно, – ответил Роберт.
Он надел шляпу и тут же нервным движением стянул ее снова, вытер лицо платком и пожаловался на жару.
– Возьмите. – Эдна протянула молодому человеку веер.
– О нет, спасибо. От веера никакого толку. Невозможно обмахиваться без остановки, а потом чувствуешь себя намного хуже.
– Вот одно из тех смехотворных заявлений, которые всегда делают мужчины. Ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь из них говорил что-то другое про веер. Надолго вы уезжаете?
– Возможно, навсегда. Не знаю. Зависит от очень многих обстоятельств.
– Ну, а в случае если не навсегда, тогда на сколько?
– Не знаю.
– Все это кажется мне совершенно нелепым и лишенным смысла. Мне это совсем не нравится. Я не понимаю причин вашей таинственности: вы ни слова не сказали мне сегодня утром.
Роберт хранил молчание, не делая попыток объясниться. Только заметил спустя секунду:
– Не прощайтесь со мной в дурном настроении. Вы ни разу раньше не выходили из себя, общаясь со мной.
– Я не хочу прощаться ни в каком дурном настроении, – сказала Эдна. – Но разве вы не понимаете? Я уже привыкла видеть вас, привыкла, что вы все время рядом, и ваш поступок мне кажется недружеским, даже жестоким. Вы даже не предлагаете мне никаких объяснений. А я надеялась проводить с вами время, и мне приятно было бы видеть вас в городе следующей зимой.
– Так и мне тоже… – вырвалось у Роберта. – Возможно, именно это… – Он оборвал фразу и протянул руку: – До свидания, дорогая миссис Понтелье, до свидания. Вы не… Я надеюсь, вы не забудете меня совсем.
Молодая женщина стиснула его руку, пытаясь задержать его:
– Напишите мне, когда прибудете на место, хорошо, Роберт?
– Обязательно. До свидания.
Как это непохоже на Роберта! Даже просто знакомый и тот сказал бы в ответ на подобную просьбу что-то более выразительное, чем «Обязательно. До свидания». Роберт, очевидно, уже попрощался со всеми в пансионе и теперь направился к Бодле, который с веслом на плече ждал его. Вместе они исчезли в темноте. Эдна слышала только голос Бодле. Роберт явно не проронил ни слова.
Эдна судорожно закусила платок, стараясь скрыть даже от самой себя, как она скрыла бы от кого-то постороннего, волнующее, раздирающее ее душу чувство. На глазах молодой женщины блестели слезы.
Впервые она осознала признаки страстного увлечения, когда была еще ребенком, позже ощутила нечто подобное девочкой-подростком и, наконец, молодой женщиной. Склонность к увлечениям не ослабила связь Эдны с реальностью.
Прошлое ничего не значило для нее; в нем не заключалось урока, который Эдна была бы готова усвоить. Будущее было тайной, в которую она никогда не пыталась проникнуть. Только настоящее имело значение, оно принадлежало Эдне и мучило ее горьким осознанием потери, убежденностью в том, что ей отказано в чем-то важном, что требовала ее страстная, заново пробудившаяся к любви натура.